– В этом и смысл. Я там был и выбрался. Больше никто не посмеет пойти против меня. А если пойдут, их ждёт страшная участь.

Она кивает, откладывает листок в сторону. Я смотрю на её короткие чистые ноги. Впервые в жизни я разрешу кому-то «порисовать» на мне. И пусть Илона и правда будет лишь рисовать, но для того, чтобы татуировки прижились, нужно вогнать краску под кожу. Илона оставит на мне сотни, если не тысячи, микроскопических порезов. От этой мысли я словно уже чувствую запах крови, и член ощутимо напрягается.

Мне нужно сбросить это напряжение перед началом сеанса, иначе всё может выйти из-под контроля. Я не хочу вредить Илоне. Я даже не заикнусь о своих наклонностях. Она не из тех, кто пойдёт на такое ради денег. Мне не нужна огласка. Я не допущу, чтобы люди признали меня маньяком или невменяемым. Да, у меня есть определённые потребности. И я щедро плачу тем, кто добровольно согласен их удовлетворять.

– Ты рано разделся, сначала я должна нарисовать эскиз, – долетает до меня голос Илоны.

Она стоит передо мной, бесстыже разглядывая мои заметно выросшие мышцы. За пару-тройку лет из тощего ботаника я превратился в мечту всех женщин. Вот что значит упорство и хороший тренер. Эйб всё ещё верен мне. Я в нём не ошибся. Я никогда не ошибаюсь.

Илона делает комплимент моей физической форме, и я любезно улыбаюсь. Её взгляд скользит ниже и останавливается на выпирающей эрекции. Я не в силах обуздать своё возбуждение. Нужно оттрахать её, пока моё желание не переросло в более извращённую форму. Посвящать Илону в свои пристрастия не входит в мои планы.

– Потом разберёмся с деталями, – хриплю я и встаю. – Тебе нужно снять стресс.

Тяну Илону на себя и усаживаю на кушетку. Учащённое дыхание, поволока в глазах и расширенные зрачки давно её выдали. Конечно же, она могла бы посопротивляться ради приличия, но я понимаю, что Илона не из тех, кто стыдится своих фантазий. И она не обижена на меня. Ей по большому счёту плевать. Когда я выйду из её тату-студии, она забудет обо мне как о страшном сне. Или приятном сне. Это уж с какой стороны посмотреть.

Раздвигаю её ноги коленом, вторгаясь в личное пространство, и она сжимает мои бёдра, привлекая ближе. Её пальцы судорожно расстёгивают ремень на моих джинсах, а мои – уверенно задирают короткую юбку.

Через несколько секунд я погружаюсь в горячее увлажнённое лоно и издаю хриплый стон. Где-то на периферии сознания пульсируют отголоски здравого смысла: «Держи себя в руках. Не причиняй ей вреда. Ты сможешь».

Мне двадцать четыре

– Что насчёт Джессики Маршалл? Ты проверил её?

– Да, вот досье, – Трэвис кидает на стол папку. – Ни дома, ни сбережений, лишь паршивая семейка, которая выгнала её на улицу. Идти Джессике некуда, пока живёт у меня. Я могу её использовать. С твоего разрешения, конечно.

– И как она нам поможет?

– А ты фото глянь, – Трэвис усмехается, затем разваливается в кресле. – Ебабельна на все тысячу процентов. Мужики от неё дуреют. Нужно только обучить её, и в твоём распоряжении окажется ещё одна троянская лошадка.

Трэвис замолкает, а я погружаюсь в изучение досье. Джессика Маршалл даже школу не окончила. Наверняка не обременена умом. С одной стороны, это плюс. На чистом холсте рисовать всегда интереснее. Рисовать…

Смотрю на фотографии, и меня окатывает мощной волной чистой кристальной энергии. В Джессике Маршалл столько жизни, столько притягательности. Это считывается даже через бумагу. Желание ярко вспыхивает в теле. О, я бы многое отдал, чтобы заполучить этот «холст» в свою личную коллекцию. Если я так воспламенился лишь от созерцания фотоснимков, то какое впечатление эта девушка производит вживую?

Она нужна нам. Она нужна мне. Уверен, что таланты её многогранны. Нужно лишь помочь ей их раскрыть.

– Под твою ответственность, – произношу нейтральным тоном и закрываю папку. – Если справится, то хорошо. Если нет, просто избавься от неё.

– Она тебя не впечатлила?

Трэвис действительно выглядит удивлённым. Разумеется, Джессике Маршалл удалось меня впечатлить, даже не присутствуя здесь, но Трэвису об этом знать необязательно.

