Пионерская работа

Куйбышев, 1946–1950 годы

Женька караулила за дверью. Когда в туалете зашумела вода, она поспешила в коридор: мимо чемоданов, ящиков и коробок, громоздившихся до самого потолка, мимо деревянного трехколесного велосипеда Леночки и газового счетчика, у которого стоял сноп лыжных палок. Пустые стеклянные банки на комоде дребезжали в такт шагам. Быстрее за угол и дальше мимо вешалки с зимними пальто, которые еще больше сужали и без того труднопроходимый коридор, да еще и постоянно пахли нафталином и никотином. Женьке пришлось прижаться к потрепанным пальто, пропуская Фуфаева. Тот как раз вышел из туалета с наполовину застегнутой ширинкой и буркнул «доброе утро». Проходя мимо Женьки, он откровенно уставился на выпуклость под ее блузкой и уже на пороге комнаты № 8 затянул избитый шлягер.

В бачке еще журчала вода, Женька закрыла дверь туалета и, задержав дыхание, наклонилась над унитазом. Удача улыбнулась ей: на ободке, который она тщательно вымыла несколько минут назад, лежал волосок. Федор Фуфаев был последним жильцом коммуналки № 3 в доме № 17, следа-образца которого ей недоставало, потому что он служил речником на Волге и лишь изредка ночевал у супруги Веры. Женька открыла пустой спичечный коробок и крышечкой столкнула в него волосок.

Она тихонько рассмеялась и невольно вдохнула кишечные газы. Такой образец был ей ни к чему, она пока недостаточно освоила метод одорологической экспертизы и к тому же не имела средств для создания архива запахов. Впрочем, она не собиралась останавливаться на архиве волос. Необходимо тщательнее, чем когда-либо, подходить ко всем сферам человеческой деятельности с позиции научных методик и точности, отвечая на вызовы времени. Так говорил двоюродный дедушка Геннадий, когда последний раз приезжал в гости. Родным знать не полагалось, что профессора криминалистики обвинили в недостаточной партийности его научной работы: материалы следственного дела внезапно и бесследно исчезли, как и он сам. На семейных праздниках говорили, что, наверное, он влачит жалкое существование в каком-нибудь Париже или Брюсселе. Но его вдохновляющие слова продолжали оказывать влияние на тех, кто их слышал, несмотря ни на что.

Вернувшись в комнату, Женька наклеила след-образец на карточку с надписью: «Фуфаев Фёдор Филатович». Архив волос был средством борьбы с преступностью, криминалистическим инструментом Женьки, который поможет избежать провала, какой она потерпела в деле декоративной тарелки.

Дело декоративной тарелки

Лежащую на полу в кухне разбитую тарелку обнаружила 1 мая 1938 года поднявшаяся, как обычно, раньше всех Бубнова из комнаты № Невзирая на ранний час, она тут же позвала остальных жильцов коммуналки № Женька, появившаяся на месте преступления сразу после Бубновой, насчитала семь больших и двадцать восемь маленьких осколков, да еще пять крохотных осколочков. Толстяк Елизаров упал на колени и рыдал: это не просто какая-то там посуда, это его гордость лежит, разбитая вдребезги, и все ее топчут, причитал он. Этим бесценным подарком его наградили за выдающиеся достижения, которые он продемонстрировал, работая водителем агитбригады на строительстве Беломорканала. Сам заместитель комиссара Наркомвода лично вручил ему этот сувенир. Вот почему не следует недооценивать уничтожение тарелки: это не банальная порча имущества, все указывает на целенаправленную антисоветскую провокацию.

Дом № 17 этого просто так не оставит, поддержал Елизарова председатель домкома Адамов. На ближайший понедельник он назначил внеочередное заседание. Не в последнюю очередь, заявил он, следует выяснить, как уникальное изделие попало из запертого буфета в комнате Елизарова на общую кухню. Если во время заседания не удастся безошибочно установить виновного, то он, председатель домкома, лично привлечет к делу милицию и, если понадобится, НКВД.

Большинство жильцов еще до заседания подозрительно присматривались к странной личности из комнаты № 2. О Босом и без того поговаривали, что он скопил миллион рублей или по меньшей мире четыреста долларов – следовательно, способен на антисоциальный вандализм. Женька тоже склонялась к этой версии.

