– Я той женщине, с кладбища, его оставила. На всякий случай. Да это не проблема – номер узнать. Тут все, считай, знакомые. – Наташа опять улыбнулась.

– И что он сказал? – спросила Вика.

– Спрашивал, кто и зачем приезжал.

– И что вы сказали?

– Что внучка разыскивала могилу деда.

– А он правда его знал? Дружил?

– Пойдем за ворота. Это личное, – предложила Наташа, удостоверившись, что у мужа есть еда на тарелке. – Это странно, но он сказал, что с твоим дедом никогда не дружил, – продолжала Наташа, когда они стояли на улице и смотрели, как все тот же мальчик играет в мяч. – По его словам, они были однокашниками, даже работали вместе одно время, но никогда не были близкими друзьями. А еще он сказал, что Петр Борисович не был начальником, что после школы он уехал поступать в институт, потом вернулся на короткое время, был уволен и уехал после этого сразу же. Больше в поселок никогда не возвращался.

– Но это же неправда! Бабуля совсем по-другому рассказывала! – воскликнула Вика.

– Не знаю. Но Захаров намекнул, что Петра Борисовича чуть ли не с позором выгнали из поселка. Мол, деваться ему некуда было – только уезжать.

– А почему с позором? Что случилось?

– Что-то связанное с женой, то есть с твоей бабушкой.

– Что именно сказал Захаров?

– Ну, ничего особенного. Понимаешь, ему сейчас уже лет восемьдесят, если не больше. Так что и память может подводить.

– Наташа, пожалуйста, говорите. Только про память мне не рассказывайте, – попросила Вика.

– Понимаешь, Захаров тот еще уж – как на раскаленной сковородке вертелся. Намекнул, что у твоей бабушки было, как бы это сказать, недостойное поведение. Что, мол, красавица была писаная и голос волшебный, но… вроде как падшая женщина. И муж из-за нее пострадал.

– Кто? Бабуля? Какая ерунда! – засмеялась Вика.

– Я не хочу тебя обидеть и наговаривать лишнего. Но я так поняла со слов этого Захарова, что там была связь на стороне. Измена. – Наташе явно было не по себе, и она старалась подбирать слова. – А у дедушки твоего были из-за этого неприятности на работе.

– Да, интересно, мне бабуля никогда об этом не рассказывала, – сказала Вика.

– Столько лет прошло. Уже травой все поросло. Но если хочешь, мы съездим, ты встретишься с этим Захаровым.

– Если честно, не хочу. Встречаться с человеком, пусть пожилым, который такое говорит про моих близких, который назвал бабулю падшей женщиной, нет никакого желания. Врет он все. Или ему точно память отшибло. – Вика была раздражена и обижена. Почему какой-то старик смеет обижать ее бабулю и распускать о ней такие слухи? Какое он имеет на это право? Да еще сам звонить и пересказывать сплетни?

– Я тебя понимаю, – сказала Наташа, – я тоже ему не поверила. Но он настаивал, чтобы я тебе это рассказала.

– Странно все это. Наверное, бабуля была права, когда велела мне уезжать и ни с кем не встречаться. Потянешь за нить, такой змеиный клубок раскрутишь, что потом будешь жалеть.

– А что ты знаешь о своем деде? Что бабушка тебе рассказывала?

– Да почти ничего. Она не любит вспоминать прошлое. Знаете, что странно – кладбище мусульманское и деревня мусульманская. Почему мой дедушка там похоронен? Он ведь русский, бабушка тоже. И почему могила убрана? И анютины глазки растут. Бабуля говорит, что они однолетние и их специально посадили. Значит, кто-то за могилой ухаживает?

– Не знаю. Все может быть, – пожала плечами Наташа. – А что поселок мусульманский, так в этом ничего удивительного. Так сложилось. Здесь есть немецкая улица, там всегда немцы селились, есть улица староверов. А поселок этот считался мусульманским, потому что там мечеть была. Она была разрушена, а потом ее восстановили. Потом опять чуть ли не до основания снесли и опять восстановили. Но просто так твоего деда на этом кладбище бы не похоронили. Там специальное разрешение требуется или деньги нужно большие заплатить.

