– Ну, я наперечет знаю своих сотрудников с таким большим творческим потенциалом, – ядовито сказала Алевтина Васильевна, и Ян немного смутился.

Главный врач откинулась на спинку сиденья и закурила, непристойно вытягивая губы. Она была необыкновенно красивой женщиной, в Голливуде ее приняли бы как родную. Алевтина Васильевна могла бы свести с ума любого мужчину, даже не такого страшного бабника, как Ян, и она прекрасно это знала.

Элегантно, насколько это было возможно на заднем сиденье автомобиля, она закинула ногу на ногу, так что строгая юбка поднялась значительно выше колена. «Какого черта я сел к ней в машину?» – раздраженно подумал Ян.

* * *

Катя не любила посещать директора музыкального училища. Она прекрасно знала, что является одной из лучших преподавательниц фортепиано в городе и работает почти безупречно, но все равно боялась. Больше всего – того, что вскроется ее ужасная тайна: она дает частные уроки в своем классе после обязательных занятий. Это было бы трагедией, ведь левый заработок составлял основную часть ее дохода, и Катя уже привыкла жить на сравнительно широкую ногу. Перенести частные уроки к себе домой она не могла, мама категорически запрещала это, поэтому Катя жила в постоянном страхе.

Кроме того, даже если вызов к директору не был связан с ее разоблачением, то ничего хорошего, кроме нудных поручений распределить педнагрузку, ее там все равно не ждало.

– Екатерина Николаевна, дорогая, садитесь! – Директор училища, пожилой дядечка шарообразного вида, бывший трубач, встретил ее необыкновенно радушно. – Не хотите ли кофейку перед началом рабочего дня? Я сам варю. Покупаю только зерна, мелю их непосредственно перед употреблением и завариваю в турочке. Будете пить?

– Что вы, мне неловко затруднять вас.

«Какой кофе может быть с твоим давлением? – хотелось ей спросить директора. – Тебе же один шаг до инсульта остался!»

– Боже мой, что вы говорите, дорогая Екатерина Николаевна! Это радость – угостить такую прелестную женщину!

«Почему он сегодня в таком игривом настроении, старый ловелас? – подумала Катя. – Неспроста это…»

Тем не менее она терпеливо сидела, пока директор осуществлял все необходимые для приготовления кофе манипуляции. У него был очень маленький кабинет, в котором едва умещались письменный стол, вешалка для одежды и шкаф с классными журналами. Комнатка давно требовала косметического ремонта, побелка осыпалась, а обои кое-где были прихвачены скотчем. Директор был под стать своему кабинету. Если бы вдруг по мановению волшебной палочки в кабинете сделался евроремонт, то директор со своей лысиной, в заштопанном пиджаке и неописуемом галстуке стал бы здесь инородным телом.

Наконец Катя получила микроскопическую чашку кофе.

– У меня к вам просьба, дорогая. Несколько необычная, даже странная, и вы можете отказаться… Никто вас не осудит…

– Я слушаю вас, Петр Петрович.

– Видите ли, вы очень талантливы, я знаю. Знаю и то, что ваши ученицы готовятся к конкурсу…

– Вы хотите меня уволить? – брякнула Катя.

– Боже упаси! Разумеется, нет! Как вы могли подумать? Я хочу вас послать в командировку. В некотором роде.

– Но я не могу никуда ехать! Конкурс на носу, как я девочек оставлю? И другие ученики тоже… Я наметила программы, многие только начали работать над произведениями.

– Я все понимаю. Но с другой стороны, вашим конкурсанткам будет только полезно, чтобы кто-то взглянул на них свежим глазом. Потом, вы территориально останетесь в городе и сможете, если захотите, заниматься с девочками. Вы, надеюсь, помните Маргариту Матвеевну?

– Разумеется, я даже немного у нее училась.

– Видите ли, Катенька, она заболела. Ее положили в больницу и обнаружили на желудке опухоль.

– Ох, какой кошмар!

– Именно. Будут делать операцию. Я говорил с доктором, он все мне объяснил, сказал, что это единственная возможность спасти Маргариту Матвеевну, но потребуется помощь. А у нее никого, она совершенно одинока. Вот я и подумал, что вы, как молодая женщина и ее ученица, могли бы помочь. За ней же нужно ухаживать. И сейчас, и тем более после операции. Вот я и хочу направить вас в командировку в больницу. Конечно, зарплата сохранится за вами в полном объеме, и другие коллеги будут периодически подменять вас, но вы будете главной сиделкой. Как, Екатерина Николаевна?

