ПРОПАЩИЕ

Ей бы поменьше гордости, да побольше смелости…

Ему… забыть прошлое, и хоть немного подумать о себе. И могло б в их жизни случиться счастье! Да, могло – убеждается Гордая каждый день, вновь и вновь перечитывая его письма.

По утрам она бы пекла блины и ставила самовар.

Сидя на крыльце маленького деревянного дома, они с аппетитом поедали бы эти горячие, золотистые произведения ее кулинарного искусства, запивая крепким чаем из больших кружек, тихо смеялись и слушали, как поет жаворонок на лугу.

Раньше, в детстве, он всегда заливался звонкими трелями, и они надеялись, что так будет всегда.

Как давно это было!

Он, совсем еще юный, с веснушками на лице и выбеленными солнцем волосами, стоял на берегу реки с удочкой в руках. Гордая сидела рядом, на траве, и старалась не шуметь – не пугать рыбу.

А вот жаворонок не унимался – то его песня звенела где-то высоко-высоко в небе, то доносилась откуда-то из травы. Они всегда искали его глазами, но увидели только однажды. Маленькая, взъерошенная птичка сидела на штакетнике, смотрела прямо на них и ожесточенно о чем-то насвистывала. «Кривоногий-то какой!» – рассмеялся он.

«Зато голосистый!» – восхитилась Гордая.

«И такой же одинокий, как я» – тихо, по-взрослому, добавил он, шуткой накликав на себя беду.

Детство пролетело быстро, и песня жаворонка умолкла. Их разделили сотни километров расстояния, и долгие годы они провели вдали друг от друга. Он – в родной деревне, в окружении лесов и болот.

Гордая – в большом шумном городе, почти не видя неба, спрятанного за высокими свечками домов, и не слыша пения птиц.

Сейчас, когда расстояние до него уже не измерить, прежние проблемы ей кажутся ничтожными. Их можно было решить.

Все бросить, сесть в автобус и примчаться к нему. Так просто, так легко.

Не прогнал бы, обрадовался. Заметался бы по дому, стараясь скрыть холостяцкий беспорядок.

Гордая часто представляла себя у проруби на реке, стирающую его одежду. Дует холодный ветер, леденеют руки, а ей – хорошо! В душе – тепло! Потому что, когда она поднимется на пригорок и войдет в дом, он согреет ее озябшие руки в своих горячих мозолистых ладонях. В печи будут весело потрескивать дровишки, а в его глазах – плясать огоньки.

Ей так хотелось стать простой деревенской бабой и жить для своего, единственного в мире мужчины. Сажать картошку, косить сено, носить воду из колодца. И пусть в деревне уже давно никто не стирает в проруби – она будет, обязательно будет!

А он… с детства любил ее подругу. Смелая жила по соседству и была для него «своей», всегда рядом. В отличие от Гордой, приезжающей только раз в год на несколько дней.

Смелая была отчаянной.

Могла вскочить на спину огромного, серого в яблоках Орлика и ускакать на нем от разъяренного конюха в сторону леса. Могла переплыть озеро или нырнуть с высокого берега в самую его глубину.

Она не боялась заброшенных домов, пьяных мужиков и по темноте ходила одна в соседнюю деревню, в гости к любимой тетушке.

Он всегда смотрел на Смелую с восхищением. С малых лет говорил, что она – его судьба. Все было давно решено. Гордая и не пыталась соперничать. Она тоже любила Смелую – дорожила ее дружбой, стремилась быть на нее похожей.

В семь лет Смелая потеряла мать. Она стойко перенесла это испытание, ни разу не заплакав на похоронах и уворачиваясь от объятий желающих утешить ее людей. В жалости эта девчонка не нуждалась.

А вот в материнской заботе – да. Она так ждала, когда мама поправится и вернется к ней из городской больницы… Но горькая судьба лишила ее самого родного человека, оставив в памяти лишь теплые вечера, когда они вместе ходили встречать с пастбища корову и читали сказки на лавочке возле дома, купаясь в лучах заходящего солнца.

«Хочешь, мамкину косу покажу?» – тихо спрашивала Смелая у Гордой, когда та в очередной раз приходила к ней в гости, и аккуратно доставала из этажерки коробочку, завернутую в вышитую салфетку. Она снова и снова показывала срезанные и заплетенные в косу русые волосы своей мамы, прижимала их к щеке, носу, примеряла к своей голове. Гордая страшно боялась этой реликвии, но виду не показывала. Иногда, когда Смелая начинала грустить, она даже сама просила: «Покажи косу!» – и та оживлялась, и снова тянулась к этажерке.

