2

Почтовый поезд быстро летел от Винчестера к Лондону. Скоро и Лондон открылся глазам капитана – мрачно-угрюмый, но все-таки величественный. Но мысли капитана были далеко: они переходили от недавно оставленных им милых к опасностям, ожидавшим его в открытом море.

Давно уже фамилия Сельби служила только названием для банкирской конторы, но ею управлял в сущности один Руперт Гудвин. Ему в это время было лет сорок пять. Его лицо было замечательно выразительно и отличалось тем смуглым оттенком, который мы видим только на картинах итальянской живописи. Его мать была испанка и передала ему часть своей южной красоты. Он был высок ростом и широк в плечах. Его черные и блестящие глаза были ясны и проницательны, как глаза сокола, но эти соколиные глаза опускались невольно под взглядом всякого честного человека.

Гудвин унаследовал от отца огромное имение, которое увеличил приданым, взятым за женой. Вообще ему везло, как немногим на свете.

Долгие годы имя Руперта Гудвина служило образцом безупречной честности, но с некоторого времени о нем распространились странные слухи: утверждали, что Руперт Гудвин увлекся большими спекуляциями и что эти спекуляции не увенчались успехом.

Кто не знает, как неблагоприятно влияют слухи подобного рода на кредит негоцианта? Хотя эти слухи ходили среди самых близких знакомых банкира – его неудачи еще не дошли до тех, кто вверил ему свои капиталы, вследствие чего требования уплаты еще не нарушали и без того затруднительного положения банкирского дома.

Банкир, весь бледный и с бьющимся сердцем, сидел в своем кабинете над счетными книгами, задумавшись над положением своих денежных дел. Он ожидал кризиса каждый день и каждый час и изыскивал средства предотвратить его.

Один только человек пользовался доверием Руперта Гудвина – его главный приказчик Яков Даниельсон. Со дня своего совершеннолетия Даниельсон поступил на службу к банкиру, и между ними мало-помалу установилась загадочная связь. Ее нельзя было назвать дружбой, потому что банкир был высокомерен и повелителен со своими подчиненными, но Яков Даниельсон знал все его тайны и обладал почти сверхъестественной способностью угадывать каждую невысказанную мысль Руперта Гудвина.

В то время, когда Руперт Гудвин раздумывал о тяжелом положении своих дел и ожидал близкой грозы, Гарлей Вестфорд спешил к нему, чтобы вверить плоды своих двадцатилетних трудов. Кабриолет, в котором ехал Вестфорд, остановился возле конторы банкира, где, по воле случая, был один Яков Даниельсон.

– Я желаю говорить с господином Гудвином, – сказал капитан.

– Это невозможно, – отвечал холодно Яков, – господин Гудвин очень занят, но если вы хотите передать мне ваше дело, то я поспешу…

– Благодарю вас, но я не могу принять вашего предложения. Мое время рассчитано по минутам, и я надеюсь, в силу этого господин Гудвин не откажет мне в личном свидании. Когда человек является, подобно мне, вручить банкирской конторе все свое состояние, то он, очень естественно, желает передать его в руки самого директора банка.

Судорожная дрожь промелькнула на тонких губах Даниельсона. Плод экономии целой человеческой жизни! Вкладчик, вручающий весь свой капитал Руперту Гудвину в ту самую минуту, когда этот последний ждал только бесчисленного множества требований от опустевшей кассы! Яков устремил испытующий взгляд на честное лицо моряка, невольно подозревая во всем сказанном им какой-нибудь подлог.

– Я вижу, что вы спешите, – сказал он ему, – и прошу у вас только позволения узнать, какого рода делом занят банкир. Но не угодно ли вам вручить мне вашу карточку?

– Вы совершенно правы, – отвечал капитан. – Мой отец был участником в делах вашей конторы, и мое имя, вероятно, известно господину Гудвину!