«Пропали левые уроки», – подумала Катя.

– Хорошо, я согласна. Когда приступать? – Отказаться было просто невозможно. Не то чтобы Катя очень любила Маргариту Матвеевну или сильно хотела ей помочь, но кем ее посчитают сотрудники, если она откажет?

– Чем раньше, тем лучше. Сегодня день доработайте, сдайте дела Людмиле Ароновне и Валентине Петровне, а завтра с утра и начнете. Вот координаты, где лежит Маргарита Матвеевна. Когда вам понадобится отлучиться, звоните мне, и я тут же пришлю вам замену.

– Как ты могла согласиться на такое унижение? – Мама расхаживала по кухне вокруг Кати.

– Я же тебе все объяснила. – Катя гладила халатики и полотенца, с которыми собиралась завтра отбыть к новому месту службы.

– Но это форменное безобразие! И ты тоже хороша. Я, Катя, не понимаю, как можно быть настолько лишенной чувства собственного достоинства.

Катя молча водила утюгом по спинке цветастого халата. Когда-то это было ее парадное платье, в нем она первый раз целовалась с мальчиком. Ей безумно нравился рисунок ткани, только теперь он поблек, как поблекла и она сама, и ее чувства.

– Нет, ты, кажется, даже не понимаешь ситуации. Тебе дали понять, какое место ты занимаешь в училище, а ты, вместо того чтобы возмутиться, соглашаешься выносить горшки.

«Горшки, да», – мрачно подумала Катя. Этот аспект она как-то упустила из виду. Ей работа сиделки виделась в романтическом свете. Вот она сидит читает Маргарите Матвеевне газету, вот поправляет ей одеяло, дает попить… Потом подходит к соседней кровати, спрашивает, не нужно ли чем помочь…

И эта прелестная картинка оказалась грубо перечеркнута. Катя засомневалась, под силу ли ей будет подавать судно, но теперь уже ничего нельзя было поделать.

– Что ты молчишь?

Следовало срочно что-то сказать матери, иначе она могла бы счесть, что Катя ее игнорирует и оскорбляет молчанием.

– Но, мама, Маргарита Матвеевна нуждается в помощи.

– Это я понимаю. Только не могу понять, почему на должность сиделки выбрана именно ты! Что, у вас нет сотрудников без высшего образования? Уборщицы какой-нибудь? Конечно, ты должна исполнить свой долг перед старушкой, навестить ее, принести передачку, но ни в коем случае нельзя превращаться в бессловесную сиделку. Или ты не чувствуешь, насколько это оскорбительно для тебя?

– Но что же делать?

– Не знаю! Во всяком случае, нельзя было соглашаться на это возмутительное предложение. Я думаю, что на твоем месте немедленно подала бы заявление об уходе, если бы мне так определенно дали понять, что не ценят меня как специалиста.

– Наоборот, меня считают очень добросовестным работником. Поэтому и выбрали на роль сиделки.

– Разумеется! Никак иначе! А о том, что у тебя конкурс на носу, они просто забыли! Они совсем не подумали о том, что если твои ученики победят, то все лавры достанутся тем педагогам, которые заменят тебя, пока ты будешь изображать из себя мать Терезу. Ни на секунду об этом не подумали, уверяю!

Черт, а ведь и правда! Катя совсем упустила это из виду. Нет, все-таки мама всегда смотрит в корень. Валентина Петровна наверняка уже вцепилась в ее девочек, как щука. Если они победят, хотя бы одна из них, то Валя разнесет по всей вселенной, что готовила их к конкурсу именно она, присвоит себе все заслуги педагога, а о Кате даже не вспомнит.

– Мама, это не первый и не последний конкурс. Мне важны не лавры, а сознание того, что я вырастила хороших музыкантов.

– Да что ты говоришь?!