Наверное, Босого незамедлительно передали бы властям, если бы субботним вечером осколками не занялся Кластушкин. Натренировавшись собирать мозаику, он в два счета сложил грузовики, которые везли размахивающие знаменами бригады на строительство канала. К началу заседания аккуратно склеенная тарелка красовалась на кухонной полке.

Женька сообщила домкому, что этот факт дает основание подозревать Кластушкина в совершении преступления. Председатель домкома Адамов похвалил ее за сообразительность. Елизаров благодарно кивнул и попросил занести в протокол, что отважный поступок Женьки напоминает ему подвиг пионера-героя № 1 Павлика Морозова. Кластушкин устало покачал головой. Сделанный после его заявления о невиновности звонок подтвердил, что в предполагаемое время совершения преступления механик чинил попавший в аварию трамвай, обеспечивая беспрепятственное проведение первомайских торжеств, и за это он скоро получит орден (и все в таком духе). Женьке велели идти играть с другими детьми.

Заседание комитета еще несколько раз принимало неожиданный оборот, но детей в это не посвящали. Только когда Адамова освободили от должности, а все обстоятельства дела были переданы наверх, новость быстро облетела двор. Поиски реакционера-диверсанта, уничтожившего декоративную тарелку, зашли в тупик – вероятно, потому, что следственные органы уже выбивались из сил, пытаясь остановить бурный поток обскурантов и саботажников.

Женька не позволила неудачам сломить себя. В ее глазах это было частью обучения, проверки сил и возможностей. С тех пор она еще тщательнее изучала распорядок дня жильцов, записывала в дневник заслуги, странности и тайные делишки каждого. От идеи использовать коврик у двери как штемпельную подушку для сбора отпечатков подошв пришлось отказаться, когда после серии экспериментов ее хорошенькие кожаные полусапожки пришли в негодность, а саму Женьку выпороли.

•

В конце лета 1948 года Женька попала на практику к судебному следователю Сарычеву. Она сразу обратила на себя внимание благодаря обширным знаниям, способностям и тому, что стремилась поддерживать и повышать свой уровень. На всякий случай удостоверившись в отсутствии препятствий относительно юридической стороны и классовой принадлежности, Сарычев лично переговорил с начальником отдела кадров. Он намеревался после различных курсов повышения квалификации подготовить секретаря к работе на непаханном поле их общего дела. Для начала он перевел Женьку из канцелярии к себе в приемную. Там она помогала следователю и достигла еще больших высот. Женька вела протоколы допросов, которые ловко соотносила с разрозненными уликами, благодаря чему по многим делам уже в приемной можно было готовить ордер на арест.

Тем горше было Сарычеву, когда Женька в декабре 1949 года, не предупредив, покинула Куйбышев. Она оставила запечатанную коробку с учетными карточками жильцов дома № 17, а записи о конторе Сарычева сложила в чемодан. Ей не нужно было самой тащить багаж: уехала она вместе с партийным функционером Светляченко, который быстро поднимался по служебной лестнице. Они направлялись в промышленный поселок на севере страны, который пока что славился лишь неоригинальным названием и временной железнодорожной станцией, но Женька видела широкие возможности для реализации. Так и вышло: вскоре она приступила к решению задач на новом уровне.

Система М

Москва, 1951 год

По краю возвышенности, напоминавшей щит, главные улицы вливались в кольцевую развязку – площадь Звезд. В центре площади возвышался памятник Ленину из реактопласта. Песочно-желтый революционер, казалось, только что вышел из здания Моссовета. Ленин указывал рукой путь в будущее. Предначертанный – в том, что он именно такой, язык форм не оставлял никаких сомнений, – путь вел через роскошные фабричные ворота на завод и дальше навстречу восходящему солнцу. На восток указывали и флаги, которые Дмитрий наклеил на фанеру вокруг постамента.

– Как вообще вам пришло в голову подсунуть мне эту игрушку? Как, Дмитрий?

Желтым от никотина пальцем профессор Малюткин снова ткнул Ленина в лысину. В постаменте щелкнуло реле, и все здания пришли в движение. Дома отодвигались от дороги, и площадь Звезд расширилась, превратившись в пространство для парадов и демонстраций. Главные улицы преобразились в четырехполосные проспекты. Несколько отдельно стоявших домов в южном квартале заскользили на прорезиненных шинах к краю, образовав территорию под застройку для фабрики. Из северного квартала выехала школа-комплекс и поползла, как ледник, к водохранилищу, благодаря чему освободился целый квадрат рядом с Моссоветом. Туда Дмитрий попытался сразу поместить стоявший на краю стола Дворец культуры.