Яков Даниельсон отнес эту карточку банкиру, не прочитав даже фамилии на ней.

– Какой-то безумец, – сказал он холодно, – желает вручить вам значительный вклад – он вбил себе в голову передать его не иначе, как в ваши собственные руки. Я думаю, что вы не откажетесь принять его?

– Конечно, – отвечал надменно банкир. – И вы теперь же можете пригласить его ко мне.

Только когда Даниельсон вышел из комнаты, Гудвин посмотрел на лежащую перед ним карточку. «Гарлей Вестфорд, – прошептал он, – вверяет мне деньги, мне, своему смертельному врагу, и еще в такую минуту!..» Банкир смял карточку и старался превозмочь свое волнение. Лицо его приняло привычное холодное и спокойное выражение, и он встретил Вестфорда приветливой улыбкой.

Моряк очень спокойно вручил ему портфель.

– В этом портфеле, мистер Гудвин, плоды моих двадцатилетних трудов, а в этом запечатанном пакете – акты на мои земельные владения в Гампшире, где живут моя ясена и дети. С вашего обязательного согласия я вручаю вам под сохранение и этот пакет.

Гудвин в то же время пересчитал бумаги.

– Извините, – сказал капитан, – вы, вероятно, не откажетесь выдать мне расписку в получении денег?

– Принесите мне бланк, Даниельсон, – обратился банкир к приказчику.

Банкир выдал капитану квитанцию в получении и актов, и денег; засвидетельствовал ее своей подписью за скрепой Даниельсона, и Вестфорд положил ее в карман своего легкого верхнего платья.

Уже несколько дней как погрузка корабля была окончена и все готово к выходу в море.

Когда капитан Вестфорд подъехал к кораблю, на палубе прохаживался молодой человек с открытым и приятным лицом. Это был Жильбер Торплей, старший лейтенант на «Лили Кин», пользовавшийся самым искренним расположением Вестфорда. Он ездил вместе с капитаном в Вестфорд-хауз и во время трехдневного своего пребывания в этом маленьком раю влюбился без памяти в Виолетту Вестфорд. Очень понятно, что он затаил это чувство глубоко в душе: дочь капитана стояла, по его мнению, недосягаемо высоко над ним.

Капитан дружески пожал ему руку.

– Я аккуратен, как видите, – сказал он. – На этот раз я расстаюсь с родиной без горечи, потому что мне удалось обеспечить будущность всего моего семейства: это утешительное сознание! Я вручил весь мой капитал банкирской конторе и увожу с собой квитанцию Руперта Гудвина.

При имени Гудвина ужас отразился на лице Жильбера.

– Руперт Гудвин! – воскликнул он. – Я, верно, не расслышал? Неужели вы вручили свои деньги банкирскому дому Гудвина и Сельби?

– А почему же нет? – спросил капитан.

– Потому что прошел слух, что он скоро будет стоять перед конкурсом.

Гарлей Вестфорд пошатнулся и, чтобы не упасть, оперся о перила.

– Грабитель, мошенник! – воскликнул капитан. – Он знал, что эти деньги – все достояние моей жены и моих детей, и принял их от меня с улыбкой!

– Но вы еще не опоздали, – сказал Жильбер Торплей. – Банк закрывается в четыре часа, а теперь только три. Вы еще успеете истребовать обратно ваши деньги.

– Разумеется, – сказал Гарлей с глухим проклятием, – я потребую от него эти деньги и, в крайнем случае, вырву их вместе с его жизнью! Жена моя и дети не должны быть ограблены!

– Но вам же нельзя терять времени, капитан!

– Знаю-знаю, Жильбер, – он приложил руку ко лбу. – Эта новость поразила меня. Но, что бы ни случилось, «Лили Кин» должна на рассвете поднять паруса; если я успею вернуться к этому времени, тем лучше; если же нет, корабль все-таки должен выйти в море, а вы примите команду над ним.

