Потерянные недели

Стена.

Дети играют, бросают мяч в стену.

Кто-не-ве-рит-вы-хо-ди…

Секретарь откашливается.

Входит.

Осторожно входит, знает, начальник канцелярии и не в духе может быть, а то и чернильницей запустит, а то и чем потяжелее…

Начальник молчит.

Секретарь снова откашливается.

А начальник все равно молчит.

– Э-э-э… а почему у нас…

Это секретарь. Имя у него простое – знак воды и знак дерева.

Переводите как хотите.

Хотите – водное дерево.

Хотите – деревянная вода.

– Э-т-т-о ш-ш-ш-то т-т-такое? А приветствовать начальника уже и не надо, ш-ш-што ли?

Это начальник канцелярии.

Имя у него посложнее, – знак солнца, знак радуги и два знака человека, это означает – разговор.

Переводите как хотите.

Хотите – разговор солнца с радугой.

Хотите еще как.

Секретарь кланяется.

– Приветствую тебя, солнцеликий.

– Вот так-то получше будет… ну так что у тебя там, что опять потерял?

– Две недели потерял.

– Ну, так на полках поищи, под цинов… чего-чего потерял?

– Две… две недели.

– Это еще как?

– А вот… – секретарь разворачивает свиток, – вот империя наша… великая Цин… основана седьмого января две тысячи лет назад…

– …и без тебя знаю.

– …пала семнадцатого июля сего года.

Начальник фыркает:

– Падет, болван, не пала, а падет! О-о-ох, голову тебе мало отрубить за такие речи…

– …а вот дальше в свитке… на смену ей придет…

…пришла военная империя Дзын первого августа сего года, которая просуществовала три тысячи лет…

– Верно говоришь, – генерал доволен, знает свою работу офицер.

Имя у офицера простое – крик лесной птицы на рассвете и треск молнии.

– А почему же…

РАЗЫСКИВАЮТСЯ

Две недели.

Особые приметы – даты с 17 июля сего года до 1 августа сего года.

Нашедших просьба указать местонахождение…

– Ищите. Как можете, ищите.

Это генерал. Имя у него сложное – звук шума дождя на реке, крик лесной птицы в полночь и стук падающего дерева в пустом лесу.

– Да никак не можем.

Это офицер. (Крик лесной птицы и треск молнии)

– Что не можете, сегодня не можете, а завтра чтоб смогли, ясно вам?

Это генерал. (Шум дождя, птицы крик, стук дерева)

Офицер осторожно возражает, что живет-то их империя на свете всего-ничего, три тысячи лет, и всё, всего-то ничего до паровых котлов дожили, а дальше там новая империя – Дэнь, там-то технологии получше будут, только не дадут они их нам, не дадут…

Генерал хмурится.

Офицер ждет. С надеждой.

Генерал кивает:

– Используйте лифт!

– Используйте лифт!

Это начальник канцелярии.

(знак солнца, знак радуги, знак двух людей – разговор)

У секретаря (знак воды и знак дерева) ёкает сердце, ага, разрешили…

Лифт.

Лиф у империи Цин невелик, всего пят тысяч веков вверх. Вот у империи Дзын лифт побольше будет, десять тысяч лет.

Лифт…

Какой лифт?

Да обыкновенный, какой. Ну, вот ось времени течет – из прошлого течет в будущее, спереди завтра, сзади вчера.

Две тысячи лет – вперед, назад, куда хочешь, а дальше нельзя, дальше на этой земле другие империи жили или жить будут.

Хочешь больше времени?

Так флаг в руки, никто не держит, иди, воюй со страной, которая до твоей здесь была или после твоей здесь будет – может, выживет кто в этой войне…

А вот лифт.

Это когда берешь себе год не в прошлом и не в будущем, а вверху.

И над ним еще год.

И еще год.

И еще.

Много их. Годов.

Секретарь входит.

Кланяется.

Приветствую тебя, солнцеликий, и всё такое.

Откашливается:

– Я нашел две недели.

Начальник вскидывает голову:

– Где были?

…после волнений в империи Ци к власти ненадолго пришли идеалисты, которые мечтали построить рай на земле. Однако, через две недели власть идеалистов была свергнута и в стране была установлена военная диктатура династии Дзын, которая продлилась три тысячи лет…

– Так вы говорите… идеалисты…

Это генерал.

