Я знала, что мама переживает из-за разрыва с отцом, и понимала, что для нее хорошо сменить обстановку, тем более она так любит юг и море. И решила, что раз мамаша, как волчица, презрела свои родительские обязанности, то чем хуже, тем лучше – я буду жить в этой школе, какой бы мрак тут ни творился. Больше она никогда не услышит от меня ни одного правдивого слова, ни единой жалобы, и у меня всегда все будет хорошо и даже прекрасно.

Впрочем, общение с родителями в школе вовсе не приветствовалось. Когда ко мне приезжала мама, в комнате обязательно кто-то оставался, чтобы послушать, о чем мы говорим и не жалуюсь ли я на школу. Заметив это, я стала предлагать маме лесные прогулки. «Какая красота! А воздух!» – восхищалась она, когда мы гуляли по извилистым горным тропочкам.

Поездки домой могли стоить тебе места в лицее – старшие говорили: да, поезжай, но тогда не возвращайся. Оказывалось сильное моральное давление со стороны коллектива. Тебя уверяли, что домой ты обязательно поедешь, но только когда будешь крепок и заслужишь доверие, а пока нельзя. Да и как же уехать, если вот завтра, например, твой лицей выходит на погружение (то есть начинает осваивать новый раздел из области какой-то науки) или на дежурство по корпусу?

Естественное желание увидеть близких приравнивалось к предательству по отношению к коллективу, и тебя ставили перед вполне понятным выбором несколько раз, пока ты сам не переставал даже заикаться о каких-то путешествиях в лоно семьи.

Я заметила, что Щетинин погружает учеников в состояние постоянного психологического напряжения. Ежедневно директора лицеев напоминают, что можно вылететь в любую секунду, чтобы было страшно что-то потерять. Постоянная психологическая и физическая усталость приводит к тому, что трудно адекватно воспринимать реальность и правильно реагировать. Так нами проще управлять.

За годы работы был сформирован костяк сотрудников, беспрекословно преданный любому пожеланию Щетинина, а все, кто не вписывался в прокрустово ложе школы, выжевывались и выкидывались. Суть испытательного срока сводилась к тому, чтобы понять, сумеет ли человек отбросить собственное «я» и влиться в поток.

Обида, недоумение и сильное раздражение – вот что я испытывала, когда меня заставили вытащить все сережки из ушей, чистить мешками грязную картошку в компании малоприятных сельских кобыл-дивчин, резать тазиками едкий лук и мыть миллионы тарелок под шлангом с холодной водой по колено в помоях под пассионарные песни.

Я не понимала, почему школа называется Центром комплексного формирования личности детей и подростков Министерства образования РФ, если личность ребенка на удивление профессионально и очень быстро подавляли. Мнение детей в Текосе никого и не интересовало. Существовало только: «Михал Петрович сказал…»

Нужна была идея личности, но не личность. Не частное, но общее. Эта игра длилась двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю.

Неважно, что происходит в мире, когда ты подчинен одному сообществу. В этом была суть школы на протяжении всего времени и сейчас. Уничтожалось все, что так или иначе выделяет тебя. Никакого личного пространства не было. В твоих вещах рылись, из фотоаппаратов вытаскивали пленки и засвечивали, за тобой постоянно следили, шмотки воровали невысохшими прямо с веревок, а твои слова становились известны благодаря прослушкам и стукачам директора. Нужно было улыбаться и здороваться по сто раз на дню, даже если ты уже много раз видел этого человека. Гумилев бы Щетинину здоровья точно не пожелал, думала я о теории пассионарности.

Во время занятий ты должен был быть «включен» – спина прямая, глаза горят жаждой знаний. Историю России преподавали совершенно на новый лад, не как в обычных средних школах. Ее представляли как постоянное противостояние Света и Тьмы, России и Запада. Огромное внимание уделялось Великой Отечественной войне, но о допетровских временах почти ничего не говорилось, кроме красочного рассказа о мужественном подвиге княгини Ольги и о четырех ее способах мести древлянам за убитого ими Игоря Рюриковича.

