Глава 8

То ли он так увлекся, что не услышал ее шагов, то ли она нарочно подкралась незаметно. Возможно, и одно, и другое.

Адам стоял у спуска в долину, над амфитеатром, и смотрел на триумфальную арку. Теплые лучи заходящего солнца просачивались между деревьями, накладывая на сад янтарные тона. Даже темная чаща каменных дубов за аркой казалась не такой мрачной и пугающей.

Родник обнаружился именно здесь – в искусственном гроте имелся каменный желоб. При нормальных обстоятельствах вода, заполнив желоб, стала бы стекать в канал, который шел от арки к верху амфитеатра, где разделялся надвое.

– Привет.

Она стояла слева от него, под низкими ветвями дерева. Длинные черные волосы убраны назад и завязаны в хвостик, легкое, без рукавов, платье перехвачено пояском.

– С тех пор как я вас заметила, вы даже не шевельнулись, – сказала она по-английски и направилась к нему.

Сначала Адам подумал, что это какая-то игра света, но, когда она подошла ближе, понял: ее высокий, гладкий лоб портили шрамы. Один, короткий, находился под самой линией волос, в середине лба; другой, отходя от первого, шел диагональю к левой брови.

– Я уж подумала, что в саду появилась новая статуя. – Она говорила на английском хорошо, но с заметным акцентом.

Адам улыбнулся в ответ на шутку:

– Извините, задумался.

Он посмотрел в глубокие, темные глаза, сознательно стараясь не соскользнуть взглядом выше. Впрочем, если бы это и случилось, она, похоже, огорчаться бы не стала. Хотела бы скрыть шрамы, носила бы волосы по другому, а не убирала их с лица.

– Вы, должно быть, Адам.

– Да.

– А я – Антонелла.

– Вы ее внучка, да?

– Она рассказывала вам обо мне?

– Сказала только, что вы безобидная.

– А-а, – в слегка раскосых глазах вспыхнула ус мешка, – она думает, что знает меня.

Антонелла повернулась к арке.

– Вы смотрели на нее. И о чем думали?

– Она не симметричная.

– Неужели?

– Декоративные панели сбоку – посмотрите, – диагонали идут одинаково.

Ветры, дожди и солнце оставили на камне свои следы, кое-где обосновался лишайник, и все же обнаружить аномалию было не так уж трудно.

– А я и не замечала, – негромко сказала Антонелла. – И что это значит?

– Не знаю. Может быть, ничего. – Адам посмотрел на нее. – По-моему, немного нарочито, вам так не кажется?

– Нарочито?

– Я имею в виду арку. Она выглядит… претенциозно.

– Pretenzioso? Может быть. Немного. То есть вам не нравится?

– Нравится. Просто…

Он не договорил, поймав себя на том, что и сам вот-вот заговорит напыщенно.

– Продолжайте, – попросила Антонелла. – Мне кажется, я понимаю, что вы имеете в виду.

Триумфальная арка – классическая архитектурная форма, популярность которой возросла в эпоху Ренессанса, объяснил Адам, но в других садах ничего подобного ему до сих пор не встречалось. Более того, присутствие арки нарушает общий тон ненавязчивого символизма, того тихого голоса, которым говорит остальной круг.

Может быть, из вежливости Антонелла спросила, не желает ли он поделиться с ней другими открытиями. Ему следовало ответить, что делать какие-то выводы пока еще слишком рано, но эти мысли отступили перед перспективой приятной прогулки в компании внучки синьоры Доччи.

Такой уходящий вниз по склону амфитеатр вовсе не есть нечто эксклюзивное, объяснил Адам, хотя он и уже, и отвеснее, чем, например, амфитеатр в Sacro Bosco, Священном лесу, в Бомарзо, под Римом. Что интересно, Пьер Франческо Орсини тоже посвятил сад своей умершей супруге, Джулии Фарнезе, хотя на этом параллели и кончаются. В сравнении с мятежным воображением Sacro Bosco с его мавзолеями, нимфами, галереями и храмами, с его ошеломляющим парадом высеченных из камня причудливых созданий – сирен, сфинксов, драконов, львов, гигантской черепахи и даже боевого африканского слона, держащего в хоботе убитого солдата, – мемориальный сад на вилле Доччи выглядел упражнением в сдержанности.

Примером этого более сдержанного подхода была статуя Флоры на постаменте у вершины амфитеатра. Сама ее поза – в повороте, с согнутой левой ногой – считалась традиционной, типичной для второй половины шестнадцатого века и нашедшей наивысшее выражение в скульптурах Джамболоньи и Амманнати. Фактически, на что указывалось и в одном из документов из папки, Флора была скопирована с мраморной Венеры Джамболоньи, стоявшей в Садах Боболи во Флоренции, хотя ей, как и многим из расплодившихся копий шедевра, недоставало грации и витальности оригинала.

