2
Соленья для императора

Линц, август 2019 года

Знойный летний день, и я снова на австрийском кладбище, но теперь в другом провинциальном городе – Линце, в Верхней Австрии. Сюда, на окраину, я дошла пешком минут за двадцать. И вот теперь я прохожу несколько католических участков, каждый размером с хорошее футбольное поле, с могилами, на которых лежат яркие цветы, и наконец добираюсь до темного уголка, куда ведет узкая ржавая калитка. Надпись на табличке гласит: «Вход под личную ответственность».

Контраст еврейских и католических традиций захоронения особенно заметен, если, как здесь, мертвые лежат рядом. Могилы католиков любовно ухожены, на них стоят цветы, свечи, картинки, иконки, кое-где фотографии. На одной могиле я замечаю снимок мужчины в эсэсовской форме. На еврейских кладбищах лирики гораздо меньше. На могильных памятниках можно прочесть лишь имена, даты, иногда род занятий и очень редко несколько слов о том или той, кто здесь лежит. Ни цветов, ни картинок, ни намека на украшения. Почти на каждой могиле один-два камешка, положенных на деревянную дощечку, – знак того, что сюда приходили.

Утром я взяла ключ от этой самой калитки – маленький, серебряный, на плетеной сине-белой веревочке – в еврейской общине Линца, где мне строго-настрого сказали: «Когда войдете, заприте за собой калитку. Посторонним нечего совать туда нос. А потом бросьте ключ в почтовый ящик». Ключ я получила только после того, как предъявила паспорт. И вот не без трепета я открываю висячий замок, распахиваю калитку и в первый раз оказываюсь на еврейском кладбище Линца. Здесь никого нет. Как велели, я запираю за собой калитку. И вот я один на один с евреями, упокоившимися в городе Линце, который Адольф Гитлер называл родным домом.

7. Калитка еврейского кладбища Линца, с предупредительной табличкой «Вход под личную ответственность»

Еврейское кладбище Линца, сильно заросшее крапивой и сорняками, очень солнечное и тихое, правда заброшенное и грустное. Высокие памятники из черного мрамора в самом центре походят на строй, не в ногу марширующий по направлению к калитке. В самой середине лежит моя двоюродная бабушка Эрмина Кафка. Рядом – ее муж, Зигмунд. «Справедливость, любовь к миру, истина и вера в Бога были путеводными звездами его жизни», – гласит надпись на могильном камне (см. илл. 2 на вкладке). У Эрмины, большой любительницы музыки, надпись короче: «Смерть не страшна: стихла одна мелодия, зазвучала другая».

Я стою, размышляя, было бы приятно моим предкам, что к ним пришла их двоюродная племянница, как вдруг замечаю крупного русого зайца, большими скачками убегающего от их могилы. Я смотрю, как он поводит длинными ушами, и улыбаюсь; наверное, это единственный товарищ лежащих здесь. А потом я вспоминаю, зачем пришла. Отец часто, но непонятно почему хвастался семейством Кафка. Мне не терпится выяснить, правду ли он говорил.

Эрмина была коротышкой с густыми темными волосами, серо-голубыми глазами, высоким лбом и большим ртом. Она нежно любила свою младшую сестру, Софию, обладательницу всего, чего недоставало старшей: высокого роста, светлых волос, яркой красоты. И у Эрмины были достоинства. Она превосходно играла на фортепиано и любила читать, хотя уже с детства, как другие братья и сестры, усердно трудилась на семейной винокурне и на маленьком предприятии в Богемии, так что на музыку и литературу времени почти совсем не оставалось.

«Да-да, – бывало, бахвалился отец, – мы с тем Кафкой родня». Он имел в виду ни много ни мало знаменитого писателя, Франца, автора «Превращения» и «Процесса». В его пражском музее можно узнать, что сам Кафка с родителями проживал в Праге, но вот его дед, Яков Кафка, торговал кошерным мясом в деревне Осек, расположенной восточнее Хораждовице. Не очень сложные расследования в области генеалогии показали, что Кафка действительно наш очень дальний родственник. Он был двоюродным братом жены двоюродного брата отца. И если уж Франц Кафка считался родственником, то же можно было сказать и чуть ли не обо всех евреях Восточной Богемии. Курт, возможно, был прав, но такие притязания на «славу» слишком недостойны для представителя семейства Шиндлер. Впрочем, Курт рассказывал о своих линцских родственниках не только это.