В первый раз княгиня живьем закопала послов древлян к киевлянам в заранее вырытой яме у своего дворца вместе с ладьей, на которой они прибыли. Во второй раз сожгла посольство из знатных древлян в бане, пока те мылись, готовясь к переговорам с Ольгой. В третий – устроила красивую тризну в память об Игоре, опоила их и велела рубить (летопись сообщает о пяти тысячах перебитых древлян). В четвертый раз в 946 году – осадила город Искоростень, жители которого убили ее мужа, и жестоко расправилась с ними, снова обманув. Княгиня попросила в качестве легкой дани по три голубя и три воробья с каждого двора, велела своим воинам привязать к ногам каждой птицы зажженную паклю с серой и выпустить их на волю. В городе начался пожар, и так Ольга подавила древлян, частично обратив их в рабство и обложив тяжелой данью. Эта история поразила меня тем, что Ольга была первой крещеной правительницей Руси, но понятия о милосердии у нее были весьма своеобразные, и тем, с каким неподдельным восхищением нам рассказывала об этом педагог.

Щетинин подчеркивал, что все мы – элита, будущие президенты, хозяйственники. Парадоксально, что в то же время о политической обстановке в стране и в мире ничего не говорили, телевизор смотреть было нельзя, а газеты были запрещены как «источники грязи и лжи».

Находясь в замешательстве и унынии, я написала два письма (своей первой любви мисс Александре и еще одному старому рокеру-еврею Теду из далекого Сан-Франциско) на печальный ванькин мотив «Милый дедушка, забери меня отседова», но ответа все не было и не было, а потом я и вовсе поняла, что никогда не получу его, что письма мои валяются в лучшем случае в канаве. А скольких трудов мне стоило раздобыть международный конверт!

Оставалось одно – раскаяться и уверовать в Идеи школы. При всем желании это было не так просто сделать.

Сила мысли. Энергоинформационное «живое» поле («тронь в одном месте – как отзовется вся цепь»). Макроинформационная структура. Генная память. Соборный этнос, славянские, ведические традиции, общинные отношения. Теория пассионарности Гумилева, Блаватская и Рерих, народные напевы, казачество, языческая Русь со всеми своими мощными богами – не каждый справился бы. Но десятилетние дети уверенно оперировали такими понятиями.

Если попытаться собрать этот абсурдный пазл, можно было бы сказать, что политика в центре была как при царе Николае I: «Православие, Самодержавие, Народность». Самодержцем в школе являлся, конечно, сам Щетинин. Директор обезопасил себя от религиозных конфликтов – всем можно было не жрать мясо, а Бог в долине красоты был един, ведь в школе учились дети со всех стран бывшего Советского Союза и даже двое парней из Канады. Неважно, работает в «АЛРОСО-Якутия» твой папа или твоя мама сельская проститутка. Смысл в том, что не все родители хотят видеть своего ребенка каждый день.

«Нужно работать в открытом поле жизни, на всю систему, на коллективное поле Земли через каждого человека. Ребенок должен взять на свою совесть всю систему мироздания. Коррекция жизни ребенка – это участие во всех процессах, которые происходят во всей Вселенной!» – говорил Щетинин и называл сектантством и закрытой учебной системой обычные школы.

* * *

Я решила, что ни за что не буду ходить на народные пляски. Сколько меня ни пытались принудить, ничего у них не получалось. Все равно мамаша не покупала мне туфли, необходимые, чтобы выцокивать нужные ритмы, – они как-то неоправданно дорого стоили.

Больше всего в этом учреждении мне нравились летняя площадка для занятий и полигон. Полигон находился в лесу, в отдалении от школы, как бы и не имея к ней отношения. Я бы ночью дернуть из школы не рискнула, шмальнет еще какой малолетний казак, приняв сдуру за террориста, которыми нас пугает на сборах велеречивый Михал Петрович Щетинин.