– Насчет других не знаю, – сказала Антонелла, когда они обошли статую, – но для меня она живая.

Судя по тону и упрямому выражению лица, ожидалось, что Адам примет вызов и получит отпор, но он промолчал, и Антонелла добавила:

– Дотроньтесь до ее ноги.

Лучше бы она этого не говорила. И не делала то, что сделала, – подняла руку и медленно прошлась пальцами по внутренней стороне мраморной икры, от подошвы до изгиба колена, – не оставив ему иного варианта, как только последовать ее примеру.

Он попытался почувствовать что-то – он даже хотел испытать хоть какое-то ощущение – и почувствовал.

– Что вы чувствуете? – спросила Антонелла.

– Я чувствую себя потным англичанином, покушающимся начесть обнаженной статуи в присутствии незнакомки.

Антонелла громко хохотнула и с опозданием прикрыла рот ладошкой:

– Извините. Может быть, со временем и вы станете воспринимать ее по-другому.

– Может быть.

– Пожалуйста, продолжайте.

– Хотите слушать?

– Если бы могла, я приходила бы сюда каждый день.

В том, что статуя Флоры скопирована с Венеры, нет ничего удивительного, продолжал Адам, поскольку две эти богини очень тесно связаны. Обе ассоциируются с плодородием и весной. Вполне возможно, что богиня любви и богиня цветов появились вместе и на двух самых известных картинах Ренессанса: «Весна» и «Рождение Венеры» Сандро Боттичелли.

– Правда?

– Как сказать… Это новая теория. Очень новая.

– Ага, – скептически протянула Антонелла.

– Вы правы. Может быть, это и не так. – Он пожал плечами, прекрасно понимая, что если она и впрямь очарована садом и даже готова приходить сюда каждый день, то его теория уже захватила ее.

– Вы все-таки расскажите.

Пересказывать историю Флоры не пришлось – Антонелла тоже читала собранные в папке документы. Ее прадедушка включил в документ отрывок из Овидиевых «Фастов», с подробным описанием того, как Зефир, западный ветер, преследовал нимфу Хлорис, как, догнав, овладел ею и как, заглаживая вину, взял ее в жены и превратил в повелительницу всех цветов, Флору.

Никто и никогда не оспаривал того факта, что и Зефир, и Хлорис фигурируют на картине Боттичелли «Весна», но до последнего времени исследователи полагали, что фигура, стоящая слева от них, есть хора – дух – весны, разбрасывающая цветы. Отсюда и название картины.

– А что, если на самом деле она – Флора?

– После превращения?

– Вот именно.

– Не знаю. И что тогда?

Тогда картину можно было бы интерпретировать как аллегорию природы любви. Ставя рядом Флору – продукт вожделения и страсти – и непорочную Венеру, Боттичелли, возможно, хотел сказать, что истинная любовь есть союз обеих – страсть, умеренная невинностью.

То же скрытое послание можно было прочесть и в «Рождении Венеры». Присутствие Зефира и Хлорис как бы намекало на то, что женщиной на берегу, поддерживающей мантию Венеры, вполне может быть Флора.

– И Венера снова олицетворяет непорочность?

– Именно так. Венера pudica.

Антонелла улыбнулась, когда он, иллюстрируя сказанное, принял хорошо всем известную позу Венеры в ее раковине.

– Хорошая теория.

– Вы так считаете?

– Да. Потому что если так, то Флора – символ эротики, сексуальности.

– Полагаю, что так оно и есть.

Антонелла снова посмотрела на Флору.

– А теперь вы видите?

Он повернулся.

– Посмотрите, как она стоит – бедра отвернуты, но вместе с тем и раскрыты. Приглашающе раскрыты. Рука прикрывает груди, но лишь слегка, небрежно, как будто ей это и не очень-то нужно. Посмотрите на лицо, глаза, рот. Она не ипо innocente.

Теперь Адам понял, к чему ведет Антонелла. Может быть, он и ошибался, списав некоторую расслабленность позы на неопытность второразрядного скульптора. Может быть, мастер и не стремился передать изысканность и стыдливость, но искал выражение чего-то более свободного, более чувственного. Нет, неверно. Похоже, он достиг и одного, и другого – показной застенчивости в сочетании с мощным эротическим посылом.

– Так я не ошибаюсь?

– А? – рассеянно переспросил он.

