© Мария Юрьевна Мартова, 2019

ISBN 978-5-4496-8405-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Последний лист
(Осенний вальс)

Я хочу видеть, как упадет последний лист. Тогда умру и я.

О. Генри

Осень на дворе. Грустное время года. Но в этой грусти есть своя неуловимая прелесть, как в тихой печальной музыке. Музыка осени… Вы слышите ее?

Старый парк. Тихо и спокойно среди величавых вековых деревьев. Высокие березы и клены с робким шепотом покорно сбрасывают с себя золото и пурпур листьев. Те неторопливо опускаются вниз в чуткой трепетной прохладе осеннего воздуха. Их движения плавны и грациозны.

Листья кружатся и кружатся в бесконечном ритме старинного осеннего вальса.

– Раз! два-три… Раз! два-три…

Натанцевавшись, они в изнеможении ложатся на сонную увядшую траву, на деревянные скамейки, на узкую дорожку, усыпанную гравием. Дорожка идет вдаль от тяжелой чугунной ограды с аркой в самую гущу деревьев. Здесь, в глубине парка, она становится красивой широкой аллеей и заканчивается небольшой танцплощадкой. В центре – деревянная сцена в окружении ряда никем не занятых лавочек. На сцене за старым черным роялем сидит одинокий пианист. Он-то и играет невидимой публике чарующую мелодию осеннего листопада.

– Раз! два-три… Раз! два-три…

Музыкант так увлечен, что не замечает ничего вокруг: ни промозглого ветра, ни шороха осыпающейся листвы, ни равнодушного молчания безлюдного парка. А листья над ним все падают и падают, устилая пыльные подмостки, поблекшую гладь рояля, черные и белые клавиши, тонущие в его руках. Он не смахивает листьев и продолжает играть. Его музыка о чем-то нежном и грустном, далеком и навсегда утраченном.

Однако осенняя грусть пленила не только его сердце. Рядом на площадке стоит еще один человек – дряхлый художник с кистью в руке. Перед ним мольберт. И все, что вокруг – и старый парк, и рояль, усыпанный листьями, и сама музыка вальса, – здесь, на его полотне. Он тоже увлечен, он торопится излить свои чувства, запечатлеть прощальный вздох уходящей осени, пока последний лист не покинул ветки дерева.

Возможно, это сама старость подгоняет несчастного живописца закончить работу. Уж слишком он немощен, но еще более некрасив и безобразен до уродства, будто в насмешку чья —то злая сила потешилась над его внешностью.

Желтое лицо старика страшно худое, испещрено глубокими морщинами и похоже на сушеную сливу. Узкий лоб стянут ветхой гармошкой. Дряблые щеки свисают вниз тряпками, напоминая бульдожью морду. Давно небритое лицо с редкой седей щетиной похоже на кожу плохо ощипанного гуся. А жидкая облезлая бороденка вполне сошла бы за мочалку для чистки кастрюль. Но хуже всего нос, длинный, до самого подбородка, и утолщенный книзу, словно огромная капля, вот-вот готовая упасть.

И лишь пышные русые волосы да нежно-голубой цвет скорбных стариковских глаз, утопающих в бездне морщин, выдают в нем когда-то потерянную привлекательность.

В гармонии с лицом и остальной облик художника. Кажется, ему нет никакого дела до того, как он выглядит. Одет он в худой, видавший виды полинялый костюм не то серого, не то пыльно-черного цвета. Потертые, отвисающие на коленках штаны плохо скрывают худобу дряблых ног. А помятый пиджачишко до того изношен и замусолен, что вполне может быть спутан с рабочей курткой портового грузчика. И, наконец, довершают этот жалкий портрет дырявые ботинки с оторванными подошвами, давно мечтающие о свалке.

Но художник ровно ничего не замечает. Уверенной рукой он кладет мазок за мазком, вдыхая в полотно аромат осенней печали.

Кто этот странный старик? Откуда взялась такая чудесная сила в этом уродливом теле? Где научился он так тонко подмечать красоту? Любил ли он кого-нибудь? Березы и клены, невольные свидетели его трудов, не знали ответа.

Вот замирает музыка вальса: музыкант закрывает рояль и с грустью покидает сцену. День затихает, последние лучи заката прячутся за темными деревьями. Листья тоже прекращают свой головокружительный танец и, усталые, мирно засыпают на мягкой земле. Старик собирает кисти, краски, вот он двинется с места… Еще минута. Он все не уходит и стоит, глядя куда-то вдаль.

