Глава 2

В раскрытые окна надсадно орала музыка. Сумбурный мотив прицельными ударами бомбил соседские головы, люди в возмущении глядели вверх, откуда слышались пьяные крики, клубами вырывался сигаретный дым и чей-то голос вторил незамысловатым словам.

– Когда наш двор перестал быть приличным? – проговорила Людмила, выкладывая на тумбочку в Глашиной комнате порошки и пилюли, которые, если верить рекламе, должны были в считаные дни поставить её на ноги. – И как ты могла подцепить инфлюэнцию в это время года?

– Мама, – хрипло отозвалась Глаша из-под одеяла, – я понимаю, что тебе нравится это красивое слово, но у меня обычная простуда. У неё точно нет дворянских корней.

– Пошути, пошути. Тебя в самолёт в таком виде не пустят. А опоздать мы не можем, – женщина старательно растворила в тёплой воде порошок розового цвета, остро пахнувший какой-то химией с малиновой отдушкой, – папу уже ждут на работе, и если он не приедет, то заплатит какой-то неприлично большой штраф, – Людмила встряхнула градусник и протянула Глафире. – На, поставь этот.

– А что прошлый как-то неверно показывал? – Глафира поморщилась от прикосновения холодного стекла.

– Кстати, – пропуская вопрос мимо ушей, сказала Людмила, – тётя Рая решила, что она будет жить на даче. Бабушка теперь тоже хочет перебраться туда на круглогодичное проживание, пока мы не купим дом на новом месте. Потом переберётся к нам.

– А Казаков тоже там жить будет? – ухватилась за информацию Глафира, прикидывая, что вполне можно что-то придумать и снимать квартиру у криминалиста, если он удачно переедет жить на их дачу.

– Ну, похоже, что так, – Людмила вдруг задумалась. – Нужно Любу попросить мёд привези. Ей какой-то особенный привезли.

– Мама, я буду в порядке, – проскрипела Глаша, а сама подумала, что теперь не придётся лгать и выворачиваться, чтобы как-то объяснить матери, что она останется здесь. Теперь можно попросту крепко заболеть.

В форточку ворвался очередной залп скверной музыки, и Людмила испуганно вздрогнула.

– Я, наверное, сейчас буду звонить участковому, – покачав головой, проговорила Людмила, – я не пойму, когда закончится этот балаган.

– Дай мне телефон, – мрачно сказала Глаша, утянула мобильник к себе под одеяло и, набрав номер дежурного, проговорила. – Это Глафира Константиновна. Да, Польская. Простудилась. Не в службу, а в дружбу, можно квартирантов утихомирить, а то весь двор на ушах стоит, – она протянула матери мобильник и проговорила. – Сейчас их успокоят. Видишь, не так уж и бесполезна моя работа. Есть нужные связи.

– Меня радует только одно: скоро у тебя будут приятные, респектабельные связи, а вскоре, я надеюсь, и романтические, – мечтательно проговорила мать. – Мы купим домик возле какого-нибудь красивого озера, и я там буду гулять с внуками. Причём не только с Никиткиными детьми, но и с твоими.

– Ну, главное, чтобы они там не утонули в красивом озере, а то испортится всё очарование, – ляпнула Глаша.

Людмила долго и молча смотрела в приоткрытую щёлку одеяла, откуда торчала половина лица дочери, потом покачала головой и, развернувшись, вышла.

– Меня скоро нельзя будет людям показывать, – прошептала Глафира.

За те несколько дней, пока она лежала в кровати, Глаша уже десяток раз пересмотрела снятое видео, но ничего нового или примечательного не обнаружила. Зато заметила казавшуюся ей забавной особенность – теперь она постоянно сталкивалась лицом к лицу с преступниками. Нет, она, конечно, предполагала, что так и будет, когда шла работать в правоохранительные органы, но положение следователя-жертвы её смущало.

Эти рассуждения увлекли девушку в пугающий пятнами страха сон, и проснулась она далеко за полночь, плавая в испарениях болезни, с прилипшим к затылку комком волос и бешено бьющимся сердцем. Задыхаясь кашлем, Глаша потянула руку к телефону и набрала номер Визгликова.

– Ты опять труп нашла? – произнёс Стас.

– Не смешно, – глухо сказала Глаша.

– Поверь, я с тех пор, как ты в отдел пришла, смеяться перестал. Ну что тебе?