– Я ведь не одна так думаю. Теперь и вы тоже это видите.

– Возможно.

– Возможно? Так не пойдет, – возмутилась Антонелла. – Либо да, либо нет.

– Хорошо. Вы не ошибаетесь.

– А вот все остальные с вами бы не согласились. Бабушка считает, что я все выдумываю и что это многое обо мне говорит.

– И что же, по ее мнению, это о вас говорит?

Едва задав вопрос, он понял, что дал маху и переступил границы дозволенного.

– Сейчас это не важно, – ответила Антонелла, – потому что мы правы, а ошибается она.

Адам невольно улыбнулся тому, с какой легкостью она отвела неуместный вопрос и помогла избежать неловкой ситуации, в которую он едва не загнал себя сам. Впрочем, мысли уже скакали вперед, вопросы множились, теснились. Было ли сделано это сознательно? Если да, то почему? Почему убитый горем муж позволил, чтобы его жену представили в образе стыдливой и одновременно капризной богини, некоей девственницы-блудницы?

Вопросы так и роились в голове, когда они зашагали вниз по склону, к спрятавшемуся под разросшимися лаврами гроту.

На темном фоне задней стены статуи казались особенно бледными и напоминали неподвижных призраков. В центре, повернувшись влево, стояла Дафна, застигнутая в момент превращения в лавровое дерево, – пальцы ног уже врастали корнями в землю, кора сковала бедра, из пальцев левой, в отчаянии воздетой к небесам руки вырастали веточки и листочки. Справа от нее застыл тот, от кого убегала нимфа, Аполлон – юный красавец с непременной лирой в руке и луком за широкой спиной. Внизу, под ними, у края большой чаши из пурпурного с белым мрамора, возлежал пожилой бородач. То был речной бог Пеней, отец Дафны.

Сюжет был позаимствован из «Метаморфоз» Овидия: нимфа Дафна убегает от охваченного любовной лихорадкой Аполлона и просит отца превратить ее в лавровое дерево, что тот и делает. Миф как нельзя лучше подходящий для устройства сада – Искусство и Природа соединяются в фигуре Дафны. В документах говорилось, что барельеф с этой же самой сценой можно найти в гроте Дианы на вилле д’ Эсте в Тиволи. Но здесь, в мемориальном саду, миф получал дополнительное звучание, отражая историю Флоры, нимфы, также испытавшей метаморфозу из-за домогательств любвеобильного бога.

Последнее наблюдение принадлежало Антонелле. В документах ни о чем таком не упоминалось, и в голову Адаму ничего подобного не приходило, что служило источником некоторого раздражения и злости на себя самого. Впрочем, досада, как он предполагал, вряд ли могла помешать использовать открытие Антонеллы в будущей курсовой как свое собственное.

Она объяснила, как вода, вытекая из поддерживаемой Пенеем чаши, наполняет мраморный резервуар и изливается в небольшой круглый бассейн в каменном полу. Помещенный в центре углубления барельеф изображал обращенное к небу женское лицо, разверстый рот которого выполнял функцию сточного отверстия. Цветы в спутанных волосах указывали на то, что лик принадлежит именно Флоре. Вся эта композиция, безупречная и по исполнению, и по месту в общей планировке, полностью отвечала главной цели сада. Единственной фальшивой нотой был обломанный рог единорога, опустившегося на колени перед Аполлоном и склонившего голову к мраморной ванне. Вполне типичный мотив для сада того периода. Единорог, окунающий рог в воду, символизировал чистоту источника, питающего сад, а значит, любой мог зачерпнуть пригоршню воды и выпить ее, не опасаясь за свою жизнь. Однако в какой-то момент единорог утратил большую часть рога.

Адам ощупал усеченный обрубок:

– Жаль.

– Да, жаль. Что за единорог без рога?

– Белый конь?

Антонелла улыбнулась:

– Очень несчастный белый конь.

Они вышли из грота и повернули на запад по тропинке, уходящей в вечнозеленый лес, плотно укрывающий стены долины. Деревья защищали от прямых лучей, тень дарила облегчение от зноя, и никто не спешил. Антонелла, как выяснилось, жила на другой стороне долины, в сельском доме, который снимала у своей бабушки. Летом там было восхитительно прохладно, а вот зимой жутко холодно, и, когда вода замерзала, девушка взяла за правило уезжать во Флоренцию, где у ее брата была квартира. Антонелла и Эдоардо были детьми единственной дочери синьоры Доччи, Катерины, женщины, которую профессор Леонард назвал «беспутной». Глядя на свою новую знакомую, уравновешенную и спокойную, Адам никак не мог согласиться с такой характеристикой.