Глава 3. Снова к Ахелю

До жителей селения руки дворца, конечно, не дотягивались. Купцы были единственными, кто вообще наведывался туда, не считая того, что периодически из селения уезжали прежние жители, а их место занимали новые. Кому-то эта жизнь и могла показаться верхом совершенства, но явно не Ахелю. Он любил природу, но обязанности по ловле рыбы и скверные соседи отбили всю охоту смотреть на леса и озёра.

– Я мог уехать сегодня же! – с огромной горечью сказал он сам себе и закрыл лицо руками, потому что понял, что совершил ошибку. – Ну зачем мне вся эта конспирация, интриги… Купцы ничего не знают обо мне, а вот я знаю о себе достаточно – и я мог, мог уехать, причём сразу. – Он лежал на твёрдом матрасе, которым довольствовался вместо кровати. – А теперь надо ждать… Да при чём тут ожидание! – внезапно вскрикнул он, удивившись своей же глупости.

От удивления и от злости на самого себя он рывком поднялся с матраса и что есть силы ударил себя ладонями по бёдрам. Об этом горячем жесте он сразу пожалел, потому что перестарался. Руки и бёдра начало жечь.

Теперь о сне не могло идти и речи. В ярости он сорвал череп Наблюдателя с шеи, слегка порезавшись цепочкой, и швырнул его на пол. К счастью, череп не разлетелся. Если бы он всё-таки разбился, то все приключения Ахеля оказались бы напрасными. Настроение бы испортилось окончательно и бесповоротно. Оно и сейчас было ниже земли: Ахель горько сожалел о том, что потратил свою жизнь. Он понимал, что поступил необдуманно, что мог бы отказаться от дуэли – и это бы получилось! Был у него в кармане аргумент, который мог бы его выручить. Однако он поступил как истинный глупец, который, играя в карты, с самой раздачи прибрал к рукам козырного туза, просидел с ним всю игру, да так и не успел воспользоваться. А потом стыдился, что всю игру отбивался мелкими картами, скупо отрывая от сердца валетов, жалея дам и боготворя королей.

Потом Ахель решил успокоиться. Череп таинственного Наблюдателя стал ему ненавистен, ведь именно он послужил причиной дуэли. Да, Ахель не мог принять на себя всю вину за происшедшее, слишком сильно он оплошал, потеряв жизнь и оставшись в селении. Сознаться в том, что причиной этому всему была собственная глупость, оказалось бы выше сил не только Ахеля, но и почти любого. В итоге он поделил вину: дал треть черепу, треть Ояду и треть себе.

Череп отправился в подвал, так как Ахель просто не желал смотреть на него. Подвал был маленькой комнаткой, в которую можно было попасть через люк в полу по приставной лестнице. Там хранилась еда. Ахель также припрятал в подвале некоторое количество денег, вещей и кое-какие документы. Теперь череп отправился прямо на влажную землю – и люк захлопнулся.

– Ну, – вскричал Ахель, – что же ты, Наблюдатель? Соврал мне?! Говорил: за мной придут, за мной придут… И где все? Что-то не видно никого! Может, они в дороге застряли, а? Я жду! Как раз сегодня у меня такое настроение, что я готов их принять! Милости, так сказать, прошу. Даже ружьё не заряжу! Ох, – вздохнул он, – я совсем схожу с ума. Ладно, надо прилечь.

Ахель тяжело опустился на матрас, прямо в одежде. Он твёрдо решил уехать на следующий же день. Раньше его удерживала мысль о поимке существ – теперь существо было поймано, а череп лежал в подвале. Его могла удерживать возможность опросить очевидцев – но он понял, что очевидцы тут такие грубые и неадекватные, что говорить с ними вообще ни о чём серьёзном не стоит. Словом, ни одна мысль не могла его удержать в этом месте, где не понимали таких тонких натур, как Ахель. Анализируя свои поступки, он понял, что наделал много глупостей, потому что такая жизнь буквально выворачивает его сознание наизнанку.

– Один день роли не играет, – утешил он себя. – Жизнь, конечно, жалко. Но прошедшего не вернёшь… Не хочу спать! – решил он и подумал, что всю ночь будет лежать и думать о том, что он наделал, и о том, как быть дальше.

Первым, что он вспомнил, было то, что он не спал прошлой ночью. Значит, теперь он будет не спать уже две ночи подряд? Нет, увольте, это явный перебор. Тем более завтра он должен предстать перед купцами, а делать это, несмотря на козырь, надо в приличном виде. Иначе он просто опозорит себя. А может ли прилично выглядеть тот, кто не спал две ночи, да к тому же пережил сильный стресс? Организм всё-таки требовал отдыха. Ахель словно бы дал своему телу разрешение: сможешь уснуть – спи, а нет – так и не надо! Однако он задул все свечи, снял верхнюю одежду, оставшись в тонкой футболке, накрылся тёплым шершавым одеялом, закрыл уставшие глаза, протёр их пальцами, чтобы снять накопившееся напряжение, – и расслабился. Только теперь, после того как он понял, что нуждается в отдыхе и что не надо сильно печалиться, он захотел спать. Организм сыграл с ним злую шутку, пряча усталость под личиной бодрости. Эта шутка могла бы дорого ему обойтись, но теперь он понял эту хитрость собственного перевозбуждённого мозга и смог подготовиться ко сну.

Через минуту он уже крепко спал, тихо вдыхая остатки дыма от свечей вперемешку с запахом рыбы и запахами ночной природы. Десять часов сна пролетели как одна секунда.

Следующий вопрос, который задал себе Ахель, был: почему уже светло? Только взглянув на часы, он начал догадываться, что ночь прошла и он успел поспать дольше обычного. Усталость слабо, но всё ещё ощущалась.

– А теперь я уеду в город! – радостно сказал он себе и принялся готовиться к отъезду.

Однако перед выходом он сменил одежду на свежую, впервые за несколько дней умылся и, что самое приятное, позавтракал. За прошлые два дня он почти ничего не ел из-за хлопот с черепом и с сопутствующими проблемами. Теперь же он довольно откинул люк в подвал и взял оттуда копчёную колбасу, большой кусок сыра и круг хлеба. Рядом лежал и кусочек от старой буханки, но он уже совсем зачерствел, а в день отъезда Ахель не хотел омрачать настроение плохой едой. В отличие от короля, который не уставал нахваливать кофемашину в своём кабинете, Ахель не мог даже издалека посмотреть и на самую плохую кофемашину. Пришлось высыпать молотых гранул из пакета, пока на газу подогревалась кружка с ещё холодной водой, набранной из бадьи, стоявшей в подвале. Наконец, он взял череп и надел себе на шею, как вчера.

Желудок жалобно просил насытить его, потому что вчера его наполняли только водой, а энергии было потрачено много. Зато теперь Ахель наслаждался предвкушением завтрака. Он посмотрел на большой стакан с водой, стоящий на переносной газовой плитке. Синие языки пламени горячо целовали его, и вода начинала едва пузыриться. Не дожидаясь окончания этого процесса, Ахель открыл банку с кофейными гранулами – и на него повеял обволакивающий аромат кофе. Щепотка кофе сразу же отправилась в начинающую кипеть воду, и гранулы беспокойно задёргались в горячей воде, растворяясь в ней и наполняя собой всё водное пространство. Следом отправилась большая щепотка сахара. Пока напиток закипал, Ахель взял нож и отрезал от края круглого хлеба толстый ломоть. Затем он отрезал четыре кружка колбасы и уложил их на хлеб, слегка перекрывая каждый предыдущий последующим. К густому запаху кофе прибавился колбасный запах, и эта смесь могла свести с ума… Большие пузыри поднимались к поверхности стакана и с бульканьем лопались, орошая всё пространство около себя мелкими брызгами. Ахель снял стакан с плитки и налил в него немного молока, отчего пузыри перестали образовываться. Затем он отрезал другой кусок хлеба, положил на него два толстых и длинных ломтика сыра, поставил бутерброд на металлическую тарелку и поместил на горящую плитку. Скоро сыр начал плавиться, наполняя собой все хлебные поры, переливаться через край, стекая на тарелку. Слышалось лёгкое шипение.

Ахель выключил плитку, и пламя сразу перестало подниматься к тарелке. Сыр прекратил движение и застыл в новой форме. Он, как и тарелка, и хлеб, был ещё горячий и ждал той минуты, когда остынет и накормит того, кто его приготовил. Но Ахель уже не мог ждать. Начав с колбасы и запивая её ароматным кофе, он быстро добрался до мягкого сыра. Вскоре приготовленная им еда закончилась, а кофе был выпит до дна. Пребывая в очень приятном состоянии, Ахель лёг на матрас и неглубоко задремал.

Проснулся он достаточно скоро и теперь чувствовал себя по-настоящему отдохнувшим. Вещи он пока решил не собирать, чтобы сперва уладить все дела с купцами, а уже потом, когда его примут к себе, собраться и отправиться в путь.

