Глава 12

Мария

Не помню уже, когда я в последний раз с кем-то так долго и откровенно общалась. Яра стойко выслушала все мои бредни, ни разу не перебив и не показав своего раздражения от моей тупости.

Обычно роль моей жилетки возлагалась на Сафию. Но теперь…

Не думать об этом.

Стараясь не ударить ещё больше в грязь лицом перед Ярой, я закусываю щёку изнутри, чтобы сдержать слёзы.

От нескончаемой жалости к себе мне самой уже тошно, что уж о других говорить?! Взрослые люди так себя не ведут, но я ничего не могу с собой поделать. Тону в море воспоминаний, сил выгрести у меня нет. Слишком глубоко. Играет ли роль то, что Серёжа для меня во всем был первым, или просто мы с ним срослись в моменте, но для меня невыносимы мысли о нашем расставании. Навсегда.

– Мы гулять. Они поели, – доносится голос Руслана с первого этажа.

Яра ничего не кричит ему в ответ. Лишь улыбается.

Вместо этого она повергает меня в шок:

– Пока Коля с Русланом гуляет, принеси мне свои таблетки, – тон крайне убедительный.

Она не спрашивала, принимаю ли я что-то. Она уверена в этом.

– Я не…

Глядя мне глаза, Яра отрицательно качает головой, дескать, нет, меня ты не проведешь.

– Я даю тебе возможность самостоятельно сделать шаг к восстановлению. Поверь, мне ничего мне стоит самой их найти. Даже знаю, что именно ты могла купить без рецепта. И где купила, тоже представляю, – под её внимательным взглядом я теряю желание врать. – Пока ты сама не захочешь поправиться, ничего не поможет. Психиатр, психолог, невролог – это прекрасно. Но недостаточно. Всё в твоей голове и в твоих руках. Я понимаю – больно. Но все проблемы решаемы. Почти все.

Яра отводит глаза, и я понимаю, о чем она думает.

Когда она пропала, Серёжа места себе найти не мог. Мы тогда дружно – всей семьёй – болели ветрянкой. Коля принес вирус из сада. После него заболела я, а потом и муж. Он был расстроен, что не может полезным быть для Яры. Буквально на стены лез до конца карантина.

Когда Яру нашли, нас сыпать уже перестало, но она была ослаблена и врачи не разрешали ему её навестить. Это был один из тех редких случаев, когда его терпение не справлялось. Они с Димой постоянно были на связи. Думаю, не валяйся он в кровати с температурой за сорок, то пополз бы сначала в тайгу, а после и в больницу.

Меня внезапно осеняет.

– Ты тогда тоже…?! – не могу слов подобрать. Боюсь показаться невоспитанной.

Хотя уж куда хуже.

– Сложно принять реальность, в которой ты калека, не способная самостоятельно голову помыть или есть приготовить, – грусть мелькает в её взгляде. – Но как видишь, – поднимает обе руки, держа их ладонями вверх, совершает вращательные движения. – Время идёт. Всё меняется. Мы меняем окружающую нас действительность. Первое время было сложно. Мучили кошмары. И рука адски болела. Мне обещали, что через пару месяцев она восстановится. Но нет. Моторика подводила. Словно я болела Паркинсоном. Истинное чувство собственной неполноценности не всем известно. С ним трудно жить.

– Я не заметила в тебе тогда значительных изменений.

Произношу и тут же жалею. Зря даю понять, насколько я внимательна и чувствительна к бедам других.

– Знаешь, я не прощаю людям, и себе в том числе, категоричности суждений. Со временем необходимо учиться гибкости. Люди, уверенные в своей, и только в своей правоте редко добиваются успеха. Если нет лояльности, сложно развиваться, познавать что-то новое. Мы привыкли к позиции – люди, находящиеся в депрессии, обязательно должны быть угрюмыми, с потухшим и затравленным взглядом, их отчаянье должно быть осязаемо. А потом все удивляются, когда с виду успешная девочка выходит ночью в окно. Или парень, разогнав свое авто, влетает в дерево. Все задаются вопросом – почему? Ведь у них всё было хорошо. Работа, достаток, семья. Никто не задумывается, что здесь у них происходило долгое время. Многое можно скрыть за улыбкой. – Яра касается двумя пальцами своего виска. – Очень важно, чтобы рядом был человек, способный понять твою проблему без слов.