– Бабуля мне ничего не рассказывала. Но вы ведь уже поняли – она тоже все на память жалуется, когда ей это нужно. Она вообще не хотела, чтобы я сюда приезжала. Была против. Она столько лет забывала прошлое. Я не хочу ничего выяснять, если честно. Я ведь должна уважать ее желание. Правда?

– Не знаю. Меня бы это не остановило, если бы я хотела узнать правду, – сказала Наташа.

– А меня останавливает. Я не хочу, чтобы бабуля переживала. Мне, если честно, все равно, что там случилось.

– Тогда зачем ты приехала? – удивилась Наташа.

– Не знаю. Хотела что-то почувствовать. Прикоснуться к корням, как принято говорить. А не получилось. Сегодня на кладбище ощущала себя как посторонняя. В чужом месте. И деда не узнала совершенно. Мне даже плакать не хотелось. Понимаете? Вообще никаких эмоций. Вот только сейчас закипела – из-за этого Захарова. Зачем он врет? И зачем он вообще вам звонил, если с моим дедом был шапочно знаком? Тогда какое ему дело до меня, до могилы дедушки?

Вика заплакала. Ей стало больно за бабулю и за то, что она не может ответить Захарову, кем бы он ни был.

– Ты хочешь еще раз съездить на могилу? – спросила Наташа. – Убрать там? Я тебе помогу.

– Бабуля сказала, что могила простояла двадцать лет и еще двадцать простоит. Просила не возвращаться. Она таким голосом говорила, что мне плохо стало. Нет, я не хочу. Не буду, – сказала Вика. – Но все-таки странно, почему этот Захаров врет? Есть ведь причина?

– У каждого есть причина не говорить правду, – ответила Наташа. – Пойдем ужинать, а то ты с утра, небось, ничего не ела. Как, кстати, тебе наш город? Ты ведь раньше здесь не была?

Вика не знала, что ответить. Город, казалось, остался жить в прошлом и жил прошлым. На главной площади маршировали в колоннах старшеклассники – замерзшие дети в одинаковых коротких шортах и футболках. Из громкоговорителя доносился женский голос, который объявлял, как дети должны двигаться колоннами. Вика такие голоса не любила – высокие и пронзительные, пронизанные ультразвуковыми волнами. Дети покорно маршировали, кричали приветствия и пели песни – вовсю шла подготовка к спартакиаде, сто какой-то по счету, судя по надписям на больших плакатах.

В гостинице она заполнила карточку гостя, указав паспортные данные, семейное положение и оставив залог – вдруг разобьет стакан или сломает тумбочку. Женщина за стойкой регистрации предупредила, что гости допускаются в гостиницу только до девяти вечера и строго по предъявлении паспорта. Неулыбчивая горничная, сидящая в коридоре за огромным столом, на котором стоял стационарный телефон с проводом и круглым диском, напомнила, что Вика должна будет сдать ей белье и номер перед отъездом. На завтраке в местном ресторане – бывшей столовой – ее записали в специальную тетрадь, еще раз проверив карточку гостя, и указали столик. Вика хотела пересесть к окну, благо места было предостаточно, столы стояли пустыми, но официантка сказала «не положено» и даже испугалась такому странному желанию гостя – сидеть ведь нужно там, где указано и где накрыто. А около окна не накрыто. Неужели не понятно?

– Но ведь можно и туда скатерть постелить и салфетки поставить? – высказала предложение Вика.

– Мне скатерть лишнюю никто не выдаст! – ахнула официантка.

И Вика подчинилась, не стала спорить, мгновенно приняв правила и порядки, – предъявляла, кивала, не задавала вопросов, не возмущалась. Если бы ее поставили в колонну к школьникам и велели нести плакат – она бы покорно встала и понесла. И только бар на первом этаже, где она пила кофе, ощущался как сладкий глоток свободы.

Вечером Вика вышла на улицу перед гостиницей покурить – в помещении это делать было запрещено. Специально отошла подальше, за деревья, прячась неизвестно от кого. Она почему-то была уверена, что надо непременно отойти и спрятаться, хотя не могла объяснить, от кого ей прятаться. И если ее поймают с сигаретой, то что будет?

Там же, на улице, за березкой, стояла женщина, которая курила чуть ли не в кулак, постоянно оглядываясь. Когда она увидела Вику, то замерла и спрятала сигарету за спину. Вика узнала женщину, которая ее регистрировала при заселении.

