6. Самса^[9] и кимбап^[10]

– Вот самса и чатни из манго, мои дорогие. Я приготовила их своими собственными руками, – так сказала Кавита, вручая Дарие накрытую полотенцем тарелку. – Получилось, по-моему, неплохо. Своему Шенилу я так и сказала – мол, если он не научится ценить таланты своей домашней волшебницы, то его обожаемая – якобы обожаемая! – жена может tout de suite^[11] отправиться на поиски кого-нибудь вроде Кларка Гейбла для романтических ужинов вдвоем.

Впустив Кавиту, Дария провела ее в гостиную. Была суббота; с тех пор как она начала повышать курсы повышения квалификации, это были уже их третьи «математические посиделки». На курсах в библиотеке Дария сидела рядом с Сэмом. Иногда они разговаривали о том о сем – перед занятиями, после них или во время перерыва, когда остальные студенты выходили на улицу, чтобы покурить или сбегать за кофе в ближайший «Старбакс». Дария и Сэм кофе не пили. Они просто стояли под беззвездным нью-йоркским небом и беседовали. Она узнала, что Сэм живет один, что детей у него нет и что он обожает рыбалку нахлыстом. Знать бы только, что это такое, думала Дария. Можно ли ловить рыбу с помощью хлыста? Но как?.. Цеплять на него приманку? Или глушить рыбу ударами хлыста по воде? Непонятно. Впрочем, подробности указанного способа рыбной ловли ее занимали мало, куда больше ее интересовал сам Сэм. Он казался ей типичным американцем.

Довольно часто Сэм рассказывал ей о своих учениках, которым давал уроки игры на гитаре. Не на скрипке. Не на фортепьяно. Не на персидском сетаре, что было бы просто великолепно. Нет, он преподавал гитару, а Дария всегда считала этот инструмент слишком… нет, не примитивным, а как бы простонародным.

– Э-э, ты, похоже, совсем меня не слушаешь! В какие дали тебя унесло? – Кавита визгливо рассмеялась. – Что с тобой, моя дорогая? О чем ты так задумалась?

– Так, ни о чем. Спасибо тебе за самсу, она мне очень нравится.

Кавита приподняла выщипанную в ниточку бровь.

– А вот мне почему-то кажется, что это твой герой-гитарист, который совершенно вскружил тебе голову, заставляет тебя мечтать о совершенно посторонних предметах. Кто бы мог подумать, что наш знаменитый математик Дария Резайи позволит себе увлечься парнем, который обучает детишек музыке? Нет, эта жизнь, наверное, никогда не перестанет меня удивлять. Ты и этот музыкант!.. Une surprise pour moi.

Дария почувствовала, что краснеет, и поспешно отвернулась. Как-то в одну из суббот, когда, вдоволь поломав голову над очередной порцией уравнений, они подкреплялись чаем, самсой и долмой с рисом, она доверилась Кавите и Юн-ха. Нет, не так… Она поделилась с ними своим секретом. Собственно, и секрета-то никакого не было. Подруги поинтересовались, как продвигаются занятия на курсах, а она ответила. Возможно, в ее интонациях звучал излишний энтузиазм; как бы там ни было, подруги в отличие от Парвиза, который искренне верил, что ее интерес к курсам повышения квалификации лежит в плоскости изучения «Экселя» и теннисных мячей на ножках стульев, сразу заподозрили, что на занятиях Дария познакомилась с неким человеком (мужчиной), с которым ей нравится сидеть рядом и изучать плохо скопированные учебные материалы. И сколько бы она ни уверяла подруг, что ничего сверх этого на занятиях не происходит, Кавита и Юн-ха продолжали хихикать, многозначительно закатывать глаза, подмигивать со знающим видом и подначивать ее при каждой встрече. Обе были убеждены, что Дария, как выразилась Кавита, всерьез «увлеклась американским Сэмом» в клетчатой рубашке.

Сама Дария продолжала считать, что подруги ошибаются. Ни о каком «увлечении» не могло быть и речи. Она по-прежнему любила своего мужа. Просто Сэм был другим, только и всего. Он был спокойным, выдержанным, почти флегматичным. Казалось, его невозможно вывести из равновесия, взволновать, заставить нервничать. Среди иранской диаспоры таких людей Дария знала немного.