С радостными мыслями он быстро добрался до платформы. Там никого не было, поэтому Ахель сразу развернул её в нужную ему сторону и поехал к торговой площади. Ещё на подъезде к ней он услышал песни. Обычно с площади доносился только шум, образованный сотнями голосов, но теперь сквозь этот шум пробивалась песня. Ахель не заподозрил ничего плохого. Напротив, он ещё больше обрадовался: давно он не слышал ни одной песни. Жаль, что она звучала печально, ведь хотелось чего-то весёлого, но Ахелю было так весело, что и эта песня воспринималась им как нечто радостное. Слова же были такими:

 
В тумане болота пропали совсем:
Не видно их стало и зрячим,
Но есть всё же способ увидеть их всем –
Зайдите на них и, как мачта,
Отправьтесь же в долгий подводный заплыв,
По плаванью в иле рекорды побив!
 

– А теперь все вместе! – послышался голос. – Громче: «По плаванью в иле рекорды побив!» А теперь заново: «В тумане болота…» – И всё повторилось заново.

Ахель заинтересовался, почему же сегодня на площади поют песни, а не просто торгуют. Такие новшества могут мешать торговле, а значит, не способны полюбиться жителям селения. Однако все подпевали, никто не орал «Прекратите!». Подъехав ближе, Ахель увидел пёструю картину. Рассеявшийся туман прекрасно способствовал проведению торжества. Над всеми палатками, которые сегодня большей частью пустовали, развевались флажки из яркой ткани. Ленты были такие чистые, словно их только что вымыли. Вероятно, они пылились в ящиках целый год, но накануне аккуратные хозяйки выстирали их с мылом.

Из центра раздавалась примитивная музыка – только такую и могли себе позволить играть жители селения. Несколько гитар издавали каждая по нескольку простых аккордов, и одна труба, которая через ноту явно фальшивила, извлекая то неприятно высокий, то слишком низкий звук. Однако тот факт, что мелодию можно было хоть примерно уловить и что она – о чудо – соответствовала исполняемой песне, уже говорил, что обладатель трубы репетировал несколько ночей напролёт. Именно ночей, ведь днём он ловил рыбу или охотился. Пожалуй, только сельские музыканты и были благодарны туману и превращению воды в слизь: это хотя и грозило сорвать весь праздник, но зато дало им полдня для репетиции. Только занятый Ахель ничего не слышал.

Над входом на площадь висела надпись:

ПОЗДРАВЛЯЕМ С ДНЁМ РЫБАКА И ОХОТНИКА.

Конец надписи не умещался на плакате, и его пришлось неровно перенести на вторую строчку.

Ахель своим чутким глазом мгновенно уловил вездесущий пёстрый и тошнотворно приторный и наивный аромат самодеятельности, которую он не любил с самого детства. Ребёнком он и сам часто старался что-то исполнить или смастерить, но теперь понимал, как это выглядело со стороны, и стыд за свои безделушки пробудил в нём ненависть ко всему подобному. Он слез с платформы и направился вдоль площади, смахивая налипшую на руки ржавчину от рычага.

В тех редких палатках, которые сегодня были открыты, продавали праздничные вещи и еду. Часть товаров представляла собой безделушки, которые можно купить, только если совсем сломал голову в поисках ответа на вопрос: куда потратить деньги? Другая часть была гремучей смесью из ненужных вещей и сумбурной фантазии их изготовителей. Например, вместе со всякими пледами, подушками, открытками, платками, картинками, кружками и прочим можно было купить «вино из еловых шишек». Что это такое, Ахель не стал пробовать, но, зная, какие люди живут в селении, предположил, что вино из шишек – это обычное вино, в которое просто добавили перемолотые в крошку шишки. Нужно же было людям заработать на празднике – а делать ничего не хотелось. Вот и делали всякую чушь. Взять, к примеру, ожерелье… опять из шишек! Рядом был огромный лес, поэтому шишки – это самый доступный материал, открывающий посредственным мастерам неограниченные возможности для творчества. Особо умные догадались покрасить шишки в разные цвета.

Продавалось множество соков, то есть простой воды, куда выжали сок из ягод. Разумеется, ягод старались выжать как можно меньше. Рядом продавали сушёные ягоды – то есть оставшийся после давки жмых.