– Здрасьте, – сказала Вика и улыбнулась.

– Нам нельзя, – стала оправдываться женщина, – там уборщицы не было? В личное дело внесут, а у меня уже два выговора.

Ей было за сорок. И она курила, скрываясь даже от уборщицы. Боялась, что та на нее донесет.

Женщина двумя жадными затяжками докурила сигарету почти до фильтра, зажевала жвачкой и побрызгалась духами.

– Я никому не скажу, – пошутила Вика, но женщина кивнула с благодарностью, как соучастнице, и побежала к гостинице.

– Простите, – окликнула ее Вика.

Женщина дернулась, как будто ей выстрелили в спину. Она повернулась очень медленно и посмотрела на Вику с ужасом, не зная, чего ожидать, и одновременно умоляя взглядом о пощаде. Такого взгляда Вика не видела никогда, и ей стало стыдно, страшно, противно и жалко себя, эту женщину, город и всех его жителей, включая детей, которых учили строиться в колонны и шагать в ногу под звуки праздничного марша.

– А здесь есть кафе рядом? – спросила Вика у женщины. В гостинице ресторан закрывался в восемь.

– За углом.

Вика докурила и пошла туда, куда указала женщина. Кафе было открыто, но народу в нем почти не было. У Вики еще с утра разболелось горло, и ей хотелось выпить чего-нибудь горячего.

– А можно мне молоко с медом? – попросила она подошедшую официантку.

– Что? – испуганно переспросила та.

– Молоко. Только горячее. И мед, – повторила заказ Вика.

– Сейчас спрошу.

Официантка ушла на кухню и долго не появлялась.

– Нельзя, – ответила она, когда наконец вернулась.

– Почему?

– Его нет в меню отдельно. Мы не знаем, как считать. Можно только с кофе. Будете с кофе?

– Нет, я не хочу кофе. Вы можете посчитать мне как с кофе, а принести только молоко? И мед? У вас есть мед?

– Есть. Но с блинчиками. Вот, в меню.

– Я не хочу блинов.

– Тогда нельзя. Не положено.

– Почему? – Вика начала злиться. – Если у вас есть молоко и мед, то почему нельзя мне их принести?

– В меню не указано. Молоко можно с кофе, а мед – с блинчиками.

– Хорошо, несите, – согласилась Вика, – только молоко все равно отдельно. И чашку обычную чайную принесите, пожалуйста.

– Вы чай будете заказывать?

– Нет. Только чашку. Пустую.

Официантка опять застыла в нерешительности.

– Нельзя? – переспросила Вика.

– Я не знаю. – Девушка чуть не плакала. Наверное, никто еще в этом кафе не делал такой сложный заказ.

В конце концов они договорились на чай и блинчики с медом. Официантка была почти счастлива. Вика готова была согласиться уже на что угодно. Как ни странно, блины оказались вкусными, и Вика с удовольствием их съела. Чай тоже был вполне приличным.

Вика оставила десять процентов чаевых.

– Вы дали лишнее, – сказала официантка, перепугавшись чуть ли не насмерть.

– Это чаевые.

– Я должна вам пятьдесят рублей двадцать копеек.

– Не нужно. Спасибо.

– Возьмите. Вот, пересчитайте.

Вика покорно пересчитала сдачу и взяла деньги. Когда она выходила из кафе, на лице официантки была написана просьба – никогда больше сюда не приходить. Девушка была измучена, испугана и еле держалась на ногах.

Вика вернулась в гостиницу, где горничная проверила у нее карточку гостя, хотя на этаже она жила одна и горничная прекрасно знала, в каком номере.

– Вы будете еще сегодня выходить? – строго спросила она.

– Нет, – ответила Вика.

– Тогда я закрываю этаж.

Что значит «закрываю этаж», Вика не знала, но решила не спрашивать.

Вика уже жалела, что приехала сюда на четыре дня. В городе не было знакомых, и по большому счету дел у нее тоже здесь никаких не было. Что ей делать еще столько времени? Менять билет и улетать домой? Или все же вернуться на могилу? А может, поступить так, как советовал водитель, – подождать?