– Посмотрим. Пока рано судить. Установи камеры во всех комнатах. Я хочу видеть подготовку и поведение Джессики.

– В смысле – везде? И в толчке тоже?

– И в туалете, и в ванной, да. Я хочу видеть всё. Когда она будет готова, я дам знать. Если она будет готова. А теперь иди. Джейкоб скоро вернётся со встречи. Не нужно вам пересекаться.

– Есть, сэр, – с насмешкой отвечает Трэвис, поднимается на ноги и выходит за дверь.

Откидываюсь на спинку кресла, вытягиваю сигарету из пачки, прикуриваю и с наслаждением затягиваюсь. Я пристрастился к никотину чуть меньше года назад. Дым меня успокаивает, помогает привести мысли в порядок и справляться с агрессией. Все видят во мне хладнокровного и рассудительного человека. Знали бы они, как порой хочется свернуть шею тем, кто меня бесит. Но я не позволяю себе идти на поводу у мимолётных вспышек гнева. Я просто запоминаю и наношу удар в самый неожиданный момент. Тогда, когда я нахожусь в выигрышном положении, а жертва даже не догадывается о том, что её ждёт.

Тушу сигарету, вновь открываю досье и смотрю на красивое идеальное лицо. В голове начинают складываться пазлы. Это паутина. Долгоиграющий план.

Я хочу эту девушку, но не так, как других. Если бы я хотел использовать лишь её тело, то приказал бы Трэвису незамедлительно притащить её ко мне. Однако это не то, что мне нужно. Джессика Маршалл будет со мной добровольно. Я хочу понять каково это – когда тебя любят. Хочу создать семью. Такую, которой был лишён. Мне это нужно. Можно сказать, это моя идея-фикс в долгосрочной перспективе. Время ещё не пришло, мне сейчас не до этого. Пока что я просто возьму Джесси в оборот. Пусть для начала послужит делу.

Скоро фигуры выстроятся на шахматной доске, и начнётся игра. Какой пешкой ты станешь, Джесси? Сможешь ли ты не проиграть? Сможешь ли ты не влюбиться в меня, когда мы наконец познакомимся?

Мне двадцать семь

– Ты недостоин носить фамилию нашей семьи, ты мне не сын, – злобно чеканит Джейкоб, сверля меня взглядом. – Дьявольский выродок. Отребье. Выметайся отсюда. Пошёл вон, – он допивает виски и швыряет стакан в стену. – Вон, я сказал!

– Есть проблема, отец, – отвечаю спокойно, подходя ближе. – Ты мне больше не указ. Компания потерпела неудачу не из-за моих действий, а из-за твоей истерии. Я предупреждал тебя, что будет, если…

– Эта девка подставила нас, сдала твоего парня. А ты его прикрыл! Теперь все знают, что я связан с грязными делами. Ты опозорил моё имя!

– Я не состою с ним в отношениях, отец. И это было год назад. Всё пошло прахом не из-за неё. И не из-за моих действий. Тогда мы потеряли почти триста миллионов, но потери были обратимы. Всё почти выровнялось, пока ты не решил…

– Молчать! – вновь перебивает меня Джейкоб. – Не смей перечить мне!

Качаю головой и усмехаюсь.

– Не смей усмехаться! Ты живёшь благодаря мне! Без меня ты – никто! Пустое место! Нужно было убить тебя ещё в утробе! Поганый… – Джейкоб осекается.

Он хватает воздух ртом, пучит глаза как рыба, выброшенная на сушу, и оттягивает ворот рубашки.

Агония растянется на долгие, мучительные минуты, я знаю. Я всё предусмотрел. Продумал мельчайшие детали. Я хочу, чтоб он мучался. Чтоб почувствовал каково это – быть беззащитным перед тем, кого ты ненавидишь. Чтоб ощутил на своей шкуре всю гамму боли.

– Что-то не так, отец? Тебе плохо?

Джейкоб оседает на пол, продолжая смотреть на меня в упор и беззвучно шевеля губами. Я опускаюсь рядом с ним на корточки и заглядываю в карие глаза.

– Что ты чувствуешь, папа? Отчаяние? Страх? Ненависть? Что ты чувствуешь?

Разумеется, он не сможет ответить. Джейкоб медленно задыхается. Тело отказывается ему подчиняться. При этом он чувствует острую зудящую боль, которая расползается по телу пульсацией, и ещё – абсолютную, доводящую до исступления беспомощность.

