Цитаты из книги «Горменгаст»

Похоже, наследник мира башен знал нечто об иных краях, о землях теплых и тайных, и лихорадочные, беспорядочные движения рук и ног мальчишки выдавали то, что жило и цвело в его воображении.

Титусу семь. Он заточен в Горменгасте. Вскормлен тенями; возрос, так сказать, в тенетах ритуала: ибо уши его – эхо, глаза – каменный лабиринт; и все же в теле мальчика кроется нечто иное, отличное от этого укутанного в тени наследия. Ибо прежде и превыше всего он – ребенок.

– А есть еще Титус, – сказала Графиня. – Есть еще Титус, – быстрым эхо откликнулся Доктор. – Сколько ему сейчас? – Без малого восемь. – Брови Прюнскваллора приподнялись. – Вы с ним не видитесь? – Вижу его из окна, – ответила Графиня, – когда он скачет вдоль Южной Стены. – Вам следует встречаться с ним, ваша светлость, хотя бы время от времени, – сказал Доктор. – Клянусь материнством, вам следовало бы почаще видеться с сыном.

– На сердце и на душе. Она вернулась к креслу, уселась заново и, как прежде, свесила руки по сторонам. – В каком смысле, ваша светлость? – В голосе Прюнскваллора не осталось и следа пустой игривости. – В замке неладно, – ответила она. – Не знаю, где именно. Но неладно. Она смотрела на Доктора. – Неладно? – наконец отозвался он. – Вы подразумеваете некое влияние – некое дурное влияние, мадам? – Наверняка не знаю. Но что-то переменилось. Я это чувствую нутром. Завелся тут у нас некто.

– Прюнскваллор, – произнесла Графиня, уже отошедшая к окну и глядевшая теперь во двор. – Мадам? – откликнулся Доктор. – У меня тяжело на сердце, Прюнскваллор. – На сердце, мадам?

С миг она задумчиво проглядела перед собой. Коты, не шевелившие ни единым усиком, заполнили комнату. Их геральдические фигуры украшали каминную доску. Стол являл собою монолит белизны. Кушетка преобразилась в сугроб. Ковер был словно вышит глазами.

Доктор – очень высокий, худой и прямой, весь – олицетворенная чувствительность и нервная интеллектуальность.

Через час занятия шли уже полным ходом. Подперев ладонями подбородок, Титус сидел за покрытым кляксами столом, и мечтательно созерцал меловые значки на аспидной доске. Значки изображали результат деления на однозначное число, но вполне могли составлять и тайное послание, которое тысячу лет назад направил своему теперь уж вымершему народу помешанный пророк.

Высокоплечий почти до уродства, со стройным и ловким телом и конечностями, с тесно посаженными глазами цвета подсохшей крови

А вот в молодом Стирпайке нет ни сварливости, ни страха. Если когда-либо в узкой груди его и обитала совесть, то он давно уже выковырял эту неудобную штуку и забросил так далеко, что, буде она ему снова понадобится, он нипочем не сможет ее отыскать.