2

Из соседней комнаты раздавалось спокойное пение, чередующееся кашлем и выравниванием голоса. Меня это совсем не напрягало, даже радовало. У нас не было телевизора, был проектор. Алиса, студентка консерватории, уже частично работала преподавателем, она была настоящей Алисой, я спросила, почему ее так зовут – и она показала мне советский мультик про Алису в стране чудес, тогда мне стало ясно. Мы вместе снимали квартиру недалеко от консерватории, хоть особо и не общались, мы хотя бы ладили, были крайне похожи в интересах и просто близкие по духу. Я обязана Алисе жизнью, потому что она познакомила меня с тем человеком, чья лампа единственное, что заставляет меня задумываться над смыслом человеческой жизни.

– Знаешь, что мне в тебе нравится? – смачивая больное горло холодным молоком, спросила девушка.

– Что? – я на секунду отвлеклась от рисунка.

– Я даже забыла, что хотела сказать, – она взяла из моих рук блокнот и внимательно всмотрелась, хмурым взглядом. – Точно не больная фантазия, – она вернула и села рядом. Очень удобно, когда диван стоит около холодильника, в двух шагах обеденный стол, а между ними помешается украденное из городской библиотеки кресло и хилый журнальный столик, на котором никогда не было порядка. – На самом деле, это удобно, когда ты чувствуешь себя одним в квартире. Обидно, наверное, слышать о том, что ты не докучаешь сожителям?

– Ты пытаешься так проявить сочувствие?

– Я тебе соболезнования скорее бы проявила, зная, что ты сирота.

Они думали, что я из детского дома. Ну и хорошо, это мне на руку.

Алиса посмеялась над своей же шуткой.

– А вот что тебе во мне нравится?

– Эм, – я сделала паузу, – голос?

– Нет, не так, – она села вполоборота ко мне, устраиваясь нога на ногу, – вот мне в тебе нравится то, что ты редко расчесываешь гриву (гриву, не иначе, она не воспринимала мои волосы, как волосы), всегда оставляешь колбасу на столе и учишь китайский. Качества, понимаешь?

Я подумала.

– То, что ты поешь?

Она болезненно улыбнулась.

– Так тоже можно.

Для Алисы не было странным вести разговоры без продолжения, она была особой не постоянной, могла в любой момент закончить разговор, перед этим дослушав, но после переведя тему, все к этому привыкли.

У Алисы не было так много друзей, пара доверенных лиц, с которыми она встречалась пару раз в неделю, за все время жизни с ней я поняла, что она спокойно сможет прожить месяц на необитаемом острове, выжить в апокалипсис и потом поднять мир с колен и устроить восстание. Удивительно, что она ещё этого не сделала. «Бережёт силы» – говорил наш общий друг.

Стрелка на часах доходила до 9 вечера. Вся комната освящалась тусклым светом кухонной лампы гарнитура, Алиса о чём-то молча думала, попивая крепкий растворимый кофе, уставившись в точку. В отличие от меня она была не так придирчива к тому, что пьет, ей было вообще не важно, что пить, мне же был категорически важен вкус, атмосфера, в которой я пью, люди вокруг меня… в общем, в этом было наше главное расхождение.

– Ты часто вспоминаешь о том, чего больше нет в твоей жизни?

Наверное, она пила не чистый кофе. Редко Алису можно было увидеть искренней, обычно в вечернее время, когда она была уставшей от города, да и от мира в целом. В такое время она обычно была такой взрослой, если при свете дня можно было видеть веселящегося, танцующего, энтузиаста-подростка, открытого всему миру, по вечерам она становилась взрослой, унылой, и такой усталой, что тоска брала.

– Нет, стараюсь не думать.

– Ты ни разу не заговорила о нем со для его смерти.

Без особой договоренности можно было понять, о ком мы говорим. Чаще всего мы не назвали имён, имена не имели значения, когда вас всего лишь трое, и вы практически не вылезаете из комнат друг друга. Я действительно не разговаривала с Алисой после его смерти, ни о нем, ни о самом исчезновение. Не то что бы я не хотела давить на ее больные места, но это было немаловажно, потому что до всего произошедшего я никогда не видела ее слабой и одинокой. Я видела и чувствовала, что от неё как будто бы отрезали кусок жизненно необходимого компонента в ее организме. Она знала его дольше, они дружили с детства, хотя я с ним была даже ближе.

– Я не считаю тебя лицемерной, ты не подумай, просто мне вдруг стало интересно, ты справляешься? Ты вообще справишься?

Я усмехнулась.

– А у меня есть выбор?

– Выбор есть всегда, – фыркнула Алиса, и села рядом со мной, – странно, я не замечала у тебя таких синяков под глазами раньше. Ты болеешь?

– Вроде нет, – я потрогала места под глазами, будто бы могла нащупать темноту.

– Займись своим здоровьем, если надо – психическим, с этим нельзя затягивать, поверь мне.