Имя у него сложное – звук шума дождя на реке, крик лесной птицы в полночь и тсук падающего дерева в пустом лесу.

– Две недели.

Это офицер.

Имя у офицера простое – крик лесной птицы на рассвете и треск молнии.

– Разведать.

Это начальник канцелярии.

(Знак солнца, знак радуги и два знака человека)

– Невозможно.

Это секретарь.

(У него имя попроще).

Начальник повторяет:

– Раз-ве-дать.

Секретарь откашливается:

– Стена.

– Что?

– Стена…

Стена.

Семнадцатое мая.

А дальше стена.

Дети играют, бросают в стену мяч, поют что-то, кто-не-ве-рит-вы-хо-ди…

…первым делом новая власть приняла решение восстанавливать города, пришедшие в упадок, а также накормить голодающих, коих было великое множество в то время…

…к началу следующей недели новые власти подняли еще один актуальный вопрос – каким языком пользоваться в новоявленной стране: языком знаков, как в империи Ци или языком звуков, как в империи Дэнь, а может, разработать собственную систему…

– Да кому это надо всё… города, голодающие, языки…

– Ты… ты чего? Ты министр или где?

– Да какой я министр, на две недели министр, а потом что? Военный переворот, и дело с концом!

– Ну, значит, не допустить военный переворот…

– …ты это уже который раз говоришь?

– Тридцать второй.

– Считаешь, что ли?

– Считаю. Тридцать два раза не получилось, значит, на тридцать третий раз получится. На сто тридцать третий, на…

– Тебе хорошо говорить, тебя сразу застрелят, а мне еще в тюрьме такое устроят, что мало не покажется!

– Ну, так иди отсюда, кто тебя держит-то? Может, это з-за тебя вообще до сих пор больше двух недель продержаться не можем!

– Разведать.

Офицер смотрит на стену, – она кажется обыкновенной, каменной, но офицер знает, что камнем здесь и не пахнет.

Дети играют, бросают в стену палочки, поют что-то, кто-не-ве-рит-вы-хо-ди…

Офицер (крик лесной птицы на рассвете и треск молнии) подтягивается на руках, хватается за выступы стены, карабкается, чтобы увидеть, что там, там…

Осторожно выставляет над стеной соломенную шляпу – ждет, не пробьет ли шляпу стрела.

Нет.

Ничего не происходит.

Офицер (крик птицы – треск молнии) смотрит по ту сторону стены.

Туман.

Далекие вспышки в тумане, толком и не разглядишь.

Что-то возвышается над всполохами огней, что-то, что-то…

Непонятно.

Не…

Не…

– …нет, быть того не может, что значит – лифт бесконечный, уж где-то же он кончается!

Это начальник канцелярии. Слушает секретаря, не верит, что бывает так, чтобы лифт не кончался.

Секретарь осторожно соглашается, что да-да-да, конечно, там, у народа за стеной лифт где-нибудь да и кончается, ну через сто тысяч лет или еще когда, но не бесконечный же…

– Извини… наговорил тут вчера лишнего…

– Фух, а мы думали, ты совсем уходишь…

– Какое – совсем уходишь, я министр или не министр?

– Да министр, министр, успокойся, самый министерский министр…

– А вы это… серьезно, что это я вам все порчу?

– Ну что ты, какое там серьезно… в сердцах сказали…

Секретарь замирает.

Имя у него простое – знак дерева и знак воды.

Смотрит на стену.

Не понимает.

Считает даты.

Пятнадцатое июля, шестнадцатое июля, сем…

…а семнадцатого нет.

А дальше стена.

Дети играют, бросают мяч в стену, прыгают, считают чего-то, кто-не-ве-рит-вы-хо-ди…

Офицер замирает.

Имя у него простое – крик лесной птицы на рассвете и треск молнии.

Смотрит на стену.

Считает даты.

Четвертое августа, третье августа, второе августа…

…а первого нет.

Стена.

Дети играют, бросают какие-то палочки, чертят круги…

Сегодня не стало семнадцатого июля.

А завтра не станет шестнадцатого.

Секретарь бежит куда-то к дворцу, подбирает полы плаща…

– …А я что заметил…

– А что такое?

– А вот обратите внимание, вот империя наша, Дэнь, появилась в четырехтысячном году.

– Верно.

– А появилась она после падения империи Ци.

– Вы мне школьный курс истории читать будете?