Снова раздался звонок в дверь, это пришла Юн-ха. В руках у нее был пластиковый «Таппервер» с кимбапом, или «корейским суси», как характеризовала его сама Юн. За прошедшие годы их «математические посиделки» превратились в своеобразные «математические пикники» с чаем и закусками. Новая традиция пришлась по душе всем, поскольку каждой из подруг нравилось хвастаться знаниями и умениями в области национальной кухни своих стран, а кроме того, все трое были не прочь вкусно поесть.

– В последнее время меня постоянно трясет. Должно быть, это менопауза, хотя, по правде сказать, что-то рановато, – заявила Кавита. – Лицо так и горит, а из ушей как будто дым идет. Когда Шенил начинает надо мной хихикать, мне так и хочется размахнуться и как следует смазать его по физиономии – просто так, без всякого повода, если не считать за таковой этот дурацкий прилив женских гормонов, который начинает мучить каждую порядочную женщину на определенном этапе длинного и трудного пути, зовущегося жизнью.

Дария вздохнула. Лицо Юн-ха сделалось озадаченным. Кавита любила выразиться красиво, а Юн, даже прожив в Америке много лет, по-прежнему говорила по-английски с трудом, и ей порой было просто не под силу понять, что хотела сказать подруга. Что касалось Дарии, то она в какой-то степени привыкла к цветистым метафорам Кавиты, приписывая этот вычурный способ выражать свои мысли тому обстоятельству, что перед тем, как перебраться в Штаты, последняя долгое время жила в Великобритании. Кавита, впрочем, любила оснащать свой британский английский французскими выражениями, что еще больше мешало понять сказанное. Что касалось ее манеры упоминать о муже как о какой-то грозной и опасной силе, то и Дария, и Юн-ха не воспринимали ее слова всерьез, так как отлично знали, что ее страшный Шенил – совершенно безвредный и приятный в общении профессор биологии, относившийся к жене с трогательной заботой и вниманием. Сама Кавита это отлично понимала, и хотя она часто грозилась, что уйдет к другому, круг ее предполагаемых любовников состоял из Кларка Гейбла, Грегори Пека, Спенсера Трейси и других звезд пятидесятых. Возможно, именно поэтому ее весьма интересовал вопрос, на кого из знаменитостей похож американский Сэм.

– На Хамфри Богарта? – с надеждой спрашивала она.

– А это кто? – удивилась Юн-ха.

– Нет, нет, не на Богарта, – ответила Дария.

– Тогда на Джека Леммона?

– Никакого сходства! На днях я смотрела фильм, который купила в видеомагазине… Как бишь он назывался? А-а, «Преступления сердца»! Сэм похож на одного из актеров – кстати, тоже Сэма. На Сэма Шепарда, так, кажется, его зовут.

– Кто это? О ком вы говорите? – снова сказала Юн-ха.

– Не важно, – отмахнулась Дария. – Давайте лучше займемся математикой.

Расставляя на столе самсу и кимбап и доставая блокноты и рабочие тетради, Дария жалела, что рассказала Кавите и Юн-ха о Сэме. Теперь обе были уверены, что между их подругой и Сэмом что-то есть, тогда как на самом деле ничего не было. Впрочем, где-то в глубине души Дария была рада тому, что у нее есть подруги, с которыми можно поболтать о подобных глупостях. С Парвизом она говорить о Сэме не могла, потому что он мог бы подумать… подумать что-нибудь не то, тогда как на самом деле… В общем, это было бы неправильно и точно так же неправильно было бы рассказывать о Сэме дочери или сыновьям, потому что они тоже могли неправильно ее понять. Иными словами, она была рада, что у нее есть подруги, есть математические уравнения, над которыми придется поломать голову, есть самса и кимбап, чтобы заморить червячка после умственных усилий. И все же Дария тихонько вздохнула, прежде чем заточить карандаш и пригласить Кавиту и Юн-ха к столу.

