Цитаты из книг автора «Марсель Пруст»

Сколько раз он единым духом разрушал кредит доверия, предоставленный ему какой-нибудь герцогиней, кредит, копившийся годами, потому что она хотела сделать ему что-нибудь приятное, но все не находила случая, – и бесцеремонной депешей требовал телеграфной рекомендации, которая немедленно даст ему доступ в семью управляющего каким-нибудь ее загородным поместьем, чья дочка попалась ему на глаза: так голодный выменяет бриллиант на кусок хлеба.

Причем красота их часто бывала весьма вульгарной, так как он безотчетно искал в них черты, противоположные тем, что восхищали его на картинах и в статуях любимых художников. Стоило ему уловить печать задумчивости и печали на женском лице, все в нем леденело, и наоборот, при виде здоровой, пышной плоти он так и загорался.

И тогда, от вожделения или от любви, в нем опять вспыхивала суетность, от которой он в повседневной жизни давно уже освободился (хотя, надо думать, именно суетность когда-то подвигла его на светскую карьеру, ради которой он растранжирил в легкомысленных удовольствиях свой духовный дар, а огромные свои познания в области искусства разменял на советы светским дамам, какие картины покупать и как обставлять особняки); когда он влюблялся, ему хотелось в глазах новой знакомой блистать утонченностью, которой не излучало само по себе имя Сванн. Особенно ему хотелось блистать, если дама была скромного происхождения.

Наверное, совершенно разные впечатления неразрывно связались у меня между собой просто из-за того, что мне выпало испытать их одновременно: так вышло, что сторона Мезеглиза, а может, и сторона Германта обрекли меня в будущем на множество разочарований и даже ошибок.

Но прежде всего сторона Мезеглиза и сторона Германта представляются мне глубинными пластами моей умственной почвы, той надежной землей, которая до сих пор служит мне опорой

Вот так во время прогулок в сторону Германта я научился различать эти состояния, которые сменяются во мне в определенные часы и делят между собой чуть ли не каждый день, прогоняя друг друга с лихорадочной пунктуальностью; они следуют одно за другим, но так непохожи, настолько не связаны между собой, что, находясь в одном состоянии, я не могу ни понять, ни хотя бы вообразить себе то, чего жаждал, или боялся, или добивался, пока был в другом. Вот так и сторона Мезеглиза, и сторона Германта до сих пор связаны для меня со всякими мелкими событиями одной из множества разных жизней, проживаемых нами параллельно, – той, в которой больше всего перипетий, разнообразнее эпизоды: я имею в виду интеллектуальную жизнь. Вероятно, она совершается в нас подспудно, и к открытию тех истин, которым было суждено изменить для нас ее смысл и перспективу, показать нам новые пути, мы готовились уже давно, но сами этого не знали, и для нас эти истины отмечены тем днем, той минутой, когда предстали нашему взгляду. Хороводы цветов в траве, вода в солнечных бликах – вся природа, в обрамлении которой они впервые нам предстали, по-прежнему осеняет своим бессмысленным или рассеянным ликом уже не сами эти истины, но память о них, и, разумеется, когда смиренный прохожий, мечтательный мальчик засматривался на цветы или реку – как затерявшийся в толпе мемуарист засматривается на короля, – этот уголок сада, этот кусок живой природы и подумать не могли, что только благодаря мальчику они уцелеют в самых своих мимолетных подробностях; ведь этот аромат боярышника, витающий вдоль живой изгороди, где скоро его сменит шиповник, глухой звук шагов по гравию, пузырек воздуха, прильнувший к водоросли в речной воде и сразу лопнувший, – мое восхищение подхватило их и перенесло через столько минувших лет, а тем временем успели зарасти окрестные дороги, и умерли те, кто их топтал, и память о тех, кто их топтал, тоже умерла

Они были графы Комбрейские, Комбре входило в состав их имени, в состав их личности, и, вероятно, они носили в себе эту странную и благочестивую печаль, особо присущую Комбре; они владеют городом, но не владеют в этом городе ни единым домом, пребывая, вероятно, снаружи, на улице, между небом и землей, как Жильберт Германтский, которого я, когда задирал голову, шагая к Камю за солью, мог видеть на витражах абсиды Св. Илария только с черной лаковой изнанки.

Но если сами они, герцог и герцогиня, несмотря ни на что, все-таки представлялись мне существами хоть и странными, но реальными, то их герцогская ипостась, наоборот, растягивалась сверх всякой меры, принимала чисто идеальные формы, чтобы вместить в себе и тех Германтов, которые герцог и герцогиня, и тех, которые солнечная «сторона Германта», течение Вивонны, ее нимфеи, и большие деревья, и множество ясных дней

Никогда во время прогулок в сторону Германта нам не удавалось дойти до истоков Вивонны

На выходе из парка течение Вивонны опять убыстрялось. Сколько раз я видел какого-нибудь гребца – и до чего мне хотелось последовать его примеру, когда вырасту и смогу жить по-своему, – который выпустил из рук весло и, запрокинув голову, лежал на спине на дне своей лодки, которая плыла себе по течению, а ему было видно только небо, медленно проплывавшее у него над головой, и на лице у него отражалось предвкушение счастья и покоя.