– Да нет… вы смотрите… империя Ци пала в двухтысячном году.

– И что вы хоти… э-э-э… ну-ка, учебник-то мне покажите… опечатка, наверное…

– В архивах посмотрите… везде те же даты…

– Ошибка… ошибка.

– А дальше нельзя.

Так мать говорила мне с того момента, как мне стукнуло двенадцать лет… нет-нет, вру, когда мне должно было стукнуть тринадцать, но не стукнуло, мне сказали:

– А дальше нельзя.

Я и сам видел, что дальше нельзя, что дальше стена.

А еще через год мне было одиннадцать лет.

А еще через год – десять.

Стена подступала, стена ползла, стена…

…нет, эту историю нужно начинать не так.

Тук, тук, тук – мяч об стену.

Кто-не-ве-рит-вы-хо-ди…

Стена.

А дальше нельзя.

Стена.

Карабкаюсь по выступам стены, раз, два, три, перебираюсь через стену…

Кто-не-ве-рит-вы-хо-ди…

Бескрылый офис

– А крылья сюда не прилетят?

Какой хороший вопрос! Не бойтесь, детки, наши офисы оборудованы новейшими системами защиты, которые не пропустят никаких крыльев.

– А мне Скрепочка сказала, а по ночам крылья прилетают и душу пьют!

– Скрепочка! А ну-ка выйди в круг… давайте поприветствуем Скрепочку аплодисментами. Вот так, хорошо. А теперь скажи, Скрепочка, ты рассказала про крыльев?

– Ага… а я… а я её напугать не хотела…

– Нет-нет, погоди, сначала скажи, что ты сделала хорошо.

– А я… а я подружке про крыльев рассказала…

– Верно. Ты дружишь с девочками, это прекрасно. Ты рассказываешь разные вещи, и это здорово. А вот что делать нежелательно?

– Пугать…

– Верно, негативные истории нежелательны. А теперь давайте подумаем, как сделать у истории про крылатых позитивный финал…

Я уже не помню, какой там Скрепочка придумала позитивный финал.

Более того.

Я этого не знаю.

Меня там не было.

Это случилось совсем в другом офисе.

– А башня Рушица, это где?

– Какой хороший вопрос! Мы запишем ваш вопрос в блокнот и обязательно обсудим на ближайшей конференции…

Не знаю.

На языке офисной этики и всего такого это значит – не знаю.

Долго не решаюсь войти в кабинет, наконец, чувствую, что все смотрят на меня. Стучу в дверь. Еще. Еще. Никто не откликается.

Толкаю дверь.

Вхожу.

Екает сердце, так и жду окрика, по-до-жди-те.

– Э-э… Принтер Мониторович…

Тишина.

– Принтер Мониторович, – говорю чуть громче, – вы вызывали…

Тишина. Какая-то пугающая, не офисная. Даже вентилятор притих.

– Принтер Мони…

Спохватываюсь – что никакого Принтера Мониторовича в кабинете нет. Тем более странно, что дверь в кабинет одна, не мог же он, в самом деле…

Башня Рушица.

Среди записей покойного (убитого) найдены две строчки:

Башня Рушица.

Башня Рушица, башня Рушица, думал я. Я знал башню Прогресс и знал башню Консолидация, я знал башню Консорциум и башню Конгресс. Но башни Рушица я не знал.

– Что, Ластик, шеф тебя зовет, – Бейджик посмотрел на меня понуро, обреченно, будто звал на казнь.

Да так оно и было. На казнь. Это я сразу почувствовал. Бывает такое в офисе, еще ничего не случилось, вроде все как было, так и есть, те же чертежи по стенам, те же плакаты, тот же крепкий кофейный дух, а все-таки – не то.

Чуешь беду.

Нутром чуешь.

– Что… – еле выдавливаю из себя слова, – злой сильно?

– Да нет… отрешенный какой-то, никогда его таким не видел, – кивнул Бейджик.

Стало страшно. Злой шеф – это еще дело привычное, на то он и шеф, чтобы быть злым. Но отрешенным шефа я не видел еще никогда, это было что-то новенькое.

Очень новенькое.

– Заявление просил написать.

Гром среди ясного неба. Мне кажется, я ослышался.

– З-заявле…

– Ну. Доигрался ты.