«Многое можно скрыть за улыбкой,» – назойливый голосок подсказывает мне, что я эту фразу уже слышала.

Не хочу думать, но снова и снова думаю о ней.

– Давай. Ты ведь не хочешь, чтобы и я тебя принуждала к чему-то? Надо самой, – поторапливает меня Яра.

А могу ли я сама?! Наверное, я подстроилась под внешнюю среду. За меня так часто в последнее время решали, что я позабыла, как делать самостоятельный выбор.

С трудом ноги несут меня в спальню, отведённую нам с Колей. Я не уверена, что смогу сама справляться со своими перепадами настроения.

Ради сына гоню от себя гнетущие мысли. Я ведь не слабее остальных?!

Перед тем, как отдать оба флакона Яре, уточняю у неё:

– С Серёжей точно будет всё в порядке? – удавка сковывает горло. Слова из себя приходится выталкивать.

Я не прощу себя.

– Мелкого сейчас нет в стране. Надеюсь, вопрос безопасности решится к его возвращению.

«Серёжа с Сафи,» – понимание простреливает с такой скоростью и силой, что перед глазами темнеет. Я ощущаю физическую боль.

– Мама сказала… – собираюсь с мыслями, – что я пожалею, если надумаю вернуться к Серёже … Она сказала… Если я не соглашусь, то его…

Нет, тягостно произносить такое вслух.

– Не беспокойся. Тот человек, которому могли бы его заказать, контролируем.

Выражение её лица меня пугает.

Я думала, что Яра удивится. Или скажет, что меня обманули. Но я никак не ожидала такой реакции.

– То есть мама… – слова застревают в горле.

Я буквально задыхаюсь. Не могу поверить… Она ведь мне обещала!

– Не думай об этом, – Яра касается моей руки. – Поверь мне, ты не в силах что-либо изменить. Твоя мама ввязалась в непростую и очень грязную игру. Единственное, что ты можешь сделать, – это позаботиться о себе и Коле. Мне жаль, что ты сразу не позвонила.

– Я боялась за него. Боялась, что она причинит ему вред.

Саяра кивает.

– Не говори Серёже! Пожалуйста, я тебя очень прошу.

Схватив её за запястье, заглядываю Яре в глаза. Мне нужно знать, что она исполнит просьбу.

– Маш, не обязательно делать мне больно, – шутливо произносит в ответ. – Достаточно просто сказать. Говорить или нет, решаю не я, а ты. Если не хочешь, я не скажу. Во всём, что не касается вашей безопасности, можете сами принимать решения.

– Он меня не простит, – пытаюсь унять дрожь в своём голосе.

Яра вздыхает.

Она со мной согласна, это понятно и без слов.

– Маш, тебе ведь не нравилось, что мама за тебя приняла решение?! Принуждение не нравилось. Серёже тоже не понравится, что за него всё решили. Ты не дала ему шанса. Более того, у мужчин всё проще устроено. Им жизненно важно чувствовать себя сильным. Взять ответственность на себя – не проблема. Но жить с осознанием, что ты не смог защитить свою семью, – трудно. Какова бы ни была предыстория.

Мне хочется протянуть руку и вырвать у Саяры таблетки. Без них мне сложно справиться с эмоциями. Я хочу их отключить. Захлёбываюсь в печали. Она уже стала частью меня.

Она улавливает мой взгляд. Наклоняет голову набок и смотрит на меня мягко.

– Я записала тебя к своему психиатру. Он прекрасный специалист. Я не хочу, чтобы ты комплексовала из-за этого. Он проверит нейрохимию головного мозга, если нужно будет медикаментозное лечение – выпишет препараты. А вот это вот, – она приподнимает флаконы, – путь в пустоту. Ты ими выжала из организма всю радость. Дрянь подобного рода не содержит в себе положительного заряда, она забирает последнее у тебя самой.

Глава 13

Мария

Если вам грустно, хочется побыть в одиночестве какое-то время, взять чашечку горячего шоколада и посмотреть в окно, пуская слезу, то это ещё не депрессия. Меланхолия, осенний сплин, внезапно нахлынувший приступ уныния – называйте это как хотите.