Откуда я знаю? Мне в красках описали, что ощущает человек, выпив этот яд. Глядя на Джейкоба, думаю, они говорили правду.

Большим пальцем я стираю испарину с его лба, вытираю палец о пиджак Джейкоба и выпрямляюсь во весь рост. Человек, который отравлял мою жизнь, теперь корчится у моих ног и мечтает, чтобы мучения закончились. Все мы жаждем любви и сострадания. Но готовы ли мы любить и сострадать?

– Тебе следовало изучить закон причины и следствия, Джейкоб. Не волнуйся, похороны будут грандиозными. Я подниму на уши весь Лос-Анджелес, даже сам напишу некролог. Прикуплю на такой случай какое-нибудь местное новостное интернет-издание. Хорошее вложение денег. У меня есть план, и он сработает. Ты больше не сможешь мне помешать. Я усвоил твой урок. Не беспокойся обо мне, папа. Если мне когда-либо ещё будет грозить опасность, я ударю первым.

Сажусь в кресло и наблюдаю последние минуты жизни Джейкоба Харриса. Когда всё заканчивается, звоню Эйбу и говорю, чтобы Мэриан привели в кабинет и вызвали скорую помощь для Джейкоба и заодно полицию.

Джейкоб был жесток и несправедлив. Такую смерть и получил. Но Мэриан… О, Мэриан не заслужила смерти. Эта женщина достойна вечных мучений. Каждый день она будет просыпаться и засыпать в сущем аду. Она должна понимать, за что ей всё это. И она поймёт. Очень скоро Мэриан на собственной шкуре прочувствует каково это – подвергаться ежедневным пыткам. И я не говорю про пытки физические, хотя и их в её расписании будет достаточно. Я говорю про терзания ума и сознания. Про ощущение бессилия, несправедливости, отвергнутости и разъедающей злобы. Мэриан прочувствует всё сполна. Сотрудники психиатрической лечебницы об этом позаботятся. Я купил их с потрохами. Диагноз Мэриан неизлечим. Она никогда не покинет стены этого заведения. Мэриан сгниёт там, куда всегда хотела упечь меня. Ей уже подготовили палату с глухими деревянными стенами.

Когда она входит в кабинет, то не говорит ни слова, делая вид, что не замечает меня. И лишь спустя несколько секунд крик срывается с её губ. Мэриан падает на колени возле Джейкоба и плачет. Она скулит о вечной любви к мертвецу, которого обнимает, и обсыпает меня проклятьями, виня во всём на свете.

Это продолжается так долго, что мне становится скучно. Наконец Мэриан поднимается с колен и направляется в мою сторону. Я подаю знак санитарам, которые всё это время стояли в дверях. Разумеется, Мэриан не могла их видеть, она вошла в кабинет раньше них.

Если бы Мэриан знала, что её ждёт, то не вела бы себя настолько неадекватно. Но она находится в неведении, поэтому останавливается в нескольких шагах и выставляет вперёд руку, сжимая большой деревянный крест, который всегда носит с собой, так сильно, что белеют костяшки пальцев. Мэриан шепчет молитву, взывает к Богу и Дьяволу и попутно умудряется проклинать меня. Она сейчас и правда выглядит как сумасшедшая. Санитары молча переглядываются, заходят с двух сторон и быстро скручивают её. Мэриан кричит, что они ошибаются. Пытается убедить их, что я опасен. Что это меня нужно упечь в психушку, а не её.

Возможно, они бы поверили ей, если бы вчера не приняли на свой счёт шестизначные суммы. Возможно, они бы вспомнили о совести, если бы она вела себя спокойно и озвучила разумные доводы. Возможно, они бы ужаснулись моему тотальному спокойствию, если бы Мэриан не забирала всё внимание на себя.

Но она забирает. Кричит. Воет. Молит Бога о спасении, а Дьявола – о моей смерти. Мэриан вырывается, борется, молотит руками и ногами и в порыве истерики царапает санитаров до крови. Ей вкалывают успокоительное, которое действует моментально.

Наблюдая из окна, как её грузят в машину, я шепчу:

– Счастливых дней в аду, Мэриан. Не волнуйся, твой урок я тоже усвоил. Кто первым надел халат, тот и психиатр. Кто ведёт себя в соответствии с нормами общества, того и считают нормальным. Сладкой тебе жизни, мама.

Мне тридцать шесть

Я добился своих целей.

Я наказал обидчиков.

Я забрал своё.

Я в очередной раз оказался прав: меня погубила Джессика Маршалл.

Я умер?

Это ад?

Рай?

Чистилище?

Или я всё ещё жив?