Бейджик говорит – с напускным сочувствием, под которым прячется злорадство. Очень хорошо прячется. Но злорадство. Здесь никто никому не сочувствует по-настоящему, это я понял уже давно, ждут, когда человек выйдет в коридор, чтобы украдкой, только это между нами, только ты ему ни слова, а он-то… а он…

Пищу заявление, долго не могу вспомнить фамилию шефа, потом свою собственную фамилию, потом название фирмы (Арт-хаус-Арабикус), потом число, третье марта две тыщи пятидесятого…

Вроде все…

Перепортил кучу бумаги, так и слышу голос шефа, что, бумаги не жалко? Жа-алко. Жалко у пчелки… пчелка на елке…

Кто-то, кажется, Кулер, хлопает меня по плечу:

– Удачи.

Хочется дать ему в морду.

Лихорадочно припоминаю, какие офисы есть поблизости, кто где требуется, никто нигде не требуется, все места заняты. На нашем этаже, кажется, кто-то был нужен, только на нашем этаже оставаться не хочется, видеть косые взгляды бывших коллег, шепотки за спиной…

Долго не решаюсь войти…

…не мог же он, в самом деле…

Давлюсь собственными мыслями.

Оторопело смотрю на разбитое окно, ветер путается в жалюзи, гоняет бумажки по полу.

– Имя-отчество? – следователь смотрит на меня почему-то исподлобья.

– Ластик Факсович.

– Фамилия ваша?

– Арт-Хаус-Арабикус, только это не моя уже… я из офиса увольняюсь…

– Что ж вы так в день смерти директора уволиться решили. М-м, ничего подозрительного в поведении покойного в тот день не замечали?

– Какой-то задумчивый был, отрешенный. Как не от мира сего. Никогда такой не был.

– Предполагаете самоубийство?

– Ничего не предполагаю.

– И правильно, нечего вам предполагать. К покойному претензии имели?

– Да кто к нему претензий не имел…

– То есть, хотите сказать, сами бы его с удовольствием из окна выкинули?

– Да что я, мы бы его всем офисом из окна выкинули. И еще на бис.

Хихикают девчонки в углу, Ручка с Кнопочкой, погодите, дохихикаетесь, вас тоже допрашивать будут.

Большое спасибо, подождите здесь…

Уже догадываюсь, что это значит – подождите здесь.

Следователь оборачивается, ищет меня.

Напрасно.

Меня уже нет.

Выскальзываю в коридор, поднимаюсь на лифте – на какой-то там этаж, выхожу в незнакомый зал, затравленно оглядываюсь. Закрытые двери, кодовые замки, домофоны, вывески, таблички, жми сюда, жми сюда, распространителей просьба не беспокоить.

Лихорадочно соображаю, как мне жить дальше.

Ничего не соображается. Спрашиваю себя, что я умею. Ничего не умею. День добрый, рекламные площади не интересуют? А в этом месяце у нас скидка, а при единовременном заказе…

Что я умею…

Ничего.

Сижу в очередном холле очередного этажа, смотрю на снующих вокруг людей, черт их дери, все они что-то делают, все до единого, я один здесь сижу как кусок даже не скажу, чего, припоминаю, что я умею.

Ничего.

Люди поднимают снизу наверх тяжеленные мешки, вижу, как один из мешков рвется по швам, из него россыпями летят золотые монеты. Это я знаю, привычное зрелище, люди поднимают наверх мешки с золотом, собирают золото внизу, поднимают на верхние этажи, выше, выше. Говорят, пентхаузы уже доверху забиты золотом власть имущих, видел в новостях. Так забиты, что при сильных порывах ветра бизнес-центр покачивается из стороны в сторону.

Собираюсь с духом.

Иду по этажу, оглядываю двери, читаю на каждой двери неизменное – нет вакансий.

– Первые испытания психотропного оружия прошли удачно.

– Ну, кто так отчеты составляет, кто составляет, я вас спрашиваю?

– Я составляю.

– А вы еще шутить изволите… Удачно – это как?

– Удачно, это удачно. Уже четыре человека из окна выбросились…

– Какие человеки-то, сошки какие-нибудь мелкие, пешки какие-нибудь, которые что живут, что умерли, один хрен?

– А четырёх директоров не хотите?