На завтрак она съела холодный упругий омлет, сидя в пустом зале ресторана на «своем» месте – официантка проследила, чтобы Вика села куда положено. Она решила пройтись по городу и подумать – менять ей билеты или нет. Вика хотела отыскать какой-нибудь музей, чтобы хоть чем-то занять свободное время. С главной улицы она решила не сворачивать – идти прямо, чтобы не заблудиться. Современные многоэтажки соседствовали с богатыми частными домами и совсем старыми домишками. Рядом с магазином электроники сидела женщина и торговала свежей зеленью – от лотка шел резкий запах земли и травы. На главной площади сверкал на солнце огромный памятник Ленину с цветами на постаменте. Тут же, на здании городской администрации, развевался российский флаг. Вика свернула в переулок и вошла в сквер. В палатке у входа продавались сигареты и прохладительные напитки, а в двух шагах стояла тележка с мороженым, попавшая сюда из Викиного детства. Она подошла и, не удержавшись, купила пломбир в вафельном стаканчике. Мороженщица – Вике показалось, что она даже помнит ее лицо, хотя такого не могло быть, – выдала ей деревянную палочку и посоветовала есть медленно, чтобы не простудиться. Вика послушно кивнула, как всегда кивала, когда была маленькой. И, отбежав от мороженщицы, откусывала от вафельного стаканчика большими кусками, которые приходилось долго держать во рту, чтобы немного растаяли.

Она села на лавочку, впитывая эмоции, ощущения, впечатления – хотела запомнить все хорошенько, чтобы потом рассказать бабуле. Та обязательно будет ждать рассказа. Но Вика ловила себя на том, что все равно смотрит на город, на окрестности глазами неофита, иностранца, экскурсанта, не чувствующего атмосферу так, как чувствуют ее местные жители. Она замечала то, чего не замечали молодые женщины, гулявшие с колясками, водители такси, собравшиеся на крошечном пятачке под знаком «стоянка запрещена».

Вика с некоторым удивлением подошла к скульптуре явно современного периода: что-то авангардное – переплетенные ветви то ли дерева, то ли кустарника, которые росли ввысь, вероятно, олицетворяя что-то хорошее. И своими железными ветвями буквально утыкались в небольшой, даже скромный бюстик Сталина, на котором лежала забытая или потерянная детская лопатка – так кладут перчатку на скамейку или вешают зонтик на ветку дерева, чтобы хозяева могли вернуться и найти пропажу.

Вика вышла из сквера и пошла назад. По дороге ей попался ювелирный магазинчик, в который она зашла просто так, из любопытства. Решение – уезжать или оставаться – она так и не приняла. Ей хотелось уехать сегодня же, но что-то держало и останавливало.

В магазинчике, не считая продавщицы, которая небрежно, чуть ли не горстями, разбрасывала по витрине серьги и кольца, никого не было.

– Почему одна? – спросила ее продавщица, не отрываясь от дел.

– А с кем нужно? – удивилась Вика.

– С мужчиной, конечно же. Вот, смотри, какой жемчуг, – продавщица показала ей серьги, которые собиралась бросить на витрину, – очень богато смотрятся.

Серьги были красивыми, но слишком вычурными. Как говорила в таких случаях бабуля, «надеть и не встать».

Вика разглядывала украшение, когда в магазинчик зашел мужчина. Продавщица внимательно смотрела, как он переходит от одной витрины к другой, но не предложила помочь и не спросила, что он ищет. Прошло минут десять – в полной тишине. Вика покорно мерила серьги, которые ей предлагала продавщица.

– Мужчина, ну что вы так скучно ходите? – наконец не выдержала та.

– Зато молча, – ответил тот и сразу же вышел.

Вика купила серьги – длинные, украшенные камнями, – которые никогда бы в жизни не рискнула даже примерить. Но в тот момент, глядя на себя в зеркало, она показалась себе красивой. Яркой, броской, почти как бабуля. Серьги удлиняли лицо, делали его тоньше и выразительнее. Так сказала продавщица, и Вика ей поверила.

Она вышла из магазинчика, ощущая непривычную тяжесть в мочках, и пошла к гостинице, решив, что сдаст номер и сразу поедет в аэропорт. И была твердо уверена в правильности своего решения, как будто серьги стали последним пунктом ее «программы пребывания» в этом городе.

Вика дошла до гостиницы под звуки марша, доносившегося из громкоговорителя.