– Я хотел сделать сюрприз.

Профессор Малюткин выхватил у него дворец.

– Экзамен – это вам не шутки.

Держа Дворец культуры за крышу, как вафельный рожок с мороженым, Малюткин задумчиво рассматривал цокольный этаж, и Дмитрий решил, что профессор оценивает встроенный механизм.

– Номинальная величина аш-ноль. Детали для макета железной дороги мне брат привез, из ГДР…

Дворец со стуком упал на стол, и Дмитрий вздрогнул, со страхом подумав, не сломалась ли конструкция.

– Вы что, не понимаете, какую кашу заварили? – Профессор Малюткин ткнул Дмитрия указательным пальцем в грудь. – Скажут, что семинар Малюткина деградировал, превратился в оплот техницизма. Что профессор Малюткин привлек к работе пижона, который забавляется декадентскими игрушками и высмеивает директивы партии. А потом добавят: пусть трухлявый сук отправляется вслед за гнилым яблочком!

– Но ведь считается, что наше общество неуклонно движется к коммунизму…

– Что значит «считается»?

– Я хотел сказать… Так как, меняя окружающий мир, мы меняемся сами, архитекторам следовало бы при городском планировании предвосхищать прогресс.

– Хватит, Дмитрий. Вы все больше запутываетесь, – простонал Малюткин.

Он повертел в дрожащих пальцах папиросу, два раза глубоко затянулся и взял себя в руки.

– Партия адаптирует план к общественной динамике, и архитекторы должны следовать этим решениям. До чего мы докатимся, если все можно будет двигать как заблагорассудится?

– Но ведь рельсы прокладывались бы в соответствии с генеральным планом застройки.

Дмитрию удалось наконец дотянуться до Дворца культуры; механизм действительно вылетел из крепления. Чуть не плача, он воскликнул:

– Мне вообще впервые пришла в голову эта идея, когда я услышал ваш доклад о расширении улицы Горького. Вы рассказывали, что если здание Моссовета поставить на рельсы…

Малюткин отмахнулся и помрачнел еще сильнее:

– Ну и что теперь делать? Если комсомол пронюхает о вашей политической незрелости, даже бабушка не вытащит вас из передряги. И куда вы пойдете?

– Я буду работать там, где понадобятся мои знания, – упрямо заявил Дмитрий.

Малюткин внезапно расслабился и снова ткнул указательным пальцем в пластиковую лысину вождя.

•

Железнодорожный, 1951–1953 годы

Высоко поднимая, как аист, ноги в недавно выпавшем и доходящем до колен снегу, Дмитрий пробивал кратчайший путь к дому директора завода. Он думал, что в столь поздний час на улице больше никого нет, и это стало очередным звеном в цепочке заблуждений.

Звено 1: Железнодорожный – вовсе не город под Москвой, где Анна Каренина бросилась под товарный поезд, а один из многих городков у железной дороги на бескрайних просторах северной части России. Во времена Толстого здесь даже в самых крупных населенных пунктах можно было броситься разве что под телегу или падающую ель. Железнодорожный, куда занесло Дмитрия, возник всего одиннадцать с половиной лет назад. Стремясь отличать этот городок от прочих с таким наименованием, соседи, железнодорожники и переселенцы называли его обычно «дыра», и в радиусе девяноста девяти километров все понимали, о чем речь.

Звено 2: Строительная бригада, к которой Дмитрия прикрепили по ходатайству Малюткина, вовсе не собиралась возводить современный фабричный поселок. Начальник участка вообще не понимал, о чем говорит новый помощник и почему он так расстроился, увидев давно возведенные типовые здания, которые предполагалось отремонтировать. Некоторые многоквартирные дома вследствие рекордных сроков постройки, нехватки материалов, погодных условий и использования не по назначению уже стали полностью непригодными для проживания, что, впрочем, не мешало бывшим жильцам и оставшимся соседям держать там зимой скот.

Звенья 3–5: В обязанности Дмитрия как помощника начальника участка входила забота об оренбургских козах, орловских курах и их недоверчивых хозяевах. Помимо этого, он должен был подбадривать норовящих сделать ноги кровельщиков, электриков и плотников. Постоянно стремясь проявить инициативу, Дмитрий продемонстрировал неплохие способности к работе с чертежами и листовыми ножницами. Кроме того, он успешно справлялся с усадкой материала и нападениями куниц. Это заметили директор завода и председатель поселкового совета, и Виктор Светляченко лично повысил Дмитрия, назначив прорабом по особым поручениям (на этом цепочка заблуждений начала складываться не только из просчетов самого Дмитрия).

