Дух противоречия

«…и тогда он обнял меня и поцеловал прямо в губы».

Я закрыла книжку и начала самым сентиментальным образом вытирать слёзы. Рукой вытираю, а они всё текут и текут, как будто во мне находится небольшой резервуар с солёной водой, и именно сейчас он должен быть опустошён. Наконец поток иссяк, и я почувствовала, что тоже полностью опустошена.

Книга была так себе – во-первых, не слишком качественный перевод, во-вторых, имя автора мне ничего не говорило, в-третьих, её мне передал друг моей подруги со словами: «Розовый кисель из всех дырок! Верни Полинке и передай мерси…»

Такие слова мне лучше не говорить. Дух противоречия, живущий со мной в одной квартире уже четверть века, тут же подхватился и побежал:

– Ты мог бы вернуть книжку сам!

– Если бы мог, вернул бы…

– А что, вы до сих пор не помирились?

– Мы до сих пор, да. А если тебе нравится называть мою зависимость «мир», то нет, не помирились.

– Хм… Ты зависишь исключительно от себя, от своей обиды на пустом месте и от нежелания построить нормальные здоровые отношения с Полиной.

– Ты не сможешь передать книжку? Так и скажи! И, знаешь, меня не нужно направлять в ту сторону, которая тебе видится как единственная. Сторон света, если ты помнишь, четыре.

– Вот и иди на все четыре!

– Что?!? На четыре стороны?!? А почему не на три буквы?

Я засмеялась, понимая, что напряжённость в разговоре исчезла, и мы с другом моей подруги остаёмся «на связи».

Так попал ко мне переводной томик «розового киселя», а дух противоречия продолжил свою подленькую подпольную работу: я начала читать!

Собственно, моя спонтанность в подобных случаях была и моим жизненным кредо. Наверняка профессор психологии отметил бы, что в подобных случаях я находилась в плену когнитивных искажений. Вполне вероятно, их было много, но самым главным был дух. Дух противоречия. Он незыблемо стоял на страже моей свободы, которую я боялась потерять и судорожно сжимала, как кулачки, когда чувствовала своё полное бессилие.

Мама говорила: «Заходи в воду постепенно, не спеша – пусть тело привыкнет к более низкой температуре…» И я врывалась в водоём с максимально доступной мне скоростью, преодолевая напор воды, мамины крики за спиной и свой страх перед водной стихией, потому что впереди меня ждала свобода! Свобода никогда меня не подводила и не обманывала – она вибрировала во мне радостными волнами, и я выплёскивала её словами Хабанеры, упиваясь собственным голосом: «У любви, как у пташки крылья, её нельзя никак поймать, тщетны были бы все усилья, но крыльев ей нам не связать!» И точно знала: если я буду свободна, поймать меня не сможет никто!

Когда профессор имени другой науки говорил: «Деточка! Вот здесь… и здесь… – и его восковой палец с длинным, как будто специально заострённым для специфической процедуры ногтем проводил ровную линию под напечатанной строкой, – вам следует изменить порядок слов, что непременно повлечёт изменение смысла, которое в данном контексте нам и необходимо как воздух», – я мысленно показывала ему кукиш, а в реале, пока он был увлечён своей правотой, язык. И ничего не исправляла! Разумеется, мне ничего и не засчитывали, меня громили и давили, и я сдавалась, но сдавалась свободной и внутренне уверенной: меня не победили!

«Белые рубашки маркие, быстро пачкаются в районе ворота и рукавов, их нужно ежедневно стирать, отбеливать, они не для нашего промышленного города, а потому носить белые рубашки – нонсенс!» – говорила мне моя подруга Полина.

Наревевшись вволю, я умылась, надела белейшую рубашку и джинсы и отправилась к другу моей подруги, чтобы отдать ему книгу, которую должна была вернуть Полине.

Он вышел мне навстречу из гаража. Руки его были в солярке… ну, или в чём-то похожем на солярку, хотя я даже не представляю, как она выглядит. Одним словом, грязные были у друга моей подруги руки.

– Привет! Я тебе книгу принесла.

– Привет! Зачем?

– Верни её Полинке, да не будь Растяпой смурфиком – используй момент для примирения! Когда-то вам нужно помириться, ведь вы…

На этом месте я притормозила со своей пламенной речью наполовину свахи, наполовину строгой мамаши двух непутёвых детишек, потому что совершенно не представляла, в чём состоит это самое «ведь вы…». Притормозила и посмотрела в глаза друга моей подруги…

…и тогда он обнял меня и поцеловал прямо в губы.

Колыбельная для Маши

У неё был неудачный роман. Или, с большой буквы: неудачный Роман. Вот, так точнее. Её парня звали Роман, и они расстались, причём она страдала ужасно, а он… стоп-стоп! Решила не думать об этом ничтожестве – и не будет думать.

Пережить разочарование в любви помогла Ирка, подружка. Она, как обычно, прибежала без звонка, будто у неё особое чутьё на «когда все дома» и затрещала-защебетала:

– Ой, Машка, ну, ты даёшь! Опять сидишь с математиком Перельманом в обнимку?

Так Ирка всегда называла любой Машин учебник. Маша училась в Бауманке, поступила без блата и денег, самостоятельно, на бюджет, специальность выбрала поближе к медицине, которую любила безумно, но поступать в медицинский не рискнула – химия ей не давалась.

– А я и не удивляюсь, что Ромка слинял и потерялся в толпе. Вот скажи, какой у тебя make-up? Да никакого! Ходишь как неухоженный газон – глаза не выделены, брови не оформлены, линия губ не скорректирована – какому нормальному мужику такое понравится?