– Где вы ходите? Я вас давно жду. – Вчерашний водитель, муж Наташи, ждал ее около входа. Он был обеспокоен, судя по взгляду, который не был устремлен к линии горизонта.

– Здравствуйте, – ответила Вика, – а зачем вы меня ждете?

Она была рада встрече – теперь она точно знала, что поедет в аэропорт.

– Вы не видели город, – сказал водитель тоном, каким муж упрекает жену в том, что она не приготовила ужин.

– Видела. Я гуляла, – ответила Вика, – дошла до сквера.

Водитель даже не хмыкнул, а фыркнул и пошел к машине. Вика по его спине поняла, что должна следовать за ним.

Она села на заднее сиденье машины, собираясь покориться судьбе, но не выдержала.

– Простите, а как вас зовут? – спросила она.

– Давид, – ответил мужчина.

– Очень приятно. Вы не могли бы меня потом в аэропорт отвезти? Я хочу поменять билеты. Улететь пораньше.

Давид не ответил. Только посмотрел на Вику тем же взглядом, каким рассматривал горизонт, – как будто сквозь нее.

Они остановились на маленькой тихой улочке. Давид вышел и пошел к старому зданию. Вика поплелась следом. Она не решалась сказать ему, что не может ездить на заднем сиденье, – ее сразу начинает тошнить и она буквально вываливается из машины.

– Куда мы приехали? – спросила Вика, борясь с рвотным рефлексом.

– В музей, – ответил Давид.

Они зашли в крошечный темный вестибюль, где их встретила женщина. Она чем-то напоминала регистраторшу из гостиницы. Строгая, сосредоточенная, в деловом костюме, но с виноватым взглядом, как будто совершила что-то недозволенное.

– Что вы хотите? – спросила женщина. – Просто посмотреть или экскурсию?

– Экскурсию, – ответил за Вику Давид.

– Для детей или для взрослых? – уточнила женщина.

Вика огляделась – кроме них двоих, никаких детей не было. Она невольно улыбнулась, но и женщина и водитель оставались совершенно серьезными.

– Экскурсия для детей – сто рублей, для взрослых – двести пятьдесят. Вам какую? – спросила женщина.

– Детскую, – ответил Давид.

Вика уже смирилась и не спорила. Не задавала вопросов и не требовала объяснений. Бесполезно. Как просить в кафе молоко с медом.

Даже когда женщина, оказавшаяся не только кассиром, но и экскурсоводом, провела их в зал со словами: «Здравствуйте, мальчики и девочки. Дети, что вы знаете о нашем родном крае?» – Вика не начала хохотать, а насупилась и опустила глаза в пол, как делала это в детстве. Экскурсовод вела экскурсию, обращаясь к Вике и Давиду на «ты». Говорила она громко, хотя и Вика и Давид слушали не перебивая. Экскурсовод разговаривала с ними как со школьниками и в конце выдала два чупа-чупса за правильные ответы в рамках викторины «по услышанному». То, что перед ней стоят два взрослых человека, что никого, кроме них, в музее нет, женщину не смутило. Она вела детскую экскурсию за сто рублей, ни на слово не отступая от плана. Давид слушал серьезно, а Вика улыбалась и смущалась, почувствовав себя маленькой девочкой.

Они вышли из музея, и Вика, очумевшая от такой экскурсии, пошла к машине. Но Давид направился в другую сторону.

– Куда вы?

– В парк. На Аллею славы. Танк хотите посмотреть? – спросил Давид.

Вика не ответила. Она надеялась проснуться и очутиться дома. И чтобы больше не было ничего – ни этой поездки, ни кладбища, ни Давида, который фактически стал ее персональным водителем, ни его приятной и заботливой жены Наташи. Ничего. И чтобы ее тоже не было. Здесь. Она хотела к бабуле. Положить ей голову на колени и признаться, что та, как всегда, была права. Не нужно было никуда ехать. Лучше быть с ней. Лежать, и чтобы бабуля гладила по голове.

Но Вика покорно пошла за Давидом – они зашли в парк и присели на ближайшую лавочку. Вдруг она услышала грохот.

– Гром? Дождь пойдет? – удивилась Вика, глядя в небо, на котором не было ни тучки.

– Нет, это танк едет, – радостно ответил Давид. Он был возбужден, как мальчишка. И смотрел опять куда-то вдаль, разглядывая только ему видимую картину.