В Линц Эрмина с Зигмундом переехали в 1873 году, воспользовавшись свободой передвижения, которую получили евреи. Зигмунд стал работать у старшего брата; тот уже давно основал там винокуренное дело. Компанию переименовали: Ludwig und Sigmund Kafka, Kaiserliche und Kӧnigliche Hoflieferanten. Brandtweine, Konserven, Essig, Senf, Gurken. К счастью, потом они придумали дня нее аббревиатуру из начальных букв своих имен: LUSKA. Перевод полного названия: «Людвиг и Зигмунд Кафка, поставщики бренди, консервов, уксуса, горчицы и маринованных огурцов к императорскому и королевскому двору». Так что LUSKA была своего рода высочайшим патентом, знаком хорошего качества продукции. Мне понравилось и помпезное название компании, и мысль, что сам император Франц Иосиф, возможно, был неравнодушен к маринованным огурцам, производившимся этой ветвью моей семьи.

Понятно, что этот патент был ценным инструментом бизнеса, который в неумелых руках мог бы закончиться крахом. Тони Нагиллер, владелец небольшого производства шнапса в Инсбруке, доказал мне, что производство алкоголя требует терпения и опыта. Из конечного продукта нужно удалить метанол, но, если метанол вдруг перепутают с этанолом, последствия могут быть самые страшные: рюмка алкоголя, содержащая лишь десять миллилитров метанола, в организме превращается в муравьиную кислоту, а та пагубно действует на зрительный нерв и может вызвать слепоту; тридцать миллилитров метанола могут убить.

В городском архиве Линца, расположенном в современном, малолюдном здании на берегу Дуная, напротив старой, барочной части города, я обнаружила регистрационные книги местных торговцев и узнала, что уроженцы Южной Богемии Зигмунд и Людвиг в 1873–1874 годах были записаны винокурами. Их производство располагалось по адресу Ландштрассе, 38–44. Я сходила туда, на главную улицу Линца, и увидела красивое здание с двумя входами, где теперь располагается один из супермаркетов сети Billa.

В общем-то я огорчилась, что братья, несмотря на высочайший патент, оставили по себе так мало памяти в Линце. Больше дала встреча с внуком Эрмины, Джоном Кафкой, который живет сейчас в Соединенных Штатах. От него я узнала, что у Эрмины и Зигмунда было четверо детей: Рудольф (1871 г.р.), Берта (1873 г.р.), Эмилия (Лили, 1875 г.р.) и Эгон (1880 г.р.). Джон был сыном Эгона. По его словам, тетя Берта отличалась застенчивостью и страдала от косоглазия. Ее сосватали за Роберта Унгара, и этот брак оказался несчастливым. Каждое лето она приезжала в Линц, к Эрмине и Зигмунду.

В один из таких приездов заболел маленький сын Берты, Курт, и Эрмина обратилась за помощью к молодому врачу-чеху. С его посещения начался совершенно неожиданный поворот в истории моих линцских родственников.

Линц, 14 января 1907 года

Каждое утро, до начала приема, доктор Эдуард Блох проходил короткое расстояние от своей квартиры до маленькой синагоги на Бетлехемштрассе. Человек добропорядочный, доктор молился о своих пациентах, количество которых росло не по дням, а по часам с тех пор, как он снял просторную квартиру в красивом доме Палас-Вайсенвольф на Ландштрассе, за несколько кварталов от Эрмины и Зигмунда. Это было пять лет назад. Теперь же он наслаждался всеми удовольствиями принадлежности к высшему обществу Линца: обстановка здесь была совсем не такой напряженной, как в Праге, где он, молодой врач-еврей, опасаясь антисемитов, даже днем ходил по своим делам с пистолетом в кармане. В Линце же он буквально расцвел.

Сегодня он ждал на прием новую пациентку, хрупкую, на вид небогатую вдову; она жила в тесной, скромной квартирке на Гумбольдтштрассе. Доктор Блох потом вспоминал, что это была бледная, привлекательная женщина средних лет с сияющим взглядом серых глаз. Он осторожно и, как всегда, добросовестно начал расспрашивать ее, чем может помочь. Она пожаловалась на ужасные боли в груди и бессонные ночи. Ему становилось ясно, что у нее был за недуг, но для начала нужно было заполнить медицинские документы, а прежде всего выяснить имя и фамилию. В журнале посещений появилась аккуратная запись: возраст – 47 лет. Имя – Клара. Фамилия – Гитлер.