Конечно, мама права. Кате хотелось бы стоять рядом со своими девочками во время их триумфа, может быть, ее даже показали бы по телевизору. Она смогла бы повидаться со старыми друзьями, с однокурсниками. Действительно, почему это Петр Петрович выбрал ее ходить за старухой? Маргарита Матвеевна не была ее наставницей, просто около года преподавала в их группе теорию музыки, и у Кати не было перед ней никаких обязательств. Почему он обратился именно к Кате? Знал, что она не откажет? Или она была не первой, просто остальные оказались умнее?

Светка – так звали новую докторицу – и Цырлин сразу невзлюбили друг друга. Ян, конечно, был от Светки тоже не в восторге, но относился к ней спокойно, понимая, что даже это все-таки лучше, чем ничего. Клавдии Ивановне Светка понравилась. Вера надеялась, что она, пройдя хорошую школу на первом отделении, сможет подрастрясти больных на бабки. И только Цырлина всего перекашивало от вида молодой врачихи.

Ян думал: не влюбился ли, часом, почтенный отец семейства? Слишком уж он придирался к новенькой…

Светка в долгу не оставалась. Она вообще вела себя нагло, бурно реагировала на любые замечания, так что с патриархальной атмосферой, прежде царившей в ординаторской, пришлось распрощаться.

Подойдя к двери, Колдунов поморщился. В ординаторской опять ругались.

– Вы, доктор, не имеете даже понятия о терминах, – Цырлин всегда изъяснялся подчеркнуто интеллигентно, – вы позволяете себе говорить недопустимые вещи.

– Нет, а чего я сделала?

– Во-первых, не чего, а что. Вы обязаны хотя бы на службе следить за своей речью.

Колдунов рухнул на диван и закурил. Светка щелчком подтолкнула ему пепельницу.

– Перестаньте оба кричать. В коридоре слышно, – лениво сказал он.

– Ян Александрович, поведение Светланы Эдуардовны негуманно. Может быть, на первом отделении такое было в порядке вещей, но мы, Светлана Эдуардовна, стараемся все-таки не ронять высокого достоинства врача в грязь, несмотря на страховую медицину и прочие ужасы. Вы, дорогой товарищ заведующий, должны работать с кадрами!

– Хорошо, Светлана Эдуардовна, проведем с вами индивидуальное занятие. В вечернее время. – Ян подмигнул Светке.

– Угу, только вы уж достоинство врача не уроните, – огрызнулась та.

– Вам все шуточки. А дождетесь жалобы от пациентов, не до шуток будет, – пригрозил Цырлин.

– Что ты опять натворила, чудо? Я прямо спрашивать боюсь. – Затянувшись сигаретой, Колдунов прищурился.

– Да ничего я не делала, – заныла Светка, – Эрнст Михайлович волну гонит, сам не знает чего. Ну сказала Кононовой, палке старой, что она и без черной икры поправится, ну и что?

– Действительно, что? Вот если бы ты сказала, что, даже постоянно поглощая черную икру, Кононова в ближайшее время отойдет в лучший мир, был бы предмет для разбирательства.

Эрнст Михайлович даже поднялся. Был он маленького роста, довольно пухлый, с характерной семитской внешностью. Обычно он сохранял на лице маску высокомерного спокойствия, а сейчас негодовал, и это возбуждение чрезвычайно ему шло.

– Ян Александрович, я перевязывал больную, она спросила меня, что ей нужно есть, чтобы раны быстрее заживали. Тут зашла Светлана Эдуардовна, хотя ее, кстати сказать, никто не приглашал. Я сказал больной, что нужно много белка и витаминов, что очень полезна черная икра. Пациентка ответила, что скажет дочке, чтобы та купила ей немного. И вдруг наше юное дарование подходит, хлопает больную по плечу и говорит буквально: «Ничего, бабуля, и без икры на ноги встанешь. А то от нее осложнения бывают, пятнами можешь пойти, такую красоту испортишь!»

Ян чуть не подавился дымом. Конечно, Кононова была скандальной бабой, замордовавшей и отделение, и свою дочку. Колдунов знал, что покупка даже баночки деликатеса нанесет глубокую рану дочкиному бюджету, и внутренне согласился с каждым Светкиным словом. Но возможные последствия ее выходки…

– Что ответила бабка?

– А как вы думаете? Подробности можно опустить, но жалобу она напишет.

– Нехорошо, Светочка. Не успела начать работать, как уже подставляешь отделение под удар.