– Я вспомнила. У него на локтевом сгибе татуировка была. Увидела, когда он руки к нему тянул. Там точно что-то было изображено.

– Может, пятно родимое? – спросил Визгликов.

– Нет, скорее всего, татуировка. Края чёткие и образ рисунка. У невуса обычно более размытая структура.

– У кого? – переспросил Стас.

– Родимые пятна так называют – невус, – повторила Глаша.

– Польская, если ты думаешь, что, произнося незнакомые близким и коллегам слова, ты выглядишь умнее, то спешу тебя разочаровать. Это не так. И ещё. Если бы ты вот вспомнила адрес преступника, его лицо, фамилию или имя, то по такому поводу можно звонить одинокому мужчине ночью. А чтобы поведать о его невусах можно и утра дождаться, – размеренно произнёс Стас.

– Но вы-то мне звоните по ночам.

– Мне можно, – важно произнёс Стас.

– Офигенный аргумент, – зашлась кашлем Глаша и повесила трубку.

Через два дня Глафира стояла замотанная в халат на пороге дома и увещевала чуть ли не рыдающую мать.

– Мама, хватит концерт разыгрывать. Я словно маленькая девочка, которую нельзя дома в одиночестве оставить. Что это за бред, – всплеснула руками Глафира.

– Глаша, самое ужасное, что тебя будут терзать просмотрами, – Людмила покачала головой, печально глядя на чемодан. – Я договорилась с агентством, что они сами всем займутся. Там у Наташи работает дочка.

– Мама, всё будет хорошо, – в тридцатый раз повторила Глафира и наконец выдохнула.

В дверях показался запыхавшийся отец и разочарованно протянул:

– Люда, мы опоздаем на рейс. Никита с ребятами туда подъедут сами. Поехали скорее, – Польский-старший обнял дочь, наскоро клюнул в щёку и проговорил: – Глафира, не подведи меня, быстро на поправку, и ждём тебя на следующей неделе.

– Да, пап. Конечно.

– Сейчас, сейчас, – Людмила всё ещё стояла на пороге, рассеянно шарила по квартире глазами, словно не веря, что сейчас она переступит порог родного гнезда в последний раз.

Через полчаса обессиленная Глаша осталась совершенно одна, она поплелась к кровати, рухнула в мятую постель и долго лежала, утопив лицо в подушку. Ей уже вчера стало гораздо легче, но она старательно изображала все признаки болезни и ухудшения и уже не могла дождаться, когда можно будет стянуть с себя опостылевший халат и приняться за работу. Телефон на тумбочке зазвонил, и Глаша, покосившись на него, вздохнула. Звонила мама.

– Глафира, а что происходит? – спросила мать каким-то странным голосом.

– У кого? – откликнулась девушка, садясь на кровати.

– Почему мне Виктория Карловна сказала, что Илья умер?

Глаше показалось, что вокруг неё накалился даже воздух. Зная особенную страсть матери к поддержанию людей в трудной ситуации, даже когда они не особо в этом нуждались, девушка прекрасно понимала, что сейчас папин контракт полетит в тартарары, а квартиру всё-таки придётся продать, чтобы оплатить неустойку по договору.

– Мама, я вчера разговаривала с Ильёй, – сами по себе произнесли губы Глаши. – Он просто проиграл суд с родственниками, теперь квартира их, и он перебрался к родственникам в Новосибирск.

Внутри Глашиной головы с треском ломалась прошлая реальность, в которой она верила в сказочных животных и в победу добра над злом. Сейчас она говорила такую чудовищную ложь, что раньше испугалась бы, что у неё отсохнет язык.

– А как же его работа?

– Мама, у него в Новосибирске невеста. Она дочь какого-то институтского ректора. Думаю, без работы Илья не останется при таком знатном сватовстве, – Глаше вдруг показалось, что в квартире стало очень холодно, как было в том подвале, когда её руки буквально резала вытекающая из Ильи кровь.

– Милая, как же всё это печально, – тихо уронила Людмила. – Если ты хочешь, я вернусь. Папа пусть едет, а я помогу тебе как-нибудь разобраться с этой печалью, и потом вместе улетим.

