Редактор Кая Шнайдер

Иллюстратор Кая Шнайдер

© Павел Владиславович Смирнов, 2025

© Кая Шнайдер, иллюстрации, 2025

ISBN 978-5-0055-6611-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От Автора

Первое издание этой книги вышло в 2021 году, однако события, описанные в ней, относятся к 2017-му. Социальный контекст, бытовые детали и атмосфера повествования отражают реалии именно того периода.

Эта книга – вымысел. Жестокий, циничный и беспросветный. Я осуждаю все, что происходит на ее страницах.

Поступки героев – не повод для гордости, не руководство к действию и не романтизация боли. Особенно это касается описания противоправных действий. Наркоторговля, насилие, самосуд – все это преступления, не имеющие оправдания. В реальности они калечат жизни, разрушают семьи и ведут к неминуемому наказанию.

Если вы узнали в ком-то из героев себя – остановитесь. Оглянитесь. Попросите помощи. Потому что единственное, что страшнее описанного здесь кошмара – это принять его за норму.

Вымысел должен оставаться вымыслом. А жизнь – всегда дороже.

Перерождение

Глава 1. Подозрительный тип

Дверь. Холодная, белая, железная. На уровне глаз – табличка с вырезанной золотистой надписью: «ГЕРМАН». Буквы слегка потускнели по краям, будто их часто трогали.

Дима дотронулся до поверхности. Шершавая краска, мелкие пузырьки и неровности подушечками пальцев. Напоминает дверь в мою квартиру. Только там еще есть вмятины от чьих-то пинков и ржавчина под самой ручкой. А здесь – просто стерильный, выхолощенный холод.

Он постучал костяшками, приглушенный звук утонул в толще металла. Дернул за ручку – тяжелая дверь с глухим скрежетом подалась внутрь, открываясь неохотно, будто не желая впускать.

Дима сморщился и зажмурился. Кабинет ударил по глазам слепящей, почти хирургической яркостью. Все было белым. Не просто белым, а нарочито, агрессивно белым. Гладкие стены без единой трещины, белые стеллажи, нагруженные аккуратными рядами одинаковых папок, глянцевый белый потолок, отполированный до блеска белый пол. В огромное панорамное окно, затянутое легким тюлем, будто в самом деле бил прожектор, выжигая тени. Нужно привыкнуть. Минут пять? Десять? Или просто сжечь себе сетчатку и уйти отсюда слепым калекой – тоже ведь вариант. Не самый худший.

Он и не понял, сколько прошло. Время в этой белой коробке текло иначе. Открыл глаза, слеза смазала картину, и сначала он увидел лишь размытые пятна. Потом проступили очертания: низкий стеклянный стол, начищенный до зеркального блеска, и два кресла – кроваво-красные, как свежая рана на стерильной повязке. На одном из них сидел какой-то старик. Его длинные, неестественно светлые волосы были видны еще с порога. Нарцисс. Седина со временем ушла в оттенки пепла. Долго подбирал краску, стоя перед зеркалом?

– Здравствуйте… – Дима сделал пару неуверенных шагов вперед, ботинки отдавались глухим стуком по идеальному полу. – Извините… Герман, верно?

– Да, все верно, – улыбнулся мужчина. Улыбка была отработанной, ровной, как линия горизонта. – Подходите, присаживайтесь.

Дима закрыл за собой дверь. С потолка, с легким шелестом, посыпалась мелкая штукатурка, оседая на его плечах белой пылью. Кабинет, что ли, старый? Или это само здание так реагирует на мое присутствие, содрогаясь до самого фундамента?

Вокруг действительно царила белизна, и только эти два адово-красных кресла резали глаз, будто кадр из черно-белого фильма, где кто-то выплеснул ведро краски. Белый столик посередине, холодный и бездушный, отражал в себе искаженные силуэты комнаты, хотя отражать-то, по сути, было нечего – лишь пустота и свет.

Кресло оказалось на удивление мягким. Чересчур мягким. Будто провалился в пустоту. Или в чье-то неестественное, натянутое гостеприимство. Сейчас проглотит с головой.