– Я буду повиноваться вам, капитан, и просить Бога, чтобы он ускорил ваше возвращение.

– Все это, конечно, в Его святой воле, – отвечал Вестфорд. Он вручил молодому человеку некоторые нужные бумаги и, дав ему несколько кратких наставлений, пожал ему руку и спустился в лодку, чтобы отправиться на берег. Там он взял первый попавшийся кабриолет и приказал кучеру торопиться на Ломбард-стрит.

Банк закрылся в минуту приезда Гарлея Вестфорда, а мистер Гудвин уже ехал в свой загородный дом – так сказали приказчики, заметив при этом, что на нынешний день все дела по банку окончены.

– Ну так я поеду в его загородный дом, – сказал капитан. – Где он находится?

– В Вильмингдонгалле по северной дороге, невдалеке от Гертфорда.

– А как туда добраться?

– Вы можете ехать по Гертфордской железной дороге, а потом взять карету до Вильмингдонгалля.

– Хорошо, – Вестфорд сел в кабриолет и приказал спешить на станцию северной дороги.

«Ни я, ни Руперт Гудвин не будем спокойны, пока эти деньги не вернутся к законным владельцам!» – воскликнул капитан и поднял руку, как будто призывал Небо в свидетели этой клятвы. Он не предвидел, каким ужасным образом будет исполнена эта самая клятва; он не знал, какие несчастья, какие преступления вызывает демон, который должен быть рабом человека и которого человек сделал своим повелителем, – демон, который называется золотом.

3

Вечером того же дня Руперт Гудвин сидел в великолепной столовой древнего и щеголеватого дома, известного под названием Вильмингдонгалль. Эта вилла была не новым строением, воздвигнутым богачом спекулянтом, а благородным остатком прошлого, одним из тех величественных зданий, окруженных вековыми деревьями, которые в настоящее время причисляются к редкостям. Этот четырехугольный замок мог свободно вместить в себя целый полк. Один из его четырех флигелей был давно необитаем, и отсыревшие обои висели клоками на его стенах. Немногие из прислуги банкира решились бы войти в эту часть замка из-за слуха, что здесь водятся привидения, но мистер Гудвин посещал его нередко, так как в погребах его хранились сокровища, которые вверялись его попечению. Немногие спускались в эти подвалы, но все говорили, что они тянулись на всем пространстве, занимаемом флигелем и даже отчасти самим домом. Уверяли еще, что в военное время эти подвалы служили темницами.

В окрестностях Вильмингдонгалля мистера Гудвина считали обладателем баснословных богатств. Роскошь и изящество окружали банкира со всех сторон, но, несмотря на все это, на прекрасном лице Руперта Гудвина выражалось чувство сильного неудовольствия.

Он был не один. За столом с ним сидел его главный приказчик Яков Даниельсон – отталкивающая личность. Обстоятельства вынудили Руперта Гудвина стоять с ним на дружеской ноге. Якову была известна тайна этих знаменательных двадцати тысяч, из-за которых проходили в уме Гудвина такие мрачные мысли. Эта сумма могла поддержать некоторое время его поколебавшийся кредит. Все затруднение состояло только в том, что останется делать, когда капитан, возвратясь из Китая, потребует вернуть и деньги. Гудвин ненавидел непримиримой ненавистью Гарлея Вестфорда, хотя до этого не видал его ни разу в жизни. Эта ненависть зародилась в прошлых тайнах, в которых Клара Вестфорд играла важную роль.

При таком положении дел Гудвин твердо решился присвоить себе достояние капитана. Его ждало несомненное банкротство: в последнее время из-за безрассудных спекуляций он понес огромные потери. Он задумал оставить навсегда Европу, прихватив с собой вверенные ему двадцать тысяч.

