Старые друзья

Округ Тэйлор, Кентукки, март 1962

Фрэнк Кранц

Средний Запад – это вам не восточное побережье и уж точно – не Европа. Помнится, в Европе меня поразило то, что зима у них считается с декабря месяца. У нас же на Среднем Западе зима берет свое только в январе, а уже март-то самый что ни на есть настоящий зимний месяц. Поэтому март-месяц в наших местах мертвое время. В полях, засыпанных снегом, делать нечего и большинство из нас катается в гости к соседям или попивает бурбон в Кембеллсвилле. Я же тихо сижу дома и пью кофе, хотя тоже не дурак выпить один-другой бурбон. Вот только настроение не то. Если продышать дырочку в оконной наледи, то можно посматривать в окно, прихлебывая горячий напиток. За окном все бело и спокойно. Белы поля, выбелены снегом амбар и гараж, и даже изгородь поседела от инея. Наш проселок тоже завален снегом и до весны я его трогать не собираюсь. Белый – цвет покоя и умиротворения. Эта белизна успокаивает и можно не думать ни о чем. Иногда мне это удается, а иногда не очень. Тогда ко мне подходит бабуля, которая все на свете замечает и заставляет заниматься каким-нибудь совершенно ненужным делом. Вообще-то мне давно уже полагалось бы спиться, но Стэнли еще мал, да и Дафна бы не одобрила. Ну вот, опять… Я же обещал себе не думать. Просто смотри на снег…

От нашей фермы до города миль десять, но мы всегда говорим "двадцать" – так солиднее. Вначале надо проехать почти милю по проселку, потом по окружному шоссе. Во времена моего детства зимой все было завалено снегом и мы на всякий случай еще с осени запасались провизией на три месяца. Но после той войны округ закупил снегоочистительные машины из списанной армейской техники, и теперь по шоссе можно проехать уже на следующий день после снегопада. Мой же проселок я не чищу за ненадобностью. И вправду, зачем? Продукты мне привозят и оставляют там, где этот проселок упирается в окружное шоссе. Обычно это делает почтальон, которого просят в городской продуктовой лавке. Он оставляет их в деревянном сундучке, чтобы не сожрали голодные койоты, волки или медведь-шатун. Туда же он кладет и почту: газеты для меня и комиксы для Стэнли. Писем я не получаю. Телефона на ферме нет и почтальон забирает из почтового ящика список покупок: их он привезет мне через две недели. За продуктами я хожу на охотничьих лыжах, доставшихся мне еще от деда. Иногда я надеваю их и иду на пригорок, где размахивает голыми ветками одинокая сикамора. Я стою долго, пока одежду не покинет все тепло дома и я не начну замерзать. Там у меня получается не думать и так я и провожу зимние дни. Летом будет полегче, летом надо работать в поле. А пока что эта бесконечная зима все длится и длится…

Обычно, меня отрывает от таких бессмысленных рассуждений моя мать, которую мы со Стэнли зовем бабулей. Но сегодня это был соседский мальчишка, старший сын Нельсона и Ненси. Их ферма, это последнее что осталось от небольшого поселка, населенного в свое время исключительно черными. Потом поселок захирел, народ подался, кто в город, а кто и дальше на запад. Осталась лишь ферма Нельсона.

– Дядя Фрэнк – заорал парнишка – Там к тебе какие-то янки приехали. Они не могут проехать по проселку.

Вот только этого мне и не хватало. По мне, так если им надо, то могут и по снегу пройти, не так уж он и глубок. Но постойте, парнишка сказал "янки"? Значит это не налоговый инспектор. Я с удивлением почувствовал, что меня начинает разбирать любопытство. Ну что ж, проселок следовало расчистить хотя бы из вежливости. Я пошел в гараж и попытался завести трактор, надеясь в душе, что он не заведется после месяцев простоя. Как же, держи карман шире, ты же сам регулировал карбюратор. Трактор завелся с пол-оборота, как наша с Нельсоном "коробка" по тревоге в Арденнах. Бульдозерный отвал был уже укреплен и я с грохотом выехал из гаража под изумленными взглядами бабули и Стэнли, выскочивших на галерею. Трактор рычал, отваливая налево пласты снега и это знакомое рычание успокаивало меня, как рев танкового мотора перед боем. Вскоре показалось шоссе и светло-зеленый "Бьюик" на обочине. Интересно, кто бы это мог быть? Но через заиндевевшее стекло все равно ничего не было видно. Я помахал им рукавицей и повернул назад, отваливая снег с другой половины проселка. "Бьюик" медленно пополз за мной. Перед домом я покрутился еще немного, расчищая площадку, и наконец счел свою миссию выполненной и загнал трактор обратно в гараж. Когда я вернулся к дому, гости уже здоровались с бабулей и малышом. Наверное, сегодня воскресенье, подумал я, раз мой Стенли не в школе. Вообще-то, он не так мал и в свои двенадцать лет уже начинает проявлять замашки подростка: упрямство и самостоятельность. Или то, что он считает самостоятельностью… Во всяком случае, с "янки" он здоровался как взрослый. Но постойте, я же знаю одного из них! Мне улыбался немного постаревший, слегка обрюзгший, но все еще легко узнаваемый Изя Шойхет.