Но вот послышался легкий стук каблучков. В конце аллеи показалась стройная фигура девушки в лиловом плаще, стянутом тонким пояском. Она быстро приближается к площадке. Замечтавшийся художник по-прежнему остается во власти своих мыслей и не замечает незваной гостьи. И лишь деревья могли любоваться ею. А любоваться было чем!

Девушка была необыкновенно красива и совсем еще молода. Высокая, стройная, она, казалось, была создана для легкого воздушного танца. Тонкими были ее руки и пальцы, которыми она поправляла упрямый локон черных густых волос, спадающих на лицо. Лицо… Какое чудесное было оно! Будто точеное, с правильными изящными чертами, слегка поджатыми тонкими губами и огромными карими глазами. В бездонной глубине этих темных глаз, под длинными бархатными ресницами таилась тихая грусть и загадочная задумчивость. Неужели, и ее душа тоже страдала и о чем-то сожалела? Но разве могло быть иначе в этом охваченном печалью осеннем парке?

Проходя мимо картины, она на мгновенье остановилась, мельком глянула на нее и задумалась еще больше, как будто пейзаж что-то напомнил ей. Темные ресницы опустились, на лбу обозначилась глубокая складка. Она бросила взгляд на старика, взгляд пустой, ничего не значащий, и быстро пошла прочь, звонко цокая каблучками. А художник продолжал стоять, ничего не видя и не слыша, пока густой сумрак не окутал пространство.

Ночью, уже заснув, сквозь томившую дремоту листья вспомнили, что когда-то видели эту девушку в лиловом плаще. Но когда, с кем и при каких обстоятельствах?..

Стояли последние дни золотой осени. На прощанье солнцу захотелось снова блеснуть радостным светом своих не иссякших еще лучей, и оно щедро золотило листья в эти короткие октябрьские дни. Художник неизменно приходил сюда, вглядывался в меняющиеся очертания деревьев и кустов, слушал музыку пианиста и шорох листопада, продолжая неустанно рисовать. Буйство красок горело на его полотне, листья неистово кружились в вихре волнующего вальса. Кажется, картина давно закончена. Но автору все время чего-то недоставало. Он то и дело добавлял по каплям какой-нибудь штрих и все еще не находил удовлетворения от созданного.

Вдруг внезапное озарение нахлынуло на истерзанную душу художника. Он стал быстро и иступленно работать. И вот на полотне прибавилась одна замечательная деталь – пара, танцующая на сцене. Девушка и юноша кружились в вальсе среди падающих осенних листьев. Сама музыка, срываясь с клавиш рояля, звучала на картине. Музыка осеннего вальса.

И это была та самая девушка в лиловом плаще, разглядывавшая когда-то картину. Безусловно, она, листья не могли ошибиться. Хотя на полотне она в другом наряде – в белоснежном бальном платье, перехваченном алым поясом. Все такая же красивая и чарующая. Непослушные волосы от быстрых движений развеваются, легкий румянец покрывает тонкую кожу щек.

Она глядит прямо в лицо партнеру и чего-то говорит: неслышимые слова будто слетают с приоткрытых губ. Говорит она, вероятно, о чем-то очень важном, потому что взгляд, несмотря на восторженный блеск, кажется взволнованным, тревожным.

Юноша под стать ей. Высокий и стройный, в строгом черном костюме, в лаковых туфлях, весь подтянутый и грациозный, он плавно ведет по кругу свою даму, поддерживая за талию. Все в нем – и стан, и широкие плечи, и золотистые вьющиеся волосы – говорит о замечательной красоте танцора. Однако об этом можно только догадываться, потому что, как ни странно, запечатлен он к зрителям спиной. Конечно же, так не создают портреты. В чем же тут загадка?

Может быть, сам юноша не желал быть увиденным или узнанным или же был так увлечен партнершей, что даже на миг не мог оторвать от нее взгляда, боясь пропустить что-то очень важное. Кажется, он пристально глядит ей в глаза и страстно внимает ей.

О чем были слова девушки и кто этот загадочный незнакомец, деревья не знали. Тайну эту вместе со свернутым полотном унес с собой старый художник и больше уже ни разу не появлялся на аллеях парка.

Погожие дни больше не возвращались. Подули ветра, заморосили дожди. Опустела танцевальная площадка, рабочие вынесли рояль со сцены, и унылая тишина вступила в свои права.