Когда доктор Эдуард Блох приехал к больному мальчику Курту Унгару, он еще не окончательно обосновался в Линце, хотя уже начал приобретать хорошую репутацию. То было его первое знакомство с семейством Кафка, о чем он упомянул в своей неопубликованной автобиографии, хранящейся теперь в вашингтонском Музее Холокоста.

Он учился в столице Богемии, Праге, но с Линцем познакомился еще в молодые годы, проходя обязательную для всех военную подготовку. Неудивительно, что австрийский город полюбился ему больше чешского. Пока он учился в Праге, евреев там не любили заметно сильнее, врачам с трудом находили постоянную работу в местном университете, а кроме того, на глазах росла напряженность между чешско- и немецкоговорящим населением Богемии. Линц казался во всех отношениях более подходящим, хотя без антисемитизма не обходилось и там.

Знакомство доктора Блоха с семьей Кафка оказалось удачным, потому что благодаря его стараниям маленький Курт поправился. Вскоре младший брат Берты, Эгон, слег с тяжелым тифом. Его сестра Лили писала в своих воспоминаниях (также хранящихся в Музее Холокоста), как они с доктором выходили Эгона, каких усилий это стоило и как много бессонных ночей они провели у его кровати. Тогда-то, по воспоминаниям Лили, они с доктором «увидели друг друга такими, какие есть». К выздоровлению Эгона Лили и Эдуард успели влюбиться друг в друга.

Живой, энергичный молодой доктор с большими темными глазами и длинными усами, однако, вовсе не соответствовал представлениям Эрмины о будущем зяте: она скорее предпочла бы человека делового. Лили упрямо хотела замуж только за Блоха, не желая повторять роковую ошибку старшей сестры. Лили обратилась за помощью к бабушке, Жозефине Дубски, которая как раз тогда приехала к ним в гости из Инсбрука. С 1883 года, после смерти мужа, Элиаса, она жила с Софией и Самуилом Шиндлер в квартире на Андреас-Гофер-штрассе. Удивительно, однако Жозефина приняла сторону Лили. Как вспоминал Джон Кафка, Эрмина буквально взбесилась и так скверно поговорила с матерью, что та спешно ретировалась обратно в Инсбрук.

Лили настояла на своем. В 1902 году они с доктором Эдуардом Блохом стали мужем и женой. Несмотря на отношение Эрмины, свадьба получилась пышной и веселой: друзья и родственники съехались отовсюду. Свадебная фотография хранится в вашингтонском Музее Холокоста. Молодые женщины были в белом, женщины постарше – в черном, мужчины – в элегантных смокингах и цилиндрах.

8. Свадебная фотография Лили и Эдуарда Блох. Эрмина и Зигмунд сидят слева от жениха и невесты

По лицам на других фотографиях, сохранившихся в отцовских альбомах, я вроде бы сумела узнать на этом снимке кое-кого из молодых Шиндлеров: в заднем ряду, третий слева, кажется, мой двоюродный дед Отто. А двоюродная бабушка, Марта, стоит в среднем ряду, четвертой слева. Из личного дневника Марты мне известно, что она была очень близка со своими линцскими родственниками.

Вскоре после свадьбы Эдуард перенес свою медицинскую практику в более просторное помещение на первом этаже дома Палас-Вайсенвольф, № 12, по Ландштрассе; там же располагалась и его квартира (см. илл. 3 на вкладке). На этом красивом старом здании, построенном еще в 1715 году, мускулистые, почти обнаженные атланты все еще держат балкон второго этажа, с которого Эдуард и Лили, наверное, смотрели вниз, на прохожих. В следующем, 1903 году у Эдуарда и Лили родилась их единственная дочь Труда.

А медицинская практика становилась все обширнее. Эдуард оказался настоящим доктором и не отказывал в помощи ни одному человеку, даже если он был не в состоянии оплатить его услуги. Вот почему в своей автобиографии Эдуард написал, что, когда 14 января 1907 года к нему пришла тяжело больная Клара Гитлер, он ее принял.