– Мама! – вдруг неожиданно жёстко сказала Глаша. – А тебе не кажется, что тебя стало очень много в моей жизни? Ты уже не даёшь мне продохнуть. Оставь меня в покое, – Глаша перевела дух. – И это не истерика и не надо нестись обратно сломя голову. Пожалуйста, поезжай в свою Швецию, там ты будешь на своём месте. А я просто хочу отдохнуть от тебя, от папы, от нашей большой и дружной семьи, прямо-таки лоснящейся от того, что все друг друга любят. Ты лучше обрати своё внимание на Никиту. Поверь, там есть о чём подумать, – Глафира нажала на отбой и мысленно попросила у брата прощение, потому что, когда в маминой голове осядет туман обиды, она точно вспомнит Глашины слова, и жизнь брата подвергнется жёсткому изучению.

***

Лисицына уже несколько часов изучала протоколы допросов, подшивала бланки справок, механически вынимала из разрозненных бумаг запросы и вставляла их в папку. Её мысли занимали события последних дней, она понимала, что в отделе уже перегруз дел и на днях придётся сообщить начальству о том, что теперь они фактически заложники человека с манией величия и больным воображением. Кропоткин достанет свою «лопату для особых случаев», немедленно закопает её карьеру, а что хуже всего, просто не даст работать. Он не поверит в то, что близкие им люди могут пострадать, даже после истории с Ильёй.

И сейчас Лисицына была перед очень тяжёлым выбором. Фактически она должна была встать со своего кресла, сесть в такси и отправиться на приём к своему бывшему непосредственному начальнику, который теперь занимал хорошую высокую должность и когда-то имел на Аню Лисицыну виды. Ну конечно, до того, как она вышла замуж, родила, располнела и вообще стала совершенно другим человеком. Анна глянула в зеркало, цокнула языком, рассматривая чуть оплывшие черты подбородка, косой шрам, уставшие глаза с потухшим васильковым блеском и вслух произнесла:

– Ладно!

Быстро собравшись, она столкнулась на выходе с Визгликовым и, глянув на него, проговорила:

– Станислав Михайлович, я дело, которое валялось на вашем столе, привела в порядок. Ещё раз бросишь документы, я тебе влеплю выговор, – строго произнесла она.

– Из ваших уст даже слово выговор звучит прекрасно, – ответил Визгликов, ковыряясь палочкой в стаканчике с мороженым. – Хотите? – он протянул Анне почти доеденное лакомство.

– Спасибо, Стас. Ты очень галантен, – покачала головой женщина. – Ладно, я по делам. Вечером совещание.

– Вот я и говорю, что начальственное кресло портит характер. Кропоткин тоже любил собрать по вечерам коллег и покалякать за жизнь.

– Нет, Стас, мы будем с вами калякать исключительно по делу, – Лисицына помолчала. – Новостей нет?

– Нет, – Визгликов покачал головой. – Ночевал у матери, там тошно, словно в похоронном бюро.

– Я поняла, – Лисицына вздохнула и потрепала Стаса по плечу. – Будем как-то выруливать из этой ситуации.

В коридоре вдруг шумно затопал Погорелов, он на ходу хлебал воду из стаканчика, проливал капли на свежий ворот рубашки и почти бежал по направлению к Лисицыной и Визгликову.

– Я мужика нашёл, – проговорил он.

Визгликов приподнял брови и огляделся.

– Я, конечно, довольно толерантен, но ты бы потише хвастался, у нас в стране такая пропаганда не в чести. И погоны с тебя точно слетят.

Погорелов наморщился, непонимающе уставился на Стаса, потом его мозг расшифровал послание, и он картинно плюнул.

– Станислав Михайлович! – с нажимом произнёс Погорелов. – Я мужика нашёл, которому склеп принадлежит. Но он пропал.

– Серёжа, ты можешь как-то более структурированно и понятно выдавать свой мысленный винегрет? – со вздохом спросил Визгликов.

Лисицына перевела взгляд на настенные часы и, перехватив сумку в другую руку, произнесла:

– Ладно, вы разбирайтесь, а я поехала.

Мужчины молча глянули ей вслед и скрылись в кабинете. Погорелов снова налил себе полный стакан воды и, опрокинув в рот, присел напротив Стаса.

– Короче, склеп пробили, ну, кому он принадлежит, – Погорелов вытер испарину со лба. – На адрес сунулись, там хозяин уже несколько месяцев не появлялся. Начали искать, никто ничего не знает. А потом приходит ориентировка, что подано заявление о пропаже владельца склепа.