Так все проходит. Жизнь заканчивается, и осень, и музыка, и танец. Последний кленовый лист, побуревший от холода и сырости, дрожа и плача, срывается с ветки. Ему уже недостает сил удержаться на дереве. Он медленно, не кружась и не танцуя, падает вниз. Но наскакивает злой ветер, подхватывает беднягу и уносит в сторону. Безжизненный, он опускается на холодный камень дороги прямо к чьим-то ногам.

– Упал последний лист – пропала последняя надежда, – услышал над собой он грустный женский голос, показавшийся ему знакомым.

В этот момент теплая нежная рука подобрала его и поднесла к большим карим глазам, наполненным слезами. Это была та самая незнакомка с картины – то же лицо, глаза, тот же лиловый плащ… только очень много грусти во взгляде и скорби, а на голове – черный траурный платок.

– Все прошло. Все умерло. Теперь уже ничего не вернешь. А помнишь, милый листочек, как все было?

Горячая слеза скатилась на влажную гладь листка. Он встрепенулся и вдруг вспомнил, все вспомнил! Это была та самая история, которую он так легко и безрассудно посмел забыть. Ах, как давно это было! Вопросы, мучившие его все эти дни, сами собой разрешились, и в памяти всплыли события далекого-далекого времени…

Это началось еще весной, в солнечном мае. Он был тогда совсем молодым и глупым клейким зеленым листочком и безмятежно радовался всему на свете: солнцу, ветерку, бестолковому щебету птиц в небе, разноцветным толпам людей на дороге. Ему тогда казалось, что так будет вечно, что всегда будет весна и счастье.

Было теплое солнечное воскресенье. Людей собралось особенно много. Листочек весело наблюдал за их праздной суетой. На земле, на зеленой лужайке, играли дети, их звонкий смех перекликался с щебетом птиц. На площадке толклись молодые люди. Они шептались друг с другом и переминались с ноги на ногу в ожидании танцев. Девушки в сторонке смущенно глядели на них и чему-то улыбались. А поодаль, под березами, стояли старики и с нежностью и тоской смотрели на молодых. Наверное, они вспоминали былые годы, и их тоже тянуло в круг, чтобы исполнить свой любимый танец.

Наконец на сцену церемонно поднялся пианист в черном фраке, со стопкой нот в руке. Людское море затихло, грянули первые аккорды, и вечер танцев начался.

Легкая воздушная музыка полилась по воздуху, заставляя маленькие листочки трепетно колыхаться в такт волшебным звукам вальса.

– Раз! два-три… Раз! два-три…

Мелькали яркие женские платья, стучали звонкие каблуки, слышался радостный смех разогретых танцем людей. Листочек весело качался на волнах мелодии вальса, желая сорваться с дерева и влиться в общий круг.

«Ах, как я глуп был тогда!» – вздохнул он.

И тут листок увидал красивую одинокую девушку в лиловом плаще. Она прижималась к тому самому клену, на котором он рос, и чего-то ждала…

– Да, да! Это была я! – вскрикнула она. – Я тогда в первый раз пришла сюда, в парк. Я никого здесь не знала. И мне так хотелось потанцевать. Но никто не обращал на меня внимания. Мне стало грустно…

– И тогда к тебе подошел он… – перебил взволнованный листок. – Его ясные глаза глядели на тебя заворожено. Он, бедный, был так смущен, что не мог выговорить ни слова. Так и стояли вы в растерянности, пока кто-то не задел его плечом. Он вышел из оцепенения и, ничего не говоря, подхватил тебя, как перышко, и повел по кругу. О, это был волшебный танец! Вы лучше всех смотрелись на этом вечере. Это было как вчера. Вы, не отрываясь, глядели друг на друга. Ты утопала в голубом океане его глаз, он крепко прижимал тебя к себе, будто боялся потерять свое сокровище.

Дальше листочек и девушка стали говорить наперебой, спеша поделиться охватившими их воспоминаниями. Так несколько дней подряд пара появлялась в этом парке. Оба подолгу разговаривали, сидя на скамейке, или гуляли по аллеям, неразрывно

держась за руки. Листочек взволнованно вздыхал, глядя на влюбленных, но тут же отвлекался, чтобы предаться радостному трепетанию в струях легкого весеннего ветерка.

Беспечна молодость! Только через некоторое время он вдруг обнаружил, что влюбленные не приходят больше под тень клена. И тут листок в первый раз в жизни забеспокоился.

Но какова была его радость, когда в один из душных летних вечеров он увидел в глубине парка их приближающиеся силуэты. Они медленно шли по дорожке прямо к нему. Листочек с волнением ждал. И как же он был разочарован, обнаружив, что девушка не та.