Звено 6: Когда Виктор Светляченко заказал проект перестройки своего дома, Дмитрий наточил карандаши и взял в руки лист и лобзик. Задача состояла в увеличении жилой площади минимум в два раза. Дом должен был отличаться от других, но выглядеть скромно. В марте Дмитрий продемонстрировал заказчику проект и торжественно заверил, что можно будет вселиться к зиме. Незаметно наступил апрель, и Дмитрий протер очки от копоти. Теплый фронт с востока накрыл холмы и выманил леммингов из рулонов изоляционной шерсти, использовавшихся не по назначению, из оттаявших клубней проклюнулись седмичники, люди и машины потонули в грязи. Очередной затяжной дождь сделал свое дело, и молодой прораб обнаружил, что впутался в роман с супругой заказчика. Евгения Светляченко, которая (без видимых усилий) оказалась гораздо требовательнее супруга, отныне не оставляла Дмитрия в покое. Она была неплохо осведомлена о партийном распорядке и ежемесячных циклах социалистического производства: знала, какие дни самые загруженные и муж до рассвета расхаживает среди станков; когда выдают получку и муж празднует с инженерами и бригадирами; когда целый вечер длятся заседания в поселковом совете. Когда и насколько муж уедет на особые партийные мероприятия, Евгения обычно тоже узнавала первой.

Но в этот день ей пришлось так быстро выставить Дмитрия, что у того по пути домой сперма примерзла к ширинке. Через несколько часов затрезвонил телефон, и вот Дмитрий, как аист, ковылял по поселку. Когда он потряс калитку, с ворот дома Светляченко сорвались пять сугробиков. Выточенные штакетины так скрипели, что Дмитрий не услышал шаги за спиной, а в следующий миг двое мужчин схватили его сзади за плечи.

•

Северные Увалы, 1953 год

Локомотив прибывал к станции, на платформу сыпались смешанные с копотью снежинки. Мимо Дмитрия и его молчаливых спутников медленно тянулись вагоны-платформы, и когда крещендо тормозов достигло наивысшей точки, перед ними остановился пассажирский вагон. Дмитрия ловко втолкнули в общий вагон, громыхнула железная задвижка. Поезд сразу тронулся, миновал, покачиваясь, сигнальные огни. Последний скудный отблеск Железнодорожного пробивался сквозь вьюгу и облака пара, а потом его поглотила темнота леса. В зарешеченных окнах, как в расчерченных на одинаковые клетки зеркалах, отражалось посеревшее лицо пассажира, оказавшегося здесь не по своей воле. Посреди вагона стучала «буржуйка», на ней стояли чайник и миска с кашей. На скамейке Дмитрий обнаружил ломоть хлеба толщиной с большой палец и три папиросы. Он не знал, на какое время рассчитан паек и вообще предназначен ли он для него. Но пока от мысли «почему?» сводило челюсти, от мысли «куда?» сдавливало горло и от мысли «что?» выворачивало желудок, вопрос о еде оставался второстепенным. В итоге, когда в предрассветных сумерках поезд остановился на перегоне и Дмитрию приказали выйти, паек остался нетронутым. Вслед за сиволапым сержантом МВД он заскользил вниз по насыпи к «газику», стоявшему на опушке леса с работающим двигателем. Когда сержант приказал ему залезать в кузов, Дмитрий, стуча зубами, выдавил:

– Скажите хоть, куда повезете. Пожалуйста!

– Не болтай! Залезай, пока у меня пальцы не примерзли, – ответил сиволапый и выплюнул окурок. Усевшись над колесом, Дмитрий еще раз попытал счастья, но мотор взревел, и машина затряслась по сугробам, замерзшим выбоинам и ямам на лесной дороге.

– Вы не можете просто увезти меня. Без обвинения, без приговора, – задыхаясь, выговорил Дмитрий, которого безжалостно трясло в кузове.

– Слышал, Глебка? Совесть у него явно не чиста, а то не требовал бы суда.

– Бабе-яге это не понравится, – бросил водитель и тут же получил от сиволапого подзатыльник.