Напротив, в позе, отточенной годами практики, сидел Герман: закинул ногу на ногу, руки сложил в один большой кулак и уперся ими в твердый, выступающий подбородок. Наблюдал. Настоящий психолог. Картинка из дешевого учебника. Сейчас достанет блокнот и начнет выводить каракули, делая вид, что записывает мою бредятину. Наконец Дима мог его рассмотреть, как следует: волосы были не просто светлыми, а явно крашеными – тот самый модный пепельный блонд, который смотрится нелепо на мужчине его лет. Зачем старику с проступающей сединой перекрашиваться в пепельный? Пытается сбросить лет двадцать? Странный тип. Нос с легкой, но упрямой горбинкой, не уродовал лицо, но так и чесались руки вправить этот мелкий дефект. Борода – жидкая, росшая только около рта, – делала его вылитым Уолтером Уайтом. Глаза серые, словно куски промерзшего за зиму льда. А все лицо – старое, испещренное морщинами, каждая из которых казалась заслуженной.

– Что ж, молодой человек, меня вы знаете, а я вас – нет. Представитесь? – улыбка не сходила с его лица, застывшая маска.

– Я Дмитрий. Дмитрий Александрович.

– Хорошо, Дмитрий, – Герман перевел взгляд на стеклянную столешницу, будто читая что-то в ее отражении. – Забавно, я тоже Александрович…

Дима ухмыльнулся. Не много Александровичей я повстречал за свою недолгую жизнь. Хотя имя Александр – как грязь на подошвах после осеннего дождя. Саньки, Сашки, Шурики. Классно. Просто зашибись.

– Дмитрий, с какой целью вы ко мне пришли?

Задает вопросы. Ну конечно, психолог. Разминка перед боем. Сейчас достанет блокнот, потом очки на нос напялит, сделает умное лицо.

– Я просто хочу кому-нибудь рассказать свою историю. Мне надоело молчать. Хочу, чтобы хоть кто-то узнал обо мне. Я всегда грустил, и мне было скучно жить, но именно сейчас я понял, каково это – «жить по-настоящему», – наконец выдохнул Дима, сам удивляясь пафосу собственных слов. – Понимаете?

Герман внимательно слушал. Не шевелился. Даже не моргал. Глаза пересохнут же, старик. Моргай. Или ты робот?

– И как вам это удалось, Дмитрий?

– Все благодаря моему другу. Только благодаря ему.

– Расскажите о нем. Как он помог вам?

– Это очень долгий рассказ, – сделал паузу парень, впиваясь взглядом в морщины на лице психолога, пытаясь найти в них хоть каплю искренности. – Вы точно готовы его полностью услышать?

– Конечно, вы можете написать книгу, как Ник Кэррэуэй в «Великом Гэтсби», – Герман ухмыльнулся, и в уголках его глаз собрались лучики новых морщин, – но вы же понимаете, что это займет куда больше времени? Так что, можете прямо сейчас рассказать. Времени у нас достаточно, мы с вами никуда не торопимся. Но, в любом случае, решать только вам.

А заслуживает ли этот старик моего рассказа? Это не просто история, это моя жизнь, вывернутая наизнанку. Ему подобные исповеди уже представляли десятки раз, а то и сотни… Он слушал чужие крики души, а потом шел пить чай с печеньем. А может, просто послать его на хер и свалить? Сказать, что передумал.

– Знаю, вы можете стесняться, можете не доверять мне, я вас полностью понимаю, – медленно, будто в такт негромко тикающим где-то часам, кивал головой Герман. – Не беспокойтесь, любой психолог – это сейф. Он держит всю жизнь своего пациента у себя в голове и никому ничего не рассказывает. Представьте, будто вы разговариваете с самим собой. Тем более, разве не за этим вы пришли ко мне? Вы еще у порога двери были согласны рассказать мне о себе.

Мысли читает. Вот зараза. Или он просто настолько предсказуем? Или ему на самом деле нужна моя история, как коллекционеру – очередной редкий экземпляр?

– Хорошо, – сдался Дима, откидываясь на спинку кресла и чувствуя, как мягкий материал обволакивает его. – Как я уже и говорил… Это очень долгий рассказ.

Герман кивнул. Будто сказал «все правильно, продолжай, я весь внимание».