– Нет, нет, – поспешил объяснить листочек, – это была, конечно, ты. Но только… совсем другая.

Он умолк и задумался. Молчала и девушка.

В тот памятный вечер она, и впрямь, была непривычно холодна и даже надменна. А несчастный юноша все также пламенно глядел на нее, что-то страстно шепча. В его взгляде проскальзывало болезненное непонимание, отчаяние… Листочку стало нестерпимо жалко его. И вместе с юношей ему страсть как захотелось знать, отчего же произошла эта перемена.

Наконец пара остановилась у подножия клена, на котором трепетал листок. Тот замер, затаив дыхание.

– Ты все выдумываешь. Я отношусь к тебе совершенно так же, как и раньше, – говорила девушка ровным голосом, глядя куда-то в сторону. – Почему ты мне не веришь?

– Я верю всему, что ты скажешь… – с жаром начал он и попытался обнять ее.

Она сдержанно отстранилась.

– Ты слишком увлечен мной. Мы так мало знакомы и вообще…

– Это все не то! – досадовал он. – Ты не могла, я знаю, забыть все, что было между нами. А я… Я просто люблю тебя! Мне так мало нужно. Лишь бы изредка видеть тебя хотя бы здесь, в парке. Только бы говорить с тобой о чем-нибудь. Только бы держать тебя за руку! Вот так…

Он взял ее маленькую тонкую руку в свою, бережно погладил, как котенка, и тихо-тихо поцеловал, а потом вдруг упал перед ней на колени.

– Проси, что хочешь. Я все для тебя исполню. Будь моей королевой!

Девушка слегка улыбнулась. Он с жадностью следил за ее взглядом, ловил каждое движение ее глаз. Она же, глядя на него сверху вниз, старалась сохранять строгий вид и уже собралась произнести какие-то серьезные слова, как вдруг не удержалась и разразилась громким смехом. Бедный юноша был в полной растерянности. Увлеченный признанием, он не заметил даже, что вместо талии девушки крепко держал в своих руках ствол клена, боясь упустить драгоценную добычу. Поняв, в чем дело, он на минуту смутился, а потом сам захохотал от всей души. И долго они, глядя друг на друга, не могли удержаться от нахлынувшего смеха.

А листочек? Он, конечно, тоже смеялся и радовался вместе с ними.

– Так, значит, все будет по-старому? – шептал юноша, когда оба наконец утихли.

«Да!» – отвечали счастливые глаза девушки.

«Да!» – шуршали листочки на клене – очевидцы этого счастья.

– И вот тогда ты его о чем-то попросила… – стал припоминать листок.

– Да, я тогда позволила ему… то есть попросила нарисовать мой портрет. Но… но только… по памяти. Видишь ли, я не могла с ним много встречаться. На это у меня была причина.

– Какая же?

– Ах, как ты нетерпелив. Я тебе после расскажу. Так вот, я хотела, чтобы он нарисовал меня и чтобы я была… Ну, вобщем, не такая, как в жизни, а… а еще лучше. Он же ведь художник. Понимаешь? Конечно же, он сразу согласился.

– И ты тогда еще добавила: «Пусть это дерево будет свидетелем нашего согласия!» – взволнованно добавил листочек.

– Да, я это сказала, а еще я пригласила его на свой день рождения в летнее кафе здесь, в парке. Он очень обрадовался и пообещал, что придет и принесет этот самый портрет в подарок.

– О, как он был счастлив! Как горели его глаза! Он схватил тебя на руки и стал кружить. А потом остановился, крепко обнял и поцеловал…

Девушка покраснела от этих слов. Она все это живо представила: его горячее дыхание совсем рядом, его губы и слетающее с них «Я люблю тебя»…

А листок… Листок тоже все помнил. Как же завидовал он тогда тому юноше. Как бы он сам хотел прикоснуться своей упругой гладью к ее алым губам, сказать ей те же нежные слова, раскрыть ей свое сердце. Но кто он такой? Всего лишь простой листок старого клена.

Девушка об этом даже не догадывалась. До того ли ей было? Она продолжала машинально держать дрожащий листочек в руке и задумчиво глядела на голое мокрое дерево.

– Да, я должна тебе все рассказать. Я же обещала, – опомнилась вдруг она. – Ты меня ведь совсем не знаешь. Не знаешь, как я жила, как меня воспитывали, о чем я мечтала. Слушай же!

И листок выслушал горькую исповедь молодой девушки, уже так много пережившей.