– Шалом Фрэнки! – сказал он на иврите – Как поживаешь? Как твоя кукуруза?

Интересно, как меняются времена, подумал я. Помнится, в прежние годы Изе плохо удавалось сдерживать эмоции. А вот сейчас у него было такое выражение лица, как будто он не видел меня со вчерашнего дня и пришел сообщить цены на рынке в Рамле. Иврита я не слышал с 50-го года и был уверен, что напрочь его забыл. А вот теперь выяснялось, что ничего я не забыл и я не знал, радоваться этому или огорчаться.

– Тут тебе не Россия – проворчал я, с удивлением слыша как из меня легко выскакивают полузабытые ивритские слова – У нас тут под снегом ничего не растет.

Бабуля и сын вытаращились на меня как краснокожие на "Мэйфлауэр". Впрочем, бабуля тут же поджала губы, догадавшись на каком языке мы говорим. Второй "янки" вежливо улыбался.

– Познакомьтесь с мистером Ричардом Пайпсом – Изя перешел на английский.

Бабуля опомнилась и началась светская беседа. У Изи неплохой английский, но за янки его мог принять только нельсоновский балбес. Мистер Пайпс же говорил почти чисто и мог бы, пожалуй, сойти и за янки, но и с ним что-то было явно нечисто. К бабуле он вежливо обращался – "мадам", стараясь вытягивать это слово на средне-западный манер. И у него почти получалось, но именно "почти". Впрочем, нашу бабулю ему обмануть не удалось, но воспитание взяло свое и поджатия губ я больше не наблюдал, хотя мамина речь звучала пожалуй несколько суховато. Но тут на огонек зашел Нельсон на своих снегоступах и она сразу оттаяла. Нельсона она привечала всегда, а после того, как он вытащил меня из горящего танка, она в нем просто души не чаяла.

Гости приехали, как и полагается в наших местах, со своими продуктами. То ли их проконсультировали по дороге, то ли Изя вспомнил сибирские, или какие там были у него в детстве, обычаи. Бабуля, как и полагается, попыталась отказаться, впрочем, не слишком настойчиво. Среди припасов были и окорок (ох, Изя, куда смотрит раввинат), бутылка мадеры (на которую уже плотоядно поглядывала бабуля) и разные другие разности. Не было там только ни комиксов, ни моделек самолетов и я понял, что Натан так ничего Изе и не рассказал. И без того мой израильский гость слишком уж подозрительно поглядывал на забившегося в угол Стэнли и явно прикидывал на кого еще, кроме меня, он похож. Я конечно был рад увидеть старого боевого товарища, но не могу сказать, что мне так уж интересовала причина его приезда, по крайней мере поначалу. Как и принято, мы первое время говорили о чем угодно, только не о том, что каждого из нас интересовало. Бабуля, совершенно растаяв, сделала нам по кружке грога, нелишнего в такую погоду и начались неторопливые рассказы, разумеется про ту войну. Изя поведал нам историю о своем бое под Нарвой, которую я уже слышал пару раз. Нельсон в ответ рассказал как мы с ним горели в Арденнах. Эту историю я слышал от него уже раз сто и поэтому прервал ее на середине. Впрочем, лицо Нельсона выглядело красочнее любой танкистской байки и Изя тщательно старался на него не смотреть. Пайпс же только едва незаметно посмеивался и я ехидно поинтересовался, что он делал в те годы. Оказалось, что он служил в авиации в какой-то Полтаве. Не знаю в какой это было стране, но они с Изей понимающе переглянулись и я, учитывая едва заметный акцент второго гостя, подумал о Польше. Мне тоже следовало что-нибудь рассказать и я поведал о том как Изя всегда задевал за что-нибудь в своем "Шермане", рвал одежду и поэтому всегда выглядел босяк-босяком.

