Глава IX
Плавучий дом

Мне захотелось еще раз взглянуть на одно место, которое я приметил посредине острова, когда его осматривал; вот мы с Джимом и отправились и скоро туда добрались, потому что остров был всего в три мили длиной и в четверть мили шириной.

Это был довольно длинный и крутой холм, или горка, футов в сорок высотой. Мы еле-еле вскарабкались на вершину – такие там были крутые склоны и непролазные кусты. Мы исходили и излазили все кругом и в конце концов нашли хорошую, просторную пещеру почти на самом верху, на той стороне, что ближе к Иллинойсу. Пещера была большая, как две-три комнаты вместе, и Джим мог стоять в ней выпрямившись. В пещере было прохладно. Джим решил сейчас же перенести туда наши вещи, но я сказал, что незачем нам все время лазить вверх и вниз.

Джим сказал, что если мы спрячем челнок в укромном месте и перетаскаем все пожитки в пещеру, то сможем прятаться здесь, когда кто-нибудь переправится на остров, и без собак нас нипочем не найти. А кроме того, птенцы недаром предсказывали дождь, так неужели я хочу, чтобы все промокло?

Мы вернулись обратно, взяли челнок, подплыли поближе к пещере и перетаскали туда все наши вещи. Потом отыскали такое место, где можно было спрятать челнок под густыми ивами. Мы сняли несколько рыб с крючков, опять закинули удочки и пошли готовить обед.

Вход в пещеру был такой широкий, что можно было бы вкатить бочонок; с одной стороны входа пол немножко приподнимался, и там было ровное место, очень удобное для очага. Мы развели там огонь и сварили обед.

Мы расстелили одеяла прямо на полу, уселись и пообедали. Все остальные вещи мы разместили в глубине пещеры, так, чтобы они были под рукой. Скоро потемнело, начала сверкать молния, загремел гром; значит, птицы-то оказались правы. Сейчас же полил и дождь, сильный, как из ведра, а такого ветра я еще никогда не видывал. Это была самая настоящая летняя гроза. Стало так темно, что снаружи все казалось черно-синим и очень красивым; а дождь лил так сильно, что деревья чуть подальше виднелись смутно и как будто сквозь паутину; а то вдруг налетит вихрь, пригнет деревья и вывернет листья светлой стороной наизнанку, а после того поднимется такой здоровый ветер, что деревья машут ветвями как бешеные; а когда тьма делалась всего черней и гуще, вдруг – фсс! – и становилось светло как днем; становилось видно на сотню шагов дальше прежнего, как гнутся на ветру верхушки деревьев; а через секунду опять делалось темно, как в пропасти, и со страшной силой грохотал гром, а потом раскатывался по небу все ниже, ниже, словно пустые бочки по лестнице, – знаете, когда лестница длинная, а бочки сильно подскакивают.

– Вот это здорово, Джим! – сказал я. – Я бы никогда отсюда не ушел. Дай-ка мне еще кусок рыбы да горячую лепешку.

– Ну вот видишь, а без Джима не был бы ты здесь. Сидел бы ты в лесу без обеда и еще промок бы до костей. Да-да, сынок! Куры уж знают, когда дождик пойдет, и птицы в лесу тоже…

Дней десять или двенадцать река все поднималась и поднималась и наконец вышла из берегов. В низинах остров залило водой на три-четыре фута, и иллинойсский берег тоже. По эту сторону острова река стала шире на много миль, а миссурийская сторона как была, так и осталась в полмили шириной, потому что миссурийский берег – это сплошная стена утесов.

Днем мы ездили по всему острову на челноке. В глубине леса было очень прохладно и тенисто, даже когда солнце жарило вовсю. Мы с трудом пробирались между деревьями, а местами дикий виноград заплел все так густо, что приходилось подаваться назад и искать другую дорогу. Ну, и на каждом поваленном дереве сидели кролики, змеи и прочая живность; а после того как вода простояла день-другой, они от голода сделались такие смирные, что подъезжай и прямо бери их руками кто хочет; только, конечно, не змеи и не черепахи – эти соскакивали в воду. На горе, где была наша пещера, они кишмя кишели. Если бы мы захотели, то могли бы завести себе сколько угодно ручных зверей.

Как-то вечером мы выловили небольшое звено от плота – хорошие сосновые доски. Звено было в двенадцать футов шириной и в пятнадцать-шестнадцать футов длиной, а над водой выдавался дюймов на шесть, на семь прочный ровный настил. Иной раз мы видели днем, как мимо проплывали бревна, только не ловили их: при дневном свете мы носу не показывали из пещеры.