Светка ухмыльнулась, воинственно выпятила челюсть, сережки в ее ушах угрожающе зазвенели. Она даже встала с дивана и прошлась по ординаторской. Со своей ало-желто-черной прической, яркой раскраской лица и юбкой не длиннее набедренной повязки она была похожа на полинезийского вождя перед началом охоты.

– Да чего я подставляю! Кто теперь эти жалобы читает! Администрация наша болт забила на больных, вы разве не в курсе? За жмуриков даже не долбают, а вы старой дуры боитесь.

Ян Александрович только пожал плечами. Действительно, качество медицинской помощи было последним, что волновало медицинское начальство. Колдунов уже забыл, когда его вызывали на ЛКК ^[1], за последние несколько лет он не получил ни одного нагоняя за летальный исход. И вовсе не потому, что стал безупречно лечить больных. Просто ругали теперь совсем за другие вещи: за перерасход лекарств, за длинный койко-день, за отсутствие платных больных. Поступившего в больницу нужно было лечить минимальными средствами, а хорошо там или плохо, выживал человек или нет, никого не волновало. Колдунов уже смирился с этим, но надеялся, что молодые врачи еще питают хоть какие-то иллюзии относительно своей профессии. Увы…

– Так что нечего! – заключила Светка. – Если так всего стрематься, перед больными ломаться, то и будем на одну зарплату сидеть. Я смотрю, они тут у вас совсем на халяву расслабились. Не понимают, что доктора подогреть надо. Чего там, даже за лекарства платить не хотят.

– Да, это я виноват. Не умею я про деньги разговаривать. Каждый раз обещаю себе, что буду неумолим, но каждый же раз язык не поворачивается. Деньги нужны, конечно, хотя бы на нужды отделения. Нам же никто ни на ремонт, ни на белье не дает. Может быть, ты, Света, специалист в этом деле?

Светка потупилась.

– Тут я в вечном пролете, – она тяжело вздохнула, – меня за это и поперли с первой хирургии.

– Вот уж, Светлана Эдуардовна, не будем прибедняться, – вступил Цырлин, – выгнали вас совершенно за другие дела. И не прикидывайтесь невинной овечкой.

– Вы меня заинтриговали, Эрнст Михайлович, – вскинулся Колдунов. – Не поделитесь ли своими знаниями?

– Охотно. Когда Светлана Эдуардовна оперировала, подошел профессор Коровин и спросил, что она делает. Потом попросил продемонстрировать ему операционное поле, но наша Светочка отказалась. И знаете, что она при этом сказала профессору? Что полработы не показывают.

– Хоть слово «дуракам» у тебя хватило выдержки опустить?

– Да, но он, лось сохатый, просек.

Ян улыбнулся. Профессора Коровина он знал прекрасно. Они вместе учились в адъюнктуре^[2], вместе делали стремительную карьеру, и если Янова профессиональная судьба резко, на полном ходу, врезалась в бетонную стену, то коровинская продолжала нестись к заоблачным высям.

Колдунов ему не то что полработы, вообще ничего бы не показал.

– Да, дитя мое, – вздохнул он, – если ты так с профессорами обращаешься, то меня, наверное, просто будешь посылать… Коньяку, короче, хочешь? А вы, Эрнст Михайлович?

* * *

Катя была в шоке. Маргарита Матвеевна, несмотря на тяжелую болезнь, выглядела довольно прилично, насколько это было возможно для почти восьмидесятилетней женщины. Она вообще старалась быть необременительной пациенткой, хотела максимально обслуживать себя сама и всячески противилась Катиным услугам.

Но ее соседки по палате, пенсионерки, решили, что Катя не должна ограничивать свое внимание одной Маргаритой Матвеевной, а, напротив, должна распространить его на всю палату.

Только и слышалось: «деточка, поправь подушку», «доченька, дай воды попить» и самое страшное – «подай, пожалуйста, судно».

Нельзя же было сказать этим божьим одуванчикам, что она не обязана ничего для них делать!

Перед тем как вынести судно, Катя долго собиралась с силами. Она была уверена, что ее стошнит, поэтому, прежде чем достать сосуд из-под бабушки, некоторое время глубоко подышала.

Потом подумала, что рано или поздно ей все равно придется столкнуться с этой проблемой, да и вообще в палате пахнет отнюдь не розами, задержала дыхание и вынесла судно, даже не поморщившись.