Только часть товаров была действительно стоящая и приготовленная если не с душой, то хотя бы с умом. Привередливый Ахель и тот с радостью купил себе булку с изюмом и корицей, а также стакан чая с мёдом и имбирём. И, надо сказать, не пожалел, потому что это угощение оказалось очень неплохой добавкой к завтраку. После того как язык почувствовал лакомые вкусы, захотелось уже всего: и соков, и засахаренного жмыха, и ещё какой-нибудь гадости, но Ахель взял себя в руки и ограничился покупкой бутылочки земляничного сока. Что сок из земляники, можно было поверить, ведь в лесу этой ягоды было действительно много, а вот сок из клубники… из чего он на самом деле? Клубника в лесу не росла, да её и не выращивал никто! Наверно, это была другая ягода, которую выдавали за клубнику, чтобы набить цену.

Послышалась новая песня. Часть жителей и так уже давно пустилась в пляс – вообще без песни и без музыки! Но чей же это голос пел красивую медленную песню? Как жаль, что слова не передают музыку! Можно только представить её мечтательный мотив, а чтобы это было сделать хоть чуточку легче, можно обозначить особо затяжной слог дроблением строки на несколько. Слова были такие:

 
Посмотри на леса:
все они расцвели;
За листвой нам не ви –
дно деревьев вдали,
За кувшинкой не ви –
дно ни ила, ни рыб.
Ветер в округе шумит!
 

Эту песню пела, конечно же, Линва. Она полюбила Ахеля непонятно за что и старалась везде, где можно, показать ему это. Но Ахель не отвечал ей взаимностью, хотя как к другу относился к ней нормально. Ахель не воспринимал свою жизнь в селении как нечто длительное, да и вообще не воспринимал селян всерьёз, поэтому не хотел ни с кем сближаться. Не исключено, что этим он и навлёк на себя презрение со стороны окружающих. Линва казалась ему слишком простым человеком, за что её нельзя было винить: она жила в селении, по её собственным словам, с самого первого дня своей двадцатилетней жизни – и не видела ничего дальше его пределов. Ахель понимал её простоту и искренность, но эта простота его и раздражала. Впрочем, он ценил в ней хотя бы то, что она не отзывалась о Гарпе положительно, а ведь он с его шутками ниже пояса и даже ниже плинтуса был любимчиком всего селения.

Ахель узнал, что голос у Линвы неплохой: чистый, нежный и звонкий. Конечно, в городе на любом концерте можно найти множество голосов куда лучше, но именно в пении Линвы чувствовалась искренность и любовь к тому, о чём она поёт. Искренность, возможная, пожалуй, только в таком вот самодеятельном концертике, за который ни медяка не платят. Всё держится на энтузиазме, и этот энтузиазм дорогого стоит, если не уходит в область абсурда, считал Ахель.

Он подходил всё ближе и ближе к сцене. Дело тут было вовсе не в том, что он хотел послушать пение Линвы, и не в том, что он влюбился в неё из-за голоса, – нет, такое бывает только в сказках. Да и на саму Линву он бросил взгляд между делом – просто чтобы посмотреть, как она подготовилась к празднику, что надела. Конечно, ничего необычного она не надела: она ведь жила в селении! Тут не до роскоши, а самое эксклюзивное, что тут есть, – это вино из шишек. Линва была одета как обычно. Тем не менее Ахель действительно подходил всё ближе к сцене, пока толпа зрителей не преградила ему путь. Не желая толкаться, он не задумываясь начал обходить толпу по периметру. Жителей было не много, так что Ахель быстро обошёл её.

– Прощай, рог! – сказал он с улыбкой, глядя на отполированный рог селения, в который нужно было дуть в случае опасности и в который не дули ни разу. Этот рог был предметом многих легенд и слухов, и это было то единственное прекрасное, что находилось во всём селении. – Тебя сделал городской механик, – сказал ему Ахель. – Он, похоже, был единственным из образованных людей, кто вспомнил об этом месте. Ну, кроме некоторых… – Он вспомнил о купцах.

Эти слова были сказаны не из-за гордыни, а из-за стремления к точности, ведь Ахель и правда имел неплохое образование. Правда, юридическое.

За сценой виднелись закрытые ворота и забор, отгораживающий селение от туманных полей.

– А… купцы?! – прошептал он и только теперь понял, почему шёл к сцене всё это время.

Так он и стоял несколько секунд в полной растерянности, пока люди упоённо слушали Линву, исполняющую последний куплет песни:

 
Посмотри: между крепких
стволов и озёр
Есть селенье одно,
где живут до сих пор.
И сейчас ты живёшь,
как и все, кто с тобой,
Вместе с поющей листвой.