Маша с трудом сдержалась, чтобы не ответить Ирке побольнее на замечание про Романа. А ведь в чём-то подруга была права. Или не права? Маша, действительно, не считала, что нужно себя разрисовывать, как Ирка, всякий раз перед выходом «в свет», даже если «свет» – только двор перед девятиэтажкой. В общем, Маша не красилась из принципа.

– Слушай, моя подруженька милая! – гаденьким голосом Ирка выделила последнее слово, достала какую-то рекламку и начала читать уже официальным тоном, как будущая бизнес-леди или Эвелина Хромченко на заседании «Модного приговора»: «Женщина-вамп нравится всем мужчинам. Ну, или почти всем, даже если некоторые из них это отрицают. В женщине-вамп много скрытой сексуальности, она волнует, зажигает, воспламеняет, обладает безупречным чувством стиля и слишком много времени тратит на себя любимую. Это плохо? Совсем наоборот! Её напускная холодность распаляет ещё больше. Она легко ловит мужчину на крючок, слегка поманив пальцем, и потом долго играет с ним как кошка с мышкой».

Ирка победно взмахнула рекламкой, достала свою косметичку, похожую на сумку средних размеров, и приступила к Машиному лицу.

Вот так и спасла Ирка подругу, загрузив её ежедневным «делом» под названием макияж. Маша старательно красилась по утрам, смывала лицо специальным молочком-скрабиком по вечерам, приучила к себе, вампирной, всех домашних, но ни одного мышиного короля так и не поймала.

– Ты могла бы чуть-чуть улыбаться хоть иногда? – спрашивала её Ирка.

На что Маша ехидно замечала:

– А кто-то говорил, что достаточно сделать себе «лицо», и мужчина твоей мечты тут же окажется у твоих ног!

Время шло, и однажды Маше показались смешными её чувства к Роману и нелепые попытки сыграть с кем-то неизвестным в кошки-мышки. Она вернулась к себе прежней – без визажа-макияжа.

В то утро она пришла на кухню – мама, как обычно, уже пару раз прокричала ей, что пора завтракать, и братишка-десятиклассник с насмешливой торжественностью объявил:

– А вот и несравненная и непревзойдённая по уму и красоте Мария Стюарт! – и тут же продолжил: – Make-up больше не украшает Ваше нежное личико?

Мама взглянула на неё, с беспокойством спросила:

– Доченька, ты что-то бледненькая какая? Не заболела?

Маша подошла к ней, обняла и чмокнула, куда пришлось. Пришлось в мелкие завитки на макушке – Маша была высокой девушкой. «Вот так! Буду теперь снова серой мышкой, и попадусь в лапы какому-нибудь коту-воркоту». Тут Маша вспомнила, как в детстве мама пела ей одну и ту же колыбельную: «У кота-воркота колыбелька хороша! Приди, котик, ночевать, нашу деточку качать!» – и улыбнулась.

После университетских пар девушка не поехала домой, а по синей ветке метро быстренько добралась до Старого Арбата. Она любила эту улицу, любила наблюдать, как работают художники. Она даже определила для себя два их типа: Китобои и Коробейники. У Китобоя для рекламы есть парочка вылизанных до фотографической чёткости портретов голливудских звёзд: Брюса Уиллиса, Бреда Пита, Джулии Робертс. Он пишет портреты исключительно масляной краской на больших листах ватмана, по нескольку часов вымучивая богатого Кита. А вот Коробейник тихо подкрадывается к какому-нибудь иностранцу и начинает его быстренько портретировать, а потом настойчиво требует свои кровные.

Маша стояла, наблюдала, ела мороженое, пока не обратила внимание, что сама – нет, ну, каков нахал! – тоже стала «жертвой» Коробейника.

– Что вы делаете? – она оторопело воззрилась на молодого художника.

– Пишу Ваш портрет.

– Пишете мой портрет?

– Да, у вас яркая внешность.

– У меня яркая внешность?

– И денег мне не надо.

– И денег вам не надо?

– Слушайте, девушка, вы так и будете повторять мои слова, как коллеги доктора Хауса, или всё же назовёте своё имя, чтобы я сделал дарственную надпись?

Маша, конечно, поняла, что симпатичный художник сделал ей комплимент, что с помощью портретирования он решил с ней познакомиться и что она сейчас, следуя его сценарию, должна назвать своё имя, но Маша решила сначала выяснить самое важное для себя:

– Вы смотрите сериал про доктора Хауса? – сама она просто обожала сериал (недоступная и любимая медицина!) и жёсткого и циничного, но такого умного и честного Грегори Хауса. – Разве мужчины смотрят сериалы вообще, а медицинской тематики в частности?

Вместо ответа на вопрос художник процитировал:

– Кто вам нужен? Доктор, который держит вас за руку в то время, как вы умираете или доктор, который вас игнорирует в то время, как вам становится лучше?

Маша подхватила:

– Врачи должны лечить болезни, а те, кто лечит пациентов, не вылезают из тоски.

После этого они почему-то одновременно засмеялись, потом Маша всё-таки сказала, что её зовут Маша, а художник сказал, что его зовут Костя. «Приди, Котя, ночевать, нашу деточку качать!» – быстро-пребыстро пропелось внутри у Маши, это воспоминание её ещё больше развеселило, она снова засмеялась и с удивлением заметила, что Костя смеётся тоже. «Мысли он мои читает, что ли?»