– Директоров грохнули? Ну вы вообще… это ж надо ж было… Кому русским по белому сказал пробовать на мелкой сошке какой-нибудь, на мелкой – не-ет, мы умные самые, мы сразу межофисный скандал закатить хотим… ладно, черт с вами… сделали и сделали… уешки завтра вам перечислим…

Чувствую, как тошнота подкатывается к горлу, пол подскакивает и приплясывает под ногами. Раньше и не думал, что бывает так, раньше и не думал, что значит – хочется есть. Хочется есть – это когда время ползет к двум, до конца дня еще как до Парижа пешком, что, девчонки, по кофейку дерябнем, или там, Клава, посиди на телефоне, я на обед скорехонько…

Тогда не знал, что так бывает, когда перед глазами пляшут какие-то огоньки, и голова уже вроде как не твоя, вот-вот оторвется, полетит искать себе другое тело, здоровое, сытое, не изможденное скитаниями.

Прислоняюсь к стене.

Чувствую, больше не могу.

Нищим представлял себя только в ночных кошмарах, никогда не задумывался, как это – просить милостыню. Было что-то, на каких-то тренингах, как развить уверенность в себе, подойдите к человеку в коридоре, попросите денег. Привыкайте, что вам говорят «Нет»…

То на тренингах.

А то на самом деле.

Как назло лифт выплевывает в коридор прохожего, и хочешь не хочешь, а нужно идти ему навстречу, просить, и не скажешь – я еще не готов, я еще должен настроиться, у меня все хорошо, у меня все получится…

Иду к нему, повторяю про себя, медленно, нараспев, главное, сказать как можно непринужденнее, а у вас покушать ничего не найдется? Наплету что-нибудь, что весь день мотался по офисам, даже перекусить некогда, кофейку не дашь, вот спасибо, век не забуду…

И все такое.

Расстояние между нами сокращается.

Повторяю – как мантру, как заклинание – у вас покушать ничего не найдется… у вас покушать ничего…

Мы поравнялись.

Оборачиваюсь. Главное, улыбаться, главное…

Он улыбается, говорит мне:

– А у вас покушать ничего не найдется?

Рушится мир.

– А Файл где?

– Увели его.

– В смысле… другую работу нашел?

– В смысле увели. Совсем.

– Это… к-куда?

– А то сам не знаешь…

Тишина.

Кулер разливает кофе.

– Она еще вчера прилетала.

– Кто она?

– Девка эта… вот так же сидим, кофе пьем, ластик на окно показывает, рукой кому-то машет. Я смотрю, там девка с крыльями висит, ну как на заставке на компе… и Файлик ей машет, айда к нам…

– А она чего?

– Улетела, чего… а потом просыпаемся, а Файлика на месте нет, и окно распахнуто…

– Это они так нашего брата выманивают?

– Ну а то… им жрать-то там что-то надо… вот и охотятся за дурачьем таким, как Файлик этот… У них вроде гипноз есть, они человеку что только не внушают…

– А у вас покушать ничего не найдется?

Рушится мир.

– Э-э-э… да… н-ничего.

И язык не поворачивается сказать, что хотел попросить его о том же самом.

Затравленно смотрю на кофейный автомат, затравленно думаю, как бы взломать систему. Нет, программы я еще взламывать умею, но чтобы кофейные автоматы…

– Сейчас бы кофейку… – говорю, не знаю, для кого.

– А у меня монеты есть, – он показывает мне россыпь десятирублевок.

Оторопело смотрю на него, и чего ради он просит у меня чего-нибудь покушать.

– Угощаете? – спрашиваю с надеждой.

– Угощаю.

При этом не двигается с места. Что ему от меня надо, никак не возьму в толк.

– Э-э… а я не умею, – наконец, говорит он.

– Что… не умеете?

– А как тут… сделать, чтобы кофе был?

Смотрю на него – уже не оторопело, уже вообще не знаю, как это назвать, первый раз вижу человека, который не умеет пользоваться кофейным автоматом.

– Ну, давайте я. Вам какой, латте, эспрессо, каппучино?

– Ла… латы.

Берут латте для него, беру шоколад для себя, чуть не роняю стаканы, здорово же я ослаб…

– Да сумасшедший там ходил какой-то.

– Как понять, сумасшедший?

– Так понять, сам с собой разговаривал. Ну, не сам с собой, а жестикулирует перед кем-то, говорит что-то, потом смотрю, два кофе взял, руку со стаканом протягивает, держи, мол, и стакан выпускает…

– Не, это не сумасшедший… тут другое…