– Все началось еще в начале одиннадцатого класса. С моего нового знакомства…

***

1 сентября

Воздух в классе был густым и спертым, пах старыми книгами, пылью и дешевым дезинфектантом, которым пытались замаскировать запах безнадеги. Это был одиннадцатый класс. Последний аккорд. Еще год – и все, можно валить, бежать, оставляя позади это желтое кирпичное здание с вечно плачущими от конденсата окнами. Год за годом – ничего здесь по-настоящему не менялось. Только старели преподаватели, взрослели и уходили учащиеся, менялись директора, словно фигуры на шахматной доске. А вот само здание… Здание все помнило. Оно впитывало в свои стены крики на переменах, шепот списывающих на контрольных, гул скучающих голосов. Оно помнило все моменты своего прошлого, начиная с самого первого кирпича. Школу начали проектировать еще при Союзе, в эпоху космических надежд и бетонных панелек, но когда великий и могучий Союз превратился в непредсказуемую Россию – строительство заморозили на самом начальном этапе. Денег не было, или были другие, более важные проблемы. Спустя несколько лет, уже при новой, непонятной власти, школу все-таки достроили. Спешно, кое-как, не учтя, что через годы здание будет хлипким, как карточный домик. Один раз ударишь с приложением силы по стене в туалете – и вот уже торчит кусок штукатурки, а за ним – уродливая дыра. А если дело доходило до настоящей драки, то эти картонные стены пробивались так легко, будто их и не существовало вовсе. Больно, конечно, было – и костяшкам, и спине, прижатой к этой бутафории. Повсюду, если приглядеться, виднелись следы ремонта – стены с заделанными дырами, отличающиеся по цвету от основной поверхности. Пятна. Можно было сразу прочитать историю: вот здесь не поделили сигарету, а тут – девчонку. А пройдя чуть дальше по коридору, можно было наткнуться на одинокое, огромное, как кратер, пятно – это кто-то влетел с ноги прямо в стену, пытаясь доказать что-то миру или самому себе.

Дима перешел в эту школу еще в десятом классе. Сдал экзамены в другой, более благополучной, и захотел чего-то нового. Резкой смены декораций. Он никогда особо не разговаривал с кем-то из одноклассников. Не потому что не мог – просто не видел смысла. Никаких общих интересов. Никаких совместных, пьяных вечеров или походов в кино. Одни вечные, тупые вопросы к нему по типу: «почему ты такой странный?». А он не был странным, он просто видел всех этих людей насквозь, видел их мелкие страхи, пошлые мечты и оголенную глупость, и не хотел опускаться до их уровня. Они все – глупы, и своей стадной, агрессивной странностью не понимают меня. Когда он перешел в эту школу, он сразу «познакомился» с некоторыми ублюдками из своего нового коллектива. Так хорошо познакомился, что на следующий день после первой же учебы получил сотрясение мозга в туалете на третьем этаже. Родителям, глядя в их уставшие лица, сказал, что поскользнулся на лестнице и ударился виском об угол ступеньки. Повели в больницу, а врачи-то умные, видавшие виды – сразу отличили кулак от тупого угла. Родителям, к их счастью или к несчастью, об этом не сообщили. Унижали его подобным образом около полугода, потом, видимо, новизна ощущений иссякла, и они отстали. Но Дима так и остался тихоней. Серой, незаметной мышкой. Никогда никого не бил и не унижал в ответ. Только в мыслях. В своих фантазиях он творил с ними такое, что Ганнибал Лектер бы прослезился.

И вот, он сидит в этом классе, за партой, испещренной поколениями учеников. Древняя, темная древесина, покрытая слоями лака и автографов. Дряхлые стены, с которых облупилась краска, и качающаяся, как зуб после удара, доска, на которой мелом выведено коряво: «С первым сентября!». Дима даже не слушал писклявый голос классной руководительницы, Ольги Ивановны, он просто смотрел на свою новую сумку, стоящую у ног. Красивая ведь, черная, матовая кожа, пахнет новизной и дороговизной. Идеально влезает ноутбук и пара учебников, ничего лишнего. Влюбился в нее с первого взгляда в магазине, как в самую лучшую, недосягаемую девушку, которая не будет капризничать по пустякам, не станет выедать мозги упреками и не заставит скучать. Она просто будет молча делать свое дело – носить в себе знания. Цена, правда, за такое сокровище была кусачей – почти десять тысяч. Целую тысячу с чем-то он наскреб из своих запасов, остальное пришлось выпросить у родителей на день рождения. Любви ведь не прикажешь. В итоге, она стала его главным подарком на восемнадцатилетие. И он радовался. Искренне, по-детски. Прекрасная, верная сумка.