– Поэтому ты и заменил меня на Гинзбурга? – проворчал он.

Ежи был записной враль и представился поначалу как ветеран Эль Аламейна. Только много позже он признался мне, что части Андерса не участвовали в том сражении и свой единственный бой он принял во Фландрии в составе 1-й Бронетанковой, когда его "Крусейдер" сразу же подожгли фаустники. Но он оказался танкистом милостью божьей, не чета Изе, поэтому я его простил. А Шойхет как был канониром, так канониром и остался, правда, судя по всему, неплохим.

Тут я мельком посмотрел на Стэнли и внутренне похолодел. Он слушал с огромным интересом, даже раскрыв от усердия рот и благоразумно не задавал вопросов, хотя ему явно очень хотелось. Похоже, он еще не понял, в какой стране воевали мы с мистером Шойхетом, но до этого было уже совсем недалеко. Я бросил беспомощно-панический взгляд на бабулю и она, поняв меня без слов, утащила внука из гостинной. Наверное – делать уроки, что в корне противоречило ее христианской морали, потому что сегодня было воскресенье. Бедная мама, мало ей того, что я не вожу Стэнли в церковь. Правда иногда она пытается делать это сама. Хорошо хоть что церковь далеко и пешком по снегу до нее не добраться. Посмотрев по сторонам, я понял, что наши с бабулей манипуляции не укрылись от Изи и, похоже, от мистера Пайпса тоже. Только один Нельсон вроде бы ничего не заметил.

Наконец разговор зашел о цели их приезда и тут мне начали открываться любопытные горизонты. Вначале Изя некоторое время мямлил нечто невразумительное про Атомную Эру, но было заметно, что он и сам толком не понимал с чем ее едят. Его миссия была так же туманна как и мое будущее и он это прекрасно понимал. Наконец, прозвучало имя Натана, но в подробности Изя не вдавался, лишь все время посматривал на Стэнли, который снова пробрался обратно в гостинную. Шойхету похоже было непонятно, какие именно надежды возлагал на него Натан. А вот мне все было ясно как божий день – Натан был в отчаянии и хватался за соломинку. Такой соломинкой и был Изя. Я неплохо знал Натана и уже видел его однажды в таком состоянии, когда… Но про это мне думать не следовало и я благополучно перестал думать, тем более, что Пайпс наконец заговорил. Оказалось, что он профессор философии из Гарварда. Вот чего нам не хватало в нашем округе, так это профессоров философии. Именно так я и выразился, поинтересовавшись, какого именно хрена его сюда занесло? Он хитро улыбнулся и спросил:

– А вы сами-то как думаете, мистер Кранц?

Теперь все, включая Нельсона и Стэнли, уставились на меня. Изя знал меня как облупленного, Нельсон тоже, да и профессор похоже был весьма непрост, поэтому изображать тупую деревенщину не имело смысла. Но и раскрываться перед ними я не торопился, тем более, что у Стэнли уже ушки были на макушке.

– Ищете, где бы построить бомбоубежище? – осторожно предположил я.

Нельсон расхохотался:

– Верно говоришь, Фрэнки, на нашу глушь у них бомб не хватит. Тут у нас ни баз ни заводов нет.

Я в этом не был так уж уверен. Под Ричмондом на базе Блю Грасс по слухам хранилось химическое оружие, да и в совсем недалеком Форт Ноксе творилось что-то уж совсем непонятное. А Нельсон все гнул свое:

– Есть у меня один лужок на продажу… Много я с вас не возьму, лишь только обдеру как липку. Ну как?

Но я-то видел, что ему вовсе не смешно. Пайпс это тоже заметил и сказал ласково:

– Спасибо, но это не для нас. Лучше подождите, пока денежные мешки побегут на запад. Вот только боюсь что тогда зеленые бумажки будут годны только на растопку.

– Что же тогда делать? – спросил Нельсон – Зарываться поглубже? Подружиться с кротами?

Было заметно, что сейчас он думал о своих детях. А вот Стэнли, широко раскрыв свои темные как ночь глаза, выжидающе смотрел на меня. Иисусе, как он похож на мать! Не бывает таких глаз в Кентукки, не бывает! Надо ему что-то сказать, успокоить… Но что?

– Я уверен, что решение есть – твердо сказал я, глядя на сына.