В другой раз ночью перед самым рассветом мы плыли к верхнему концу острова и вдруг видим – с западной стороны плывет целый дом. Дом был двухэтажный и здорово накренился. Мы подъехали и забрались в него – влезли в окно верхнего этажа. Но было еще совсем темно, ничего не видно; тогда мы вылезли, привязали челнок и сели дожидаться, пока рассветет.

Когда мы поравнялись с нижним концом острова, начало светать. Мы заглянули в окно. Разглядели кровать, стол, два старых стула, и еще на полу валялось много разных вещей, а на стене висела одежда. В дальнем углу лежало что-то вроде человека. Джим окликнул:

– Эй, ты!

Но тот не пошевельнулся. Тогда и я тоже окликнул его. А потом Джим сказал:

– Он не спит, он мертвый. Ты не ходи, я сам пойду погляжу.

Он влез в окно, подошел к лежащему человеку, нагнулся, поглядел и говорит:

– Это мертвец. Да еще к тому же и голый. Его застрелили сзади. Должно быть, дня два или три, как он умер. Поди сюда, Гек, только не смотри ему в лицо – уж очень страшное.

Я совсем не стал на него смотреть. Джим прикрыл его старым тряпьем, только это было ни к чему: я глядеть на него не собирался. На полу валялись старые, замасленные карты, пустые бутылки из-под виски и еще две маски из черного сукна, а все стены были сплошь исписаны самыми скверными словами и разрисованы углем. На стене висели два заношенных ситцевых платья, соломенная шляпка, юбки и рубашки и кое-что из мужской одежды. Много вещей мы снесли в челнок – могло пригодиться. На полу валялась старая соломенная шляпа, какие носят мальчишки; я ее тоже прихватил. А еще там лежала бутылка из-под молока, заткнутая тряпкой, чтоб ребенку сосать. Мы бы взяли и бутылку, да только она была разбитая. Были еще обшарпанный, старый сундук и кожаный чемодан со сломанными застежками; и тот и другой стояли раскрытые, но ничего дельного в них не осталось. По тому, как были разбросаны вещи, видно было, что хозяева убежали второпях и не смогли унести с собой все пожитки.

Нам достались: старый жестяной фонарь, большой нож без ручки, новенький карманный ножик фирмы Барлоу (такой ножик ни в одной лавке не купишь дешевле чем за полдоллара), много сальных свечей, жестяной подсвечник, фляжка, жестяная кружка, рваное ватное одеяло, дамская сумочка с иголками, булавками, нитками, куском воска, пуговицами и прочей чепухой, топорик и гвозди, перемет потолще моего мизинца, с большущими крючками, свернутая в трубку оленья шкура, собачий ошейник, подкова, пузырьки с лекарствами, но без ярлыков; а когда мы собрались уже уходить, я нашел довольно приличную скребницу, а Джим – старый смычок от скрипки и деревянную ногу. Ремни вот только оторвались, а так совсем хорошая нога, разве только что мне она была длинна, а Джиму коротка. А другую ногу мы так и не нашли, сколько ни искали.

Так что, вообще говоря, улов был неплохой. Когда мы собрались отчаливать от дома, уже рассвело. Мы были на четверть мили ниже острова; я велел Джиму лечь на дно челнока и прикрыл его ватным одеялом, а то, если б он сидел, издалека было бы видно, что это негр. Пока я греб к иллинойсскому берегу, нас отнесло еще на полмили вниз по течению. Потом я держался под самым берегом, в полосе стоячей воды, и мы вернулись на остров без всяких приключений, никого не встретив.

Глава X
Чем грозит змеиная шкура

После завтрака мне пришла охота поговорить про мертвеца и про то, как его убили, только Джим не захотел. Он сказал, что этим можно накликать беду, а кроме того, как бы мертвец не повадился к нам таскаться по ночам – ведь человек, который не похоронен, скорей станет везде шляться, чем тот, который устроен и лежит себе спокойно на своем месте. Это, пожалуй, было верно, так что я спорить не стал, только все думал об этом: мне любопытно было знать, кто же это его застрелил и для чего.

Мы хорошенько осмотрели одежду, которая нам досталась, и нашли восемь долларов серебром, зашитые в подкладку старого пальто из попоны. Джим сказал, что эти люди, наверно, украли пальто – ведь если бы они знали про зашитые деньги, так не оставили бы его здесь. Я ответил, что, верно, они и убили его хозяина, только Джим не захотел про это разговаривать.