Я потянула секунду.

– Ты знаешь его дольше, почти с самого детства, что он мог скрывать?

Алиса сжала губы, отводя взгляд в сторону.

– Я знала, что ты будешь спрашивать, это не плохо, просто я должна была знать, что тебе ответить, – Алиса покрутила в руках изогнутую и выпуклую в некоторых местах кружку, отпила, и продолжила, смотря в точку, – он очень не хотел, чтобы ты знала о его проблемах, он верил тебе, но все равно боялся что-то сделать не так. Я говорила ему, что эти слабости доведут его, что это неправильно, но это, наверное, был единственный его изъян. Он боялся тебя потерять. Это самый сильный человек, которого я встречала, просто его добила болезнь. Общество в этом не виновато, ни ты, ни они, ни даже я.

– Почему ты так про себя?

– Мы одинаковые – во всем винить себя, будто это самое страшное. Просто из принципа, знаешь, вот когда ты прекрасно понимаешь, что твоей вины в этом нет, но все равно обвиняешь себя. Это пройдёт. Я думаю. Хотя навряд ли. У него так и не прошло.

Она держалась ещё спокойно, я боялась, что она может впасть в истерику, и там уже так просто проблему не решишь.

– А знаешь, ты единственная, кто не знает настоящую причину его смерти, – она посмотрела на меня так, будто бы это была моя вина. Если бы я хотела это знать, я бы давно все знала. У меня были догадки, просто не подтвержденные. – Я просто тебя жалею.

Она действительно пила.

– Зачем?

– Потому что у тебя слабые нервы, ты можешь сломаться.

– Как ты это поняла?

– Ты неактивная, в универ ходишь, как будто тебя заставили, от жизни вообще непонятно чего ждешь, – я не стала с ней перепираться, повадки людей под алкоголем мне были известны. – А правда, Ань, какая у тебя цель в жизни?

Я особо об этом не разглагольствовала, и не удивлялась, что после этого люди думали, что у меня нет цели в жизни.

К советскому зеркалу с желтой тонкой полоской по бокам была приклеена фотография, где на фоне большой, полной площади людей, стоит кучка широко улыбающихся людей в выцветшей одежде и солнечных очках. Фото было сделано на полароид. Полароид человека, которого нет на фотографии. О каждом человеке можно было сказать все, не ссылаясь даже на его внешний вид, у кого когда умрут родители, кто разобьется на самолете, кто доживет до старости, но умрет среди руин. Ни у кого из компании нет предначертанного счастливого будущего, каждый из них получит удвоенную долю человеческих страданий, ничего для этого не сделав.

– А у тебя какая цель?

– Ответь на вопрос.

– Что тебе это даст?

– Просто хочу тебя побесить.

О чем вообще можно говорить с подвыпившими людьми, они не совсем пьяные, но уже с не очень светлой головой, не знаешь, как это воспринимать, их слова.

Я знала, как умрет Алиса, и мне было ее жалко, даже сейчас, когда она пыталась вести себя по-свински, я знала, что ей было так тяжело, как не смог бы представить никто другой, последний важный для нее человек, последний, кому она сама была важна, умер, ничего не сказав. Он просто безмолвно ушел, а его вещи в его квартире так и шептали, разноголосо, плакали, кричали, и это можно было заметить еще давно. Он в них задохнулся.

Много раз слышала от людей, что нужно уметь отпускать прошлое, но для этого нужно много раз натыкаться на его острые ядовитые колья, чтобы в конце концов найти наиболее легкий выход, если так можно сказать. У меня не было прошлого, о будущем без прошлого думать слишком оптимистично, а настоящее… я в него не верю.

Я встала и пошла в свою комнату. Только мысли и стратегия, до мелочей продуманный план, каждый шаг должен быть обдуман, никакой воли эмоциям, иначе все выйдет из-под контроля, но с этим у меня проблем не было.

Я вырвала Монолицию из блокнота и приколола на пористую доску с долгами по учебе и в библиотеке. В полутьме она казалась особенно мертвой, не знаю, было ли то смертью, или наоборот, несением жизни, наверное, чем-то средним, как бы не страданиями.

Черные стрелки девушки, читавшей и заучивавшей конспекты напротив меня в библиотеке, были длиннее ее желтых выкрашенных волос, сбритых до короткого ежика. У нее были выщипаны брови, жирно накрашены черной тушью короткие ресницы, и покрытая татуировками в виде китайского дракона шея. Музыка из ее наушников доходила даже до меня. Каждый раз, когда я поднимала на нее глаза, она отводила взгляд к тетради или в сторону. Потом она достала из сумки энергетик и отпила ярко-зеленой жидкости. Тяжело поморгала, явно мутнея взглядом, и тут, ровно в тот момент, когда часы на башне пробили три часа, из уголка ее рта сползла струйка крови, и девушка расслабилась. Я посмотрела вокруг. Дотянулась до шеи, пульса уже не было. Смерть меня преследовала.