Визгликов кивал в такт словам Погорелова, в то же время открывал ящики стола, шарил рукой в каждом и, наконец, вытянул леденец в потёртой обёртке.

– На! – сказал он, протягивая конфетку. – И отсядь от меня.

– Да мы с пацанами чего-то не рассчитали, – виновато пожал плечами Погорелов.

– Это я заметил. Дальше.

– Дальше пока ничего. Нужно к ним ехать. Я связался с районным отделением, где принимали заявление. Мне адрес дали, где живёт женщина, которая подала заяву. – сказал оперативник.

– А телефон они тебе её дали? – проговорил Стас.

– Да. Я ей позвонил и на вечер договорился встретиться.

– Где?

– Ну там. У них, – неопределённо мотнул головой Погорелов.

– А «ну там у них» это где? – спокойно переспросил Визгликов.

– Блин, Стас. На даче, где они живут. Посёлок, – Погорелов заглянул в заметки, – Лебедевка.

– А работает она где?

– В Питере.

Визгликов устало глянул на Погорелова, тот несколько минут соображал, а потом аккуратно изрёк:

– Это ты намекаешь, чтобы я с ней договорился здесь встретиться? В городе?

– И приз за сообразительность и смекалку достаётся оперативному сотруднику Погорелову, – бесцветным голосом произнёс Визгликов. – Я поехал к Нинель, она сказала, что жаждет меня видеть, а ты сориентируй, где мы будем встречаться с этой дамой. И иди супчику, что ли, похлебай, а то она захмелеет от такого духа.

– Ну ладно, мы ремонт отметили, – обиженно протрубил Погорелов.

– Хорошо, когда у людей есть повод для радости,– пробормотал Визгликов и вышел из кабинета.

***

Лисицына пристально смотрела на молодую белокурую девицу, сидевшую в секретарском кресле и усердно пялящуюся в монитор. Анна Михайловна уже десять минут не могла получить внятный ответ на простой вопрос о том, когда будет начальник.

– Вы же понимаете, что нельзя просто так зайти с улицы и попасть на приём, – разводила руками девушка.

– А я пришла не совсем с улицы, как вы изволили выразиться.

– Девушка, ну не знаю я, когда он приедет, – с чувством произнесла секретарша.

– Я вам не девушка, а полковник Лисицына Анна Михайловна, и ваша обязанность – знать расписание начальства и информировать об этом посетителей. Вы на госслужбе, – чётко разделяя слова, проговорила Лисицына.

Девица кинула быстрый взгляд куда-то за плечо Анны и, кратко улыбнувшись, встала. Анна, даже не оборачиваясь, по одному движению глаз всё поняла: и о том, кто пришёл, и что значило это мимолётное выражение на лице юной девушки.

– Ну надо же, целый полковник к нам в гости пришёл, – приветственно раскрыл объятия генерал Помятин. – Света, организуй нам кофейка и никого ко мне не пускай, – проговорил он, обнимая Анну. – Привет, Анна Михайловна, проходи в мой кабинет.

Несмотря на помпезную приёмную, кабинет был простой, скучный и даже чересчур деловой.

– Что смотришь? Мне вся эта красота при входе от предшественника досталась. А я не люблю, я здесь служу, а не дизайном хвастаюсь. Приказал всё убрать, одних ваз штук десять выгребли, – он досадливо рубанул рукой воздух и пригласил Аню присесть напротив. – Аня, я так рад тебя видеть. Но ты раньше как-то тоньше была, – весело играя глазами, проговорил он.

– Спасибо, Николай Иванович, – усмехнулась Лисицына. – Ну, полковничьи погоны имеют определённый вес и нужно иметь достаточно массы, чтобы их носить.

– Язва. Хочешь сказать, что мои генеральские тоже меня обязывают?

– Хочу сказать, что вы в прекрасной форме, – Анна выдохнула. – Но женская природа с гормональным фоном иногда плюют на должности, погоны и всю остальную атрибутику. Просто всё остаётся как есть, несмотря на все усилия, – слукавила Анна, потому что спортивного зала она чуралась как огня.

– Анечка, я тебя сколько лет не видел?

Общие воспоминания, перечисления многочисленных детей и внуков генерала, фотографии Кирилла… всё вплеталось в неспешную беседу, пока наконец генерал не глянул на неё с улыбкой и не спросил:

– Ладно, мне скоро в министерство. Какое у тебя ко мне дело?