Я ему сказал:

– Вот ты думаешь, что это не к добру. А что ты говорил позавчера, когда я принес змеиную кожу, которую нашел на горе? Ты говорил, будто нет хуже приметы, как взять в руки змеиную кожу. А что плохого случилось? Мы вон сколько всего набрали, да еще восемь долларов в придачу! Хотел бы я, чтоб у нас каждый день бывала такая беда, Джим!

– Ничего не значит, сынок, ничего не значит. Ты не очень-то расходись. Беда еще впереди. Попомни мои слова: еще впереди.

Так оно и вышло. Этот разговор был у нас во вторник, а в пятницу после обеда мы лежали на травке у обрыва; у нас вышел весь табак, я пошел в пещеру за табаком и наткнулся там на гремучую змею. Я ее убил, свернул кольцом и положил Джиму на одеяло: думаю, вот будет потеха, когда Джим найдет у себя на постели змею! Но, конечно, к вечеру я про нее совсем позабыл. Пока я разводил огонь, Джим бросился на одеяло, а там оказалась подружка убитой змеи, которая и укусила Джима.

Джим вскочил да как заорет! И первое, что мы увидели при свете, была эта гадина: она свернулась кольцом и уже приготовилась опять броситься на Джима. Я ее в одну минуту укокошил палкой, а Джим схватил папашину бутыль с водкой и давай хлестать.

Он был босиком, и змея укусила его в пятку. А все оттого, что я, дурак, позабыл: если где-нибудь оставить мертвую змею, подружка обязательно приползет и обовьется вокруг нее. Джим велел мне отрубить змеиную голову и выбросить, а потом снять со змеи кожу и поджарить кусочек мяса. Я так и сделал. Он съел и сказал, что это его должно вылечить. И еще он велел мне снять с нее гремушки и привязать ему к руке. Потом я потихоньку вышел из пещеры и забросил обеих змей подальше в кусты: мне вовсе не хотелось, чтобы Джим узнал, что все это вышло из-за меня.

Джим все потягивал да потягивал из бутыли, и время от времени на него находило: он вдруг начинал вертеться и орать как полоумный, а потом опомнится – и опять за бутыль.

Ступня у него здорово распухла, и вся нога выше ступни – тоже; а потом мало-помалу начала действовать водка. Ну, думаю, теперь дело пойдет на поправку. Хотя, по мне, лучше змеиный укус, чем папашина водка.

Джим пролежал четыре дня и четыре ночи. После этого опухоль спала, и он выздоровел. Я решил, что ни за какие коврижки больше не дотронусь до змеиной кожи – ведь вон что из этого получается. Джим сказал, что в следующий раз я ему, надо полагать, поверю: брать в руки змеиную кожу – это уж такая дурная примета, что хуже не бывает; может, это еще и не конец. Он говорил, что в сто раз лучше увидеть молодой месяц через левое плечо, чем дотронуться до змеиной кожи. Ну, я и сам теперь начал так думать, хотя раньше всегда считал, что нет ничего глупей и неосторожней, чем глядеть на молодой месяц через левое плечо. Старый Хэнк Банкер вот так поглядел один раз, да еще и похвастался. И что же? Не прошло и двух лет, как он свалился пьяный с дроболитной башни и расшибся, можно сказать, в лепешку; его всунули между двух дверей вместо гроба и, говорят, так и похоронили; сам я этого не видел, а слыхал от отца. И, уж конечно, вышло это оттого, что он, как дурак, глядел на месяц через левое плечо.

Так вот дни проходили за днями, и река опять спа́ла и вошла в берега. Мы первым делом насадили на большой крючок ободранного кролика, закинули лесу в воду и поймали сома ростом с человека: длиной он был в шесть футов два дюйма, а весил фунтов двести. Мы, конечно, даже вытащить его не могли: он бы нас зашвырнул в Иллинойс. Мы просто сидели и смотрели, как он рвался и метался, пока не издох. В желудке у него мы нашли медную пуговицу, круглый шар и много всякой дряни. Мы разрубили шар топором, и в нем оказалась катушка. Джим сказал, что, должно быть, она пролежала у него в желудке очень долго, если успела так обрасти и превратиться в шар. По-моему, крупнее этой рыбы никогда не ловили на Миссисипи. Джим сказал, что такого большого сома он первый раз видит. В городе за него дали бы хорошие деньги. Такую рыбу там на рынке продают на фунты, и многие покупают: мясо у сома белое как снег, его хорошо жарить.