Самое страшное в настоящей клинической депрессии – это стыд. Ты пытаешься справиться сам, но не можешь. Идти к квалифицированным врачам тебе не хочется, ведь все узнают, какой ты псих.

Замкнутый круг. Сам справиться не можешь и помощи попросить не решаешься.

Всё доходит до того, что для тебя мысли о собственном существовании становятся невыносимыми. Нет, не обязательно тебе должно захотеться наложить на себя руки, но жизнь становится невероятно тягостным испытанием. Она не приносит удовольствия. В какой-то момент ты осознаешь, что сам его не желаешь.

Оно тебе просто не нужно.

Какое удовольствие, если ты с постели не можешь встать? Не хочешь есть, двигаться, думать. Вместо прогулки береёшь в руки телефон. Бездумно листаешь ленту. Читаешь что-то, что не вызывает у тебя никаких эмоций. Ни хороших, ни плохих.

Ты по факту пустой и тебя это никак не заботит. Будущее кажется настолько мрачным, что вера в успех бесследно рассеивается. Остаются только боль от собственной никчемности и пустота.

Всё, чем бы ты ни занимался, тебе противно и неприятно, как и ты сам.

За последнее время я всего несколько раз гуляла с Колей за пределами участка мамы. Сил ехать куда-то не было. Да и не хотелось мне появляться на людях. Мы вместе с сыном лепили куличики в песочнице. Плавали в бассейне. Рисовали на уличных мольбертах. Он гонял мяч по газону. Но каждая из этих прогулок была недолгой. Совсем недолгой. От силы меня хватало на полчаса. А потом мы возвращались в нашу комнату и я, преисполненная тоской, слушала, как он весело провёл время с папой на последней прогулке. Много бегал и смеялся. Ел мороженое. Катался на машинках. Летал по парку, когда Серёжа, бегая, держал его на высокоподнятых руках.

Трудно чувствовать себя полноценной, когда самый любимый человечек тебе говорит грустно: «А с папой всегда весело…»

К тому же в моей памяти наше совместное прошлое было единственным ярким пятном. И без шансов вернуться туда.

У нас с Серёжей есть… был любимый парк. Наши первые свидания прошли в нём. Я показала ему, где пряталась, когда родители ссорились. Оставаться дома и слушать бесконечную ругань не было сил. Я собирала вещи и вместо занятий с репетиром шла туда, чтобы побыть в одиночестве. Так продолжалось, пока учитель математики не сдал меня маме. Тогда собственно и появились ограничения. Мама контролировала мои передвижения ещё до того, как это стало модным у большинства.

Прогулки в парке в компании Серёжи имели для меня особую ценность. Казалось, мы с ним вместе находимся в моём мире, частью которого Серёжа не против был стать. Несмотря на всё те же разбитые лавочки и голубей, гадящих сверху на каждый свободный участок земли. Центральную часть парка облагородили. Установили аттракционы, а моя любимая часть, у реки, так и оставалась неизменной много лет.

Вспоминая те моменты, я чувствовала себя на самом дне.

От реального, живого мира меня отделяла пропасть. Как жить нормально, я просто забыла.

Я упорно отталкивала Серёжу и Сафи. Мне казалось, что всё дело в стыде перед ними. Посмотреть им в глаза и умереть от собственной глупости. Неприятно недотягивать в глазах близких для тебя людей. Я их не заслужила…

Если бы не Яра, я бы навряд ли решилась поделиться самым сокровенным с человеком, которого видела в первый раз в жизни.

Оказалось, что ничего страшного нет. Геннадий Викторович меня не обидел. Не смотрел с пренебрежением, не отмахивался от моих проблем, как от глупости. Руки и ноги после нашей встречи остались при мне.

Немного, совсем капельку, но я воспряла духом после нашей с ним встречи.

Мы с ним встретились и позавтракали в небольшом кафе. В неформальной обстановке обсудили мои проблемы. Договорились, что в следующий понедельник – через пару дней – я приеду к нему в клинику, и он снова оценит моё состояние. Пока что мужчина сделал всего несколько пометок для себя.

Он постарался смягчить эффект своих слов. Но по его глазам я поняла, что ничего радужного перед собой не увидел. Оно и понятно, я, глядя в зеркало, тоже не видела там ничего, что могло бы меня радовать.

Пустота, живущая во мне, стала пробиваться наружу.