Полигон – крутая тема. Секундомер, и ты бежишь, забираешься по врытой в землю огромной – вероятно, тракторной – шине, прыгаешь на землю, падаешь в прорытый руками неведомых усердцев тоннель, который заботливо прикрыт ветками с листьями. По-пластунски ползешь по нему, выбираешься, залезаешь на шину поменьше. Бежишь. Дальше шина меньше диаметром. Прыгаешь. Повторяешь. В оставшееся время отрабатываешь удары. Это единственное, что меня теперь интересует. Я занимаюсь и на тренажерах, мой отважный пример – Сара Коннор, когда она бежала из тюремной психушки во втором «Терминаторе».

Булгаков запрещен, потому что «дьявольский». Достоевского читать не дают, считают его бесовским и мрачным. Только книга «Подросток» осталась в библиотеке, наверное, это какой-то знак. Хороших книг очень мало, много советского неинтересного хлама. Мне катастрофически не хватает знаний и умного собеседника, и снова, как в детстве, я читаю все подряд и повторяю себе: вот еще на один день меньше осталось до следующего лета, когда я получу аттестат. Я готова завести дембельский календарик, но это непременно заметят и осудят меня всем миром.

Холодные отношения между вечно голодными лицеистами, харизматическая фигура властного Щетинина, на которого все чуть ли не молятся: крутобедрые казачки, хороший паренек Василек, главное достижение которого, похоже, что он восемьсот раз отжимается на кулаках… Но если летом это еще казалось более-менее необычным, эдакий строгий детский лагерь со своей спецификой, то осенью обстановка в школе стала приводить меня в настоящее отчаяние.

Жесткий режим, постоянный недосып, строгие запреты, нездоровый блеск в глазах некоторых дивчин (многих я считала наглухо и опасно сумасшедшими и просто не общалась). Искусственное нагнетание напряжения в школе. Несколько раз Щетинин заявлял на сборах, что уходит и оставляет вместо себя студентов. Я даже с первого раза поняла, что это чес и паскудные манипуляции, но все как назло начинали дико паниковать и громко выть в том духе, что не оставляйте нас, Михал Петрович, барин, родненький. Как следствие – усиление нагрузки, желание доказать Батьке, что коллектив-то ого-го, пассионарней некуда, может и то, и это, и еще вот это.

Стройка – дивчины передают кирпичи, парни делают кладку. Возводят дома для новых лицеистов, кирпичный дом для родителей Михал Петровича. Результаты действительно поражают, но какой ценой это происходит? О детском здоровье и какой-то там охране труда и речи нет.

В чем была спешка, в чем? Я не понимала этого ни тогда, ни сейчас. Нет, вынь да положь: за два дня отциклевать и залакировать двести пятьдесят «квадратов» паркета… Ну сделали бы мы это на неделю позже, что бы изменилось?

Но мы работаем на опережение, чтобы впереди планеты всей. И тут совпадение с тем, как меня воспитывала мама – она учила делать всегда чуть больше, чем просят. Не могу сказать, чтобы это сейчас мне помогало в жизни.

Царит откровенное невежество, и я это понимаю – зато всегда можно услышать что-нибудь новенькое про макрокосмос или клеточный уровень. Порой Щетинин садится за рояль, вокруг которого сразу же собираются восхищенно глядящие студентки, и наигрывает мелодии на уровне музыкальной школы.

Анекдоты рассказывать нельзя. Самые приличные можно, но называть их нужно почему-то «притча». Я слышу захватывающие истории про пшадского мальчика – это такая южная легенда о местном снежном человеке из поселка Пшада.

Я старалась. Не отлынивала от работы, от пробежек. Перестала болеть. Поселковый врач приходила редко, из таблеток у нее были только аспирин, анальгин и стрептоцид. Отсутствие медицинского обеспечения меня просто поражало, как и дремучие способы борьбы с хворями. Если какой-то неудачник заболевал, от него отворачивались, как от прокаженного, и говорили, что это «поле вышибло», значит, были неправильные мысли. Вши заводились, по мнению текосян, тоже от черных мыслей.