В пору первой молодости Гудвин долго жил в Южной Америке, где до сих пор оставался родственник его матери, очень богатый и именитый купец. Гудвин был убежден, что это переселение избавит его от всяких преследований, и эти двадцать тысяч помогут ему составить состояние, равное тому, которое он терял в настоящее время.

«Юлия, – думал он, – поедет со мной, а Густав может оставаться и в Англии и отыскать себе какое-нибудь дело. Между нами не было никогда искренней привязанности, и мне надоело слышать его вечные порицания всем моим предприятиям».

– Да, Яков, – заговорил опять банкир, возвращаясь к прерванному разговору со своим приказчиком, – эти двадцать тысяч помогут нам отвратить беду. Если первые требования будут исполнены без всяких отлагательств, мы возвратим себе доверие и покончим со всеми слухами.

– Это очень возможно, – отвечал приказчик, но так сухо и холодно, что оскорбил банкира. – Но что мы станем делать, когда капитан возвратится домой и потребует у нас свои деньги обратно?

– Наше положение может поправиться за это время, – возразил банкир.

– Может, конечно, но как мы приступим к этому исправлению?

– Но ведь некоторые из наших спекуляций должны же удасться, – заметил банкир, делая страшное усилие, чтобы выдержать проницательный взгляд серых глаз Якова.

– Вы действительно так думаете, мистер Гудвин? – спросил приказчик, делая странное ударение на этих словах.

– Совершенно уверен. В этих деньгах открывается источник другого состояния.

Гудвин впал в глубокое раздумье, из которого его внезапно вернул голос, как-то странно прозвучавший в его ушах.

– Мистер Руперт Гудвин, – говорил этот голос, – я пришел к вам, чтобы получить обратно двадцать тысяч фунтов, которые имел честь вручить вам сегодня.

Раскаленное железо не могло бы произвести в сердце Гудвина того страшного ощущения, которое произвели эти простые слова. Они совершенно его уничтожили. Однако он скоро оправился настолько, чтобы отвечать с поддельной твердостью.

– Многоуважаемый капитан Вестфорд, меня испугало ваше неожиданное появление, несмотря на то, что я не страдаю слабостью нервов. Но мне часто твердили, что в моем замке водятся привидения, и вы в сумерках показались мне выходцем из другого мира. Прошу вас садиться и отведать этого бургундского, за доброкачественность которого я ручаюсь своим честным словом. Будьте так обязательны, Даниельсон, позвоните. Я тотчас прикажу подать сюда огня.

– Дорогой мой капитан, – сказал банкир по уходе Даниельсона, – объясните, чем я обязан удовольствием принять вас сегодня у себя? Вы хотите сделать какие-нибудь распоряжения? Или процент, который мы назначили вам, слишком мал?

– Мистер Гудвин, – отвечал капитан, – я человек прямой и не считаю нужным скрывать от вас причину моего возвращения: я просто хочу получить мои деньги.

– Вы боитесь доверить их мне? До вас, верно, дошли несправедливые слухи, распущенные в публике презренным интриганом?

– Дошедшие до меня слухи могут быть справедливы или ложны – желаю от души, чтобы эти слухи были обманчивы и даже сам готов признать их такими. Но дело идет о сумме, которой обеспечивается будущность дорогих мне существ. Я не смею навлечь на нее даже тени опасности.

– И вы ее получите, мой милый капитан, – отвечал банкир, – но так как таких денег у меня в кармане сейчас нет, вы должны поневоле прождать до утра.

Моряк изменился в лице.

– Я надеялся, – сказал он, – найти вас на Ломбард-стритс до закрытия банка. Я отдал приказание корабельному экипажу быть наготове к восходу солнца и, если я не вернусь к назначенному времени, корабль отправится в путь без меня.

Банкир хранил несколько минут глубокое молчание. Лампы еще не были поданы в комнату, и мрачная улыбка проскользнула по его лицу.

– Корабль отправится в путь без вас, – сказал он, – но лоцманы, без сомнения, ждут еще ваших приказаний?