– А теперь, ребята, важная информация! – писклявый голос Ольги Ивановны, похожий на скрип несмазанной двери, повысил свой тон, стараясь перекрыть общий гул.

Дима оторвался от созерцания сумки и поднял глаза.

И что ты хочешь нам рассказать? Что опять будет общешкольная линейка с дурацкими танцами? Или что учиться будем до ночи, потому что так надо для галочки?

– В этом году учебный процесс будет начинаться не как раньше! Теперь вы будете начинать учиться в полдевятого. Запишите себе где-нибудь, чтобы не забыть!

Отлично, просто замечательно. Теперь еще и времени на сон меньше. Целых тридцать минут украли. Кто это придумал? Директор?! Ну конечно директор, кто же еще? Да этот придурок уже умереть должен был после того как рак легких получил. Излечился, сука? Ремиссия у тебя? Ввел какие-то тупые, никому не нужные правила в учебном заведении, а сам, наверное, в это время в своем кабинете какую-то молоденькую училку лапаешь? Весь персонал школы ведь помнит, для чего ты водил к себе учениц год назад! Откупился своими деньгами, мразь. И ведь ничего тебе за это не было. Дело даже не завели.

Всего за один год Дима смог узнать о своей новой школе все. Все ее грязные секреты. Коррупция здесь была такой же обыденной, как и везде. Никогда ничего нигде по-настоящему не менялось. Только власть переходила из одних рук в другие. И то – никогда не уходила совсем.

В кабинет, не постучав, зашел какой-то парень. Вид у него был не то чтобы не выспавшийся, а скорее отрешенный, будто он только что вернулся из долгого путешествия по параллельным мирам. Темные круги под глазами, веки наполовину прикрыты. А по одежде – вылитый скинхед, этакий молодой бонхэд: тяжелые, начищенные до блеска военные берцы, рваные по коленям черные джинсы, темно-серая, почти черная рубашка в крупную клетку. Для полного комплекта только бритвой по голове пройтись, да пару нецензурных татуировок на шее набить.

В их школе, впрочем, можно было ходить в чем угодно. Хоть в домашнем халате и тапочках приходи – тебе ничего не скажут. Всем плевать. Абсолютно. Плевать – главный, негласный принцип этого места. Сам Дима сидел в своем классическом костюме: узкие черные брюки, свежевыглаженная белая рубашка и строгий черный пиджак. Неудобно, конечно, но зато красиво. Выглядел солидно.

Парня этого никто не заметил: ни Ольга Ивановна, продолжавшая бубнить что-то про расписание, ни сидящие ученики, погруженные в свои телефоны или в разговоры с соседями. Настолько всем плевать. По-видимому, это был новый учащийся их уже сформировавшегося коллектива.

Он, ничего не сказав, не извинившись за опоздание, прошел вдоль ряда и плюхнулся на свободную парту где-то сзади. Дима не обратил на него особого внимания, снова углубившись в изучение своей парты. Годы шли, а синие и черные каракули от шариковых ручек и перманентных маркеров на столах никогда не стирались, и никто не брал на себя труд их отмыть. Кто-то когда-то, от скуки, взял циркуль и со всей подростковой яростью вжал его иглу прямо в безобидное дерево, оставив потомкам бестолковые послания: «химичка – тупая сука», «школа – говно», «когда домой?», «а на хуй так жить?». И, конечно же, вечные, как сама жизнь, рисунки мужских и женских половых органов. Без этого, видимо, никак. Базовые инстинкты.

– А теперь запишите себе расписание! – воскликнула Ольга Ивановна, и в ее голосе прозвучали нотки почти что торжества.

Ну, еще и расписание, конечно же. Сейчас она зачитает его, как манифест, а оно окажется таким же идиотским, сдобренным никому не нужными уроками, как и все прошлые. Сплошная профанация.

– Итак, понедельник: русский язык, астрономия, химия… успеваете? – она окинула класс влажным взглядом.

Класс молча, как стадо покорных овец, кивнул в унисон.

– Хорошо. Значит: русский язык, астрономия, химия. Дальше: биология, алгебра и опять русский язык. Шесть уроков. Так, теперь вторник…

Дима перестал записывать где-то на «астрономии». Он с наслаждением закинул дорогую ручку обратно в свою прекрасную сумку и откинулся на спинку стула. Впереди – целый год. Всего лишь год.

***