Из Краснодара к нам приезжала врач, мама одного из лицеистов, Леши Боткина. У нее был специальный аппарат, на котором она заряжала так называемые «пульки». Они и правда были похожи на пули, только маленькие. Их надо было приклеивать пластырем к тому месту, которое болит, и тогда недуг якобы уходил.

В медицинский кабинет вызывали по одному. Я призналась, что последнее время плохо себя чувствую. Лицо у женщины осталось таким же спокойным и невыразительным, как будто это нормально – что у подростка на жаре ноет сердечко. Подумаешь.

У меня был врожденный порок сердца, добавила я мрачно на всякий случай. Мама говорила, что важно такое сообщать докторам. Обычно они нервничали, когда это слышали, назначали кардиограмму. Но тут не сработало.

Врач бесстрастно зарядила на аппарате «пульку» и протянула ее мне:

– Сердце болит – приклеивай под сердце.

Я прилепила «пульку» пластырем и вышла из кабинета. Весь центр уже тусовался с этими «пульками». Кто к глазу прилепил, кто к руке, кто к прыщам. Проверяли друг друга – есть ли «пулька», крепко ли держится.

На вопросы, что это за аппарат и как работают «пульки», мне никто не смог ответить. Я поняла, что никто не знает, и стала ее потихоньку отклеивать, а перед душем приклеивать, чтобы дивчины видели, что я тоже в теме. Потом эта тема сама собой отпала, все эти «пульки» растеряли или сдали старшим. Я свою потихоньку спустила в толчок, одну из дырок в полу, что в Главном корпусе заменяли нам унитазы.

Что это было? Вдруг – думаю я сейчас – мы пару месяцев были не просто дети, а, скажем, живые бомбы? Что проворачивал Щетинин? Какие эксперименты над нами ставил?

Несмотря на альтернативную медицину, отношение к здоровью учащихся было, мягко говоря, наплевательским.

У лицеистки Олеси появилась рожа на ноге. Это инфекционное заболевание, это заразно. Нога у девочки распухла, она не могла ходить. На эту несчастную ногу плевали все желающие (суеверия в Текосе были модной темой), и кто-то умный заявил, что именно так и лечат от рожи. Домой ее отправили, когда нога Олеси стала похожа на слоновью и толку от Олеси не было никакого, даже подметать она не могла. Перед отъездом она выклянчила у меня джинсы, которые на нее все равно не налезали.

Когда один из парней лежал с температурой сорок градусов, его лечили сырыми яйцами – ставили их в изголовье и капали свечкой. Очищали, читали молитвы. Повезли бедолагу в соседний поселок Пшада к бабке-шептунье, и она «заключила», что парня сглазили. Когда тот кое-как оклемался, то сам поехал в больницу в Геленджик. У него взяли анализы и поставили диагноз: сальмонеллез! Он выжил чудом, сказали врачи.

Старожилы рассказывают, что в школе были смерти, потому что Щетинин не пускал туда врачей. Один парень умер от отека легких – с воспалением легких его заставили ехать сдавать экзамены в Ростов. Так себе перспективы… Нужно закаляться, бегать и трениться в качалочке, подумала я. Раз уж так повезло, что в моей жизни вдруг оказались бесплатные тренажеры.

В деревянных лубочных домах, таких красивых снаружи, мерзкие крысы прогрызли свои хитрые ходы и воровали еду из ящиков под кроватями, временами гарцуя по спящим детям; я трусливо предпочитала верхние ярусы. Девятилетнюю Женю из Архангельска ночью за ухо укусила крыса. Ребенок долго плакал, потом устал и снова заснул. Одну спящую студентку крыса грызанула прямо за нос…

Несмотря на эти «рабочие моменты», напоказ школа сияла начищенными паркетами, армейской аккуратностью, свежими детскими лицами. Нарушать режим было нельзя, а воскресенье отличалось от будней тем, что нам давали выспаться аж до семи утра. Все должны были быть заняты делом, и днями напролет дети либо учились, либо работали, либо и учились, и работали, а за дисциплиной строго следили старшие студенты.