У Алисы громко играет музыка, так громко, что ее можно было услышать, просто идя рядом. Я видела ее в метро по пути домой, но не подошла. В людных местах можно было немного отвлечься от того, что происходило у тебя дома, я и сама это знала, поэтому не подходила. Ее лицо выглядело таким серым, безжизненным и осунувшимся в тусклом свете Московского метро. Из-под грязно-сине-зелёной старой шапки, которая была настолько изжившей себя, что она носила ее как хиппи, светлые волосы беспорядочно падали на плечи и пальто, сбиваясь в грязные одинокие пряди. Она заметила меня около ларька, пока покупала сигареты.

– О, Падшая, – она встречала меня именно так и никак иначе, когда я становилась неожиданностью. Я сейчас только заметила, как шапка красиво сочетается с ее цветом глаз, думаю, если не эта шапка, то никакая, она носила ее только потому что она была именно той самой шапкой, и никакой другой.

– Я думала, ты бросила.

– Не поверишь, я об этом даже не задумывалась, – она пафосно достала из пачки и протянула мне, я отказалась, – знаешь, я всегда видела тебя курящей, забываю иногда, что ты за здоровый образ жизни… – и закурила.

– Видела я сегодня такую нервозную, – я рассказала ей про труп в библиотеке.

– Сплошная пропаганда, короче.

– Да, вот просто…

– Кусок запада? – она прищурилась на солнце, хотя, мне кажется, солнце тут было не при чем.

– Да.

В этом плане чаша ненависти Алисы не имела границ. Она могла говорить об этом часами, размышлять и думать, это стало настолько пропитано ненавистью и безысходностью, что в конце концов ее перестали слушать, а она говорить. Мне все ещё интересно, куда она выплескивает своё негодование, будет невесело, если она об этом пишет. И ещё существенный вопрос – куда.

– Не то что бы я была против этого всего, – недолго думая, сказала она, – я слишком молода и глупа, чтобы думать на этот счёт и делать собственные выводы, пусть об этом думают мужчины, люди, которые в этом разбираются.

– Почему ты так категорична?

– Ты не понимаешь, женщине не надо думать, ее работа заключается в лёгком слове и красоте, мир спасёт красота, Энн!

Алиса не любила работать, она еле как закончила консерваторию и жила на том, что продавала свои картины и работала на двух работах, грубо говоря. Для меня было большим открытием, что она против феминизма и всего этого. Возможно, у неё были планы на того знакомого.

– Я знаю, что ты скажешь, что женщины имеют права, хотят саморазвития, быть независимыми, учиться, но при этом не стоит забывать о том, что человеческому роду грозит вымирание. Знаешь, почему?

– Догадываюсь

– Я, все же, проясняю, – она подошла к первой попавшейся дорогой кофейне, и вгляделась через стекло, – вот видишь вон ту рыжую с ноутбуком? У неё нет детей, она завтракает голым кофе, вегетарианка, и подсадила на это всех своих друзей, в том числе и парня, она от него не зависит, совсем, делает все так, как она хочет, как ей заблагорассудится. Она свободна, хочет пожить для себя, знала бы ты, какие страшные это слова. Сейчас она не родит, потому что у неё на уме одни деньги, потом в сорок лет ей захочется ребёнка, она вольет кучу денег, чтобы вселить в себя клетку, которая в последствие родится вряд ли здоровой, зато работа коррекционникам. Я не говорю, что задача женщины – мыть полы и рожать детей. Моя мать работала 8 часов в день, и я ни разу не появилась в школе в грязных или не поглаженных вещах.

– У тебя просто стальная мама, не всем так везёт.

– Может быть… – она отошла, снова делая затяжку. – Тошнит меня от женщин. Сплошные проблемы. Ещё и этот феминатив, черт его дери, – выплюнула она и зашагала быстрее.

Мне не очень хотелось развивать разговор, хоть я и была с ней согласна, но зная Алису, она за словом в карман не полезет.

По самой Алисе можно было много что сказать, но истинное – очень редко. Она дружила в основном с женщинами, девушками, такими же как она, и то чисто для того, чтобы не сойти с ума, была резкой на редкость, и вот, что удивительно, меня редко вдохновляли люди, тем более такие, как она, но Алиса умела делать это так, что это становилось искусством, в этом была главная ее заслуга. Она была человеком искусства, музыка была вторичной, она очень много читала, насколько я знаю, даже писала, но сейчас перестала, и ещё она очень красиво писала картины, это было ее главным занятием, она могла прорисовать весь свой выходной, забив на друзей, потребности, и время. Ее не волновал внешний мир, и как художник, она была достойна уважения, а как кого-то другого я ее не видела. Ее картины не были сумасшедшими, по крайней мере, она очень старалась этого избежать, но в силу возраста, состояния и желаний времени, получилось что-то уникальное. У неё уже было несколько выставок, там мы и познакомились.