Вид отделения повергал Катю в страшную тоску. Палата на семь человек, разномастные кровати с серым бельем и матрасами, набитыми неизвестно чем, облупленные стены и рассохшиеся оконные рамы, из которых немилосердно задувало, – вот каким был интерьер, которым ей предстояло теперь любоваться.

От врачихи, лечившей Маргариту Матвеевну, Катя тоже пришла в ужас. Та одевалась еще более экстремально, чем Катины подростки. А юбку и белый халатик наверняка выбирала, сверяясь с анатомическим атласом, чтобы, не дай Бог, не скрыть ни одного миллиметра своих шикарных ног.

Но если в училище Катя могла просто не пустить на урок супермодную ученицу, то здесь приходилось терпеть. Очень быстро выяснилось, что Светлана Эдуардовна не только модница, но еще и хамка. Когда Катя сказала, что из окна ужасно дует, та ответила: «Не сдует!»

– Но вы должны позаботиться, чтобы больные не простужались, и заклеить окна.

– Хорошо, я здесь заклею, а вы у меня дома. Запомните: кроме как делать назначения, я вам ничего не должна!

«Еще неизвестно, какие она назначения сделает», – мрачно подумала Катя и решила, что сама заклеит окно, пока Маргарита Матвеевна еще не прооперирована и не требует слишком пристального ухода. Старушка отпустила ее ночевать домой, и Катя решила прийти завтра с утра с теплыми трениками, газетами и оконной бумагой. Мыть и заклеивать окна она ненавидела, но другого выхода не было. В этом ужасном отделении заставить кого-то выполнять свои обязанности, кажется, невозможно.

Она вышла покурить, чтобы немного отвлечься, но не тут-то было. Почти сразу же подошла Светлана Эдуардовна. Вслед за ней, покачиваясь, появился мужчина лет сорока. Он в изнеможении облокотился о стену и уставился на Катю. Катя смутилась. Изумительно красивый брюнет с ярко-синими глазами! И эти ярко-синие глаза смотрели на нее довольно-таки сальным взглядом. Наверное, мужчина утром брился, но сейчас на щеках пробивалась явственная щетина. Так же быстро обрастал и Георгий Маркович, но небритый виолончелист казался всего лишь неопрятным, а у этого врача щетина довершала облик похотливого самца. Катя почувствовала себя раздетой и поежилась.

– К-какая рыжая, – вдруг проникновенно произнес самец и качнулся в Катину сторону.

– Ладно-ладно, – Светлана Эдуардовна придержала коллегу за плечо, – идите уже к себе.

Врач покорно развернулся и исчез в коридоре.

– Кто это? – спросила Катя.

– Наш заведующий, Ян Александрович. Будет вашу бабушку оперировать.

– В таком случае, думаю, моя карьера сиделки будет очень недолгой, – ядовито произнесла Катя, гордо затушила окурок и удалилась.

В палате Катю ждал сюрприз. Какой-то добрый человек положил на свободную койку странное существо. Раньше Катя, встречая таких на улице, обходила их по максимально широкой дуге и с максимально возможной для нее скоростью. А вот теперь представилась возможность познакомиться с бомжами, можно сказать, изучить эту разновидность человечества во всех деталях.

Она с ужасом смотрела на тощее тело, неподвижно лежащее на кровати, на грязную кожу, всю в синяках и расчесах, на одутловатое, без всякого выражения лицо. Как можно дойти до такого? Запах от новой обитательницы палаты был просто нестерпимый, но стоило Кате открыть форточку, старушки хором заголосили, что они неминуемо простудятся, подхватят пневмонию и умрут. Она пожала плечами, но форточку закрыла. Через короткое время выяснилось, что бомжиха решила атаковать все их органы чувств. Не только зрение и обоняние, но еще и слух. Тетка принялась подвывать. То громче, то тише, без всякой системы, и от этого музыкальные уши Кати и Маргариты Матвеевны страдали особенно сильно. Все попытки Кати установить с ней контакт были безуспешны, бомжиха не понимала, что от нее хотят.

– Иди домой, Катенька, – сказала Маргарита Матвеевна, – поскольку я вполне способна сама обслужить себя, тебе совершенно незачем находиться в столь изысканном обществе. Иди, детка. Ты не сможешь мне сейчас ничем помочь.