Вот официальная информация:

«Истоки эксперимента лежат в восьмидесятых годах прошлого века, когда Михаил Щетинин занимал должность старшего сотрудника НИИ средств и методов обучения АПН СССР. Суть его эксперимента состояла в создании школьного агропромышленного комплекса, при этом сочеталась учеба в первой половине дня с трудом школьников во второй половине дня. Кроме этого М. П. Щетининым вводились неожиданные педагогические новшества: сокращение времени уроков, отмена оценок, домашних заданий и т. п. Эксперимент не дал положительного результата и был закрыт после комиссии Министерства просвещения СССР».

Все началось со станицы Азовской, где в 1988 году Щетинин создал «Журавушку» – новую экспериментальную школу, которой был придан статус государственного общеобразовательного учреждения. Новая педагогика, простор для самовыражения, новые лица в неизвестном селе и, само собой, стройка.

Для Азовской это было неслыханной удачей – на глазах изумленных жителей творится новая история, еще и с телеканалами и прочей шумихой. То время вспоминают как лучшее, вдохновлены были все, но произошел раскол.

«К концу первого года школа по настоянию родителей была разделена на разновозрастную и одновозрастную, а к концу второго – разновозрастная школа официально отделилась. В учебную программу, помимо прочих особенностей, была включена пропаганда идей Агни-йоги, а также просмотр сеансов Кашпировского и Чумака. Налаживались связи с вузами, которые оформлялись в виде очно-заочной формы обучения, при которой преподаватели вузов сами приезжали в Центр Щетинина», – пишет в газете «Сельская новь» некто А. Цирульников. И в 1996 году школа производила впечатление «странной», статья так и называется – «Странная школа».

Пошли нехорошие слухи про Батьку, и часть детей забрала с собой в Подмосковье одна из педагогов Щетинина. Михаил Петрович после скандала перебрался с преданными ему учениками поближе к побережью Черного моря, в село Текос, чтобы там основать Школу Будущего.

В конце девяностых годов была популярна секта «Анастасия». Она образовалась после выхода одноименной книги – красивой сказки о сибирской красавице, которая заклинает кедры в глухой тайге и молится за Россию. Книга вышла огромным тиражом в серии «Звенящие кедры России». Автор, предприимчивый Владимир Мегре (его настоящая фамилия более прозаична – Пузаков), даже трахнул в одной из книг трехтомника эту светловолосую кудрявую девственницу под Родовым Кедром, и по всем сказочным законам жанра снизошло к нему просветление и испытал он невероятный по силе оргазм.

Потом Щетинин и Мегре, как сейчас говорят, решили пропиарить друг друга. И в одной из книг Пузаков написал про нашу школу такие «незабвенные» строки:

«Многие годы потребовались бы на просмотр подобного количества информации в кино, а тут – одно мгновение, и снова предо мной Анастасия, она и позу не успела поменять свою. Заговорила сразу, как ее увидел:

– Подумал ты, Владимир, что лишь гипноз какой-то видения твои. Прошу, пожалуйста, не думай над разгадкой, с чьей помощью предстали пред тобой они. О детях говорили мы. О главном! Детей увидел ты? Скажи?

– Да, видел я детей. Осмысленны их лица и добры. Дом сами строят дети, красивый очень дом, большой. Еще они поют при этом. И человека среди них седого видел. Он академик, этот человек. И мне он сразу показался мудрым очень. Да только странно говорит. Считает, будто дети мудрее могут быть и даже тех, кто звания ученые имеет. С тем академиком седым общаются как с равным себе дети, и с уважением в то же время. Ну, там, в видении, о детях много было».

Наверное, после распада Союза в конце девяностых нужна была вера во что-то хорошее, в добрую сказку. Я надеюсь, что бизнесмен Мегре будет гореть в аду, потому что он заработал на людской наивности бешеные деньги.

Они к нам приходят, так называемые анастасиевцы. Босиком плетутся аж из Геленджика. Выглядит это жалко – пыльные патлатые немолодые люди увешаны «кедриками», самодельными украшениями из кусочков когда-то звенящих кедров.