На протяжении добрых сорока пяти минут подруги занимались математикой, отбросив посторонние мысли. Таково было их главное правило: не отвлекаться от стоящей перед ними задачи, не делать никаких перерывов, пока не будет найдено решение. Разговаривать было можно, но только о математике. Говорить о посторонних вещах запрещалось, и все трое строго придерживались этого, потому что больше всего на свете они любили строгие математические формулы и презирали тех, кто предпочитает математике сплетни и домыслы. Именно убежденность в том, что не только математика, но и вся жизнь должна подчиняться строгим законам, сблизила их когда-то. Они любили числа, которые были строго заданными величинами, не допускавшими никаких толкований. Любили уравнения, которые нужно было решать, напрягая все свои умственные способности и призывая на помощь знания. Они набрасывали в блокнотах возможные пути решения задачи, думали, что-то вычеркивали и тут же находили другой способ получить ответ. Потом они сравнивали свои заметки и спорили о том, какое решение лучше. Дария даже купила большую маркерную доску, на которой можно было писать специальными фломастерами. Ей очень нравилось, с каким звуком скользит по доске войлочный стержень, нравилось смотреть, как возникает на белом пластике простое и изящное решение очередной математической головоломки. Когда же, закончив работу, все трое возвращались в реальный мир, ей казалось, будто все это время они плавали под водой и только теперь вынырнули на поверхность, чтобы глотнуть обычного земного воздуха.

Помимо всего прочего, математика возбуждала аппетит. Самса давала энергию, кимбап – силы, а домашняя пахлава служила прекрасным десертом к душистому горячему чаю. В те дни, когда подруги собирались у Дарии, занятия всегда заканчивались чаем, заваренным так, как это делалось в Иране. Достоинства этого напитка признавала даже Кавита, которую Дарие стоило большого труда отучить добавлять в чай молоко.

После математики можно было разговаривать обо всем. Обычно речь заходила о мужьях и о детях. Время от времени подруги обсуждали политику. Дария и Юн-ха часто спорили, какой народ пострадал в двадцатом веке сильнее – корейцы или иранцы. Дария упоминала диктатуру, военный переворот, пытки и войну. Юн-ха утверждала, что в Корее все это было даже в большем масштабе, на что Кавита говорила: «Все это так, но разве вам довелось жить в стране, искусственно разделенной на части на основе веры в фальшивых богов организованной религии и амбиций слабоумных политиканов, единственной целью которых были власть и влияние?»

После этого Юн-ха обычно замолкала, поскольку ей было просто не под силу понять, что́ только что сказала Кавита. Что касалось Дарии, то она вставала, чтобы открыть окно, так как каждый раз, когда Кавита принималась обсуждать раздел Британской Индии на Индийский Союз и Пакистан, она так распалялась, что начинала багроветь и обливаться потом, и проходило совсем немного времени, прежде чем Дарие приходилось приносить ей стакан воды и полотенце, чтобы вытереть вспотевшее лицо.

Впрочем, сегодняшние «математические посиделки» завершились более или менее мирно. Подруги ограничились обсуждением неспособности своих детей как следует понять и оценить все то, что дала им Америка, ибо все они выросли в Нью-Йорке и не знали или не помнили ни бомбежек, ни настоящей нищеты.

– Наши потомки понятия не имеют, каково это – прозябать под пято́й претенциозных политиканов, по капризу провидения превратившихся в принцев! – заявила Кавита.

Под влиянием математики и того, что она называла менопаузой, Кавиту иногда пробивало на злоупотребление аллитерациями. «Поразмыслить над поэтапным преобразованием простых последовательностей в параллельные по паскалевому принципу» – так она выражалась, и тогда даже Дария скребла в затылке, пытаясь понять, о чем, собственно, речь.

В конце математического вечера подруги вместе мыли посуду, и Юн-ха, которая лучше всех справлялась с самыми сложными подсчетами, подводила итоги проделанной работы, кратко и точно формулируя найденный способ решения того или иного уравнения. После этого Кавита брала свою тарелку из-под самсы, Юн-ха – контейнер из-под кимбапа, а Дария целовала их на прощание.

Когда обе уходили, Дария ощущала некую опустошенность. Ей нравились эти субботние вечера, заполненные математикой, нравилось проводить время с подругами, которые, в отличие от большинства американцев (включая Сэма), знали, что такое война и диктатура, и на своей шкуре испытали, каково это – «прозябать под пятой претенциозных политиканов».