Бояринцев. Тяжело бухало его сердце, двигалась грудь, он тихо и коротко дышал, и его теплое дыхание шевелило волосы у меня на макушке, скользило по скуле, щекотными мурашками стекало по позвоночнику. Было так уютно, так надежно и сладко в кольце его теплых и сильных рук, как будто это и есть самое правильное – стоять, прижавшись, бояться пошевелиться и лишь умирать от удовольствия, чувствуя, как он осторожно перебирает пряди на затылке. Впитывать эту ласку всей кожей, всем телом, всем своим существом. Впитывать… и все равно не верить до конца, что происходящее – реальность.
Я и сама не знаю, в какой момент мои пальцы разжались, купюры посыпались на пол, а руки сомкнулись у него за спиной, широкой твердой спиной, которую так безумно приятно гладить, ощущая кончиками пальцев налитые упругие мышцы. И горячее дыхание над ухом, и то ли хриплый стон, то ли шепот:
– Что ты делаешь? Со мной…
Словно что-то взорвалось внутри от этих слов, и взрывная волна раскрошила все, что еще оставалось разумного и сдерживающего. Я сделала то, чего, наверное, хотела все это чертово время. Зажмурилась, глупо и почти по-детски привстала на цыпочки и, запрокинув со стоном голову, дотянулась губами до его горячих твердых губ.
В одно мгновение невозможная, невыносимая нежность вдруг закончилась. Его рот жадно накрыл мои губы, смял их неистово, ненасытно, объятия стали стальным капканом, почти расплющив меня о его грудь… В крови вскипело желание, бурлящей тяжелой лавой помчалось по венам, забухало в висках, ударило под коленки, выжгло весь воздух. И нечем стало дышать. Нечем и незачем. Мы целовались так отчаянно и яростно, словно от этого поцелуя зависела наша жизнь. Словно он и есть наша жизнь. Мы цеплялись друг за друга, задыхаясь. Стало совсем неважно, услышит ли нас кто-нибудь, и вообще – все оставшееся за стенами этой комнаты стало неважным. А важным оказалось совсем другое. Запах его разгоряченной кожи, вкус требовательных губ, безумный танец языка, врывающегося в мой рот, трущегося о мой язык и ускользающего обратно, сила его рук, которые сжали мое тело, оторвали его от земли и куда-то понесли. Шорох и нетерпеливый треск одежды, слетающей с нас очень быстро… Нет… недостаточно быстро… И гладкий холод дивана под голой спиной, который мгновенно сменился немыслимым жаром и желанной, умопомрачительно приятной тяжестью мужского тела, опускающегося сверху.
Меня больше нет, нет мыслей и чувств