В 10 лет Смелая впервые «познакомилась» с отцом. Отсидев в тюрьме огромный срок за устроенную в сельском клубе поножовщину, он в первый же вечер напился до безумия и бегал за «любимой дочуркой» с топором, требуя выдать место, где спрятана самогонка. К счастью для всей деревни, на воле он продержался недолго.

Вскоре все родные Смелой – бабушка, прабабушка и любящая ее тетушка, друг за другом ушли на погост. После длинной и страшной череды похорон и поминок она, еще не успевшая повзрослеть, осталась одна, в мрачной тишине опустевшего дома.

В глазах Смелой поселился страх, который она старательно начала маскировать, прикрывая сверху то наглостью, то злостью, то неадекватным весельем.

Он всегда был рядом – не бросал ее ни на минуту, помогал во всем, защищал от деревенских мужиков, почуявших в Смелой «выгодную невесту» с жилплощадью и большим приданным.

Не видел, кроме нее, больше никого и бесился, не находя ответного чувства. В сердце Смелой любви к нему не было.

Потом его забрали в армию. Перед отъездом он умолял ее не делать глупостей и дождаться его, но Смелая тут же выскочила замуж за городского заезжего парня.

Их брак продлился недолго – новоиспеченный муж сбежал в город, успев пропить подаренный на свадьбу холодильник и прихватив с собой совместно нажитый телевизор. Что-то сломалась тогда в душе у Смелой.

Через полгода случился в ее жизни еще один брак – такой же кратковременный и нелепый, разрушивший все ее внутренние механизмы и запустивший необратимый процесс самоуничтожения.

Он вернулся из армии и не узнал свою любимую. Смелая, уставившись пустыми глазами в стену и криво улыбаясь, отвергала все – и его любовь, и заботу, и даже дружбу.

Днем она закрывалась в доме, ночью шлялась по деревне.

Он искал ее по кустам и приносил домой, напившуюся до беспамятства. Вытаскивал любовь своей жизни из чужих постелей, бил мужицкие морды. Приводил ее в чувство, орал, ругался, умолял. Но ничего не мог сделать.

Смелая гнала его от себя и сходила с ума в одиночестве, не принимая ничьей поддержки и не пытаясь спастись самостоятельно. На смену неудавшимся попыткам суицида приходили жестокие загулы.

Однажды Гордая приехала и увидела – Смелой больше нет. За замызганным столом сидела Пропащая, хлестала из стакана самогонку, запивая сырыми яйцами прямо из скорлупы, и показывала свои изрезанные лезвием вены. Из сарая доносилось жалобное мычание коровы.

Пропащая рассказывала о призраках, которые донимали ее по ночам и не давали жить.

«Я сама их позвала – поманила, когда уходила с кладбища. Думала, хоть будет с кем выпить. А они… прячутся от меня, бегают по дому, ведрами гремят. Прабабка все время грозит кулаком из чулана, бабка стонет да охает, тетка в окно скребется, а мамка косу свою забрала и не отдает. Хулиганят, изводят меня»

Гордая уговаривала ее сойтись с ним, но ответ был коротким: «Он мне как брат, да еще вредный, как черт! Я с ним с ума сойду»

«Уезжай в город! Учись, устраивайся на работу!»

«А корову я кому оставлю? На мясо, да? Буренку мою, кормилицу? Подругу мою верную?»

«Сука! Подои хоть ее, корову свою!» – кричал он ей, забираясь в дом через окно. Пропащая горько вздыхала и, пошатываясь, шла доить свою Буренку. Вернувшись в дом, падала в разобранную им постель и сразу засыпала.

Он провожал Гордую домой и всю дорогу, опустив голову, с горечью твердил: «Ненавижу ее. Ненавижу. Сука. Гадина. За что только люблю ее, дуру эту? За что?» В 33 года жизнь Смелой оборвалась, затянувшись петлей кожаного ремня вокруг изрезанной лезвием шеи.

Ее похороны были не менее страшными, чем смерть. Дождь лил, как из ведра, подъехавший к дому автобус вдруг сломался, и мужики почти километр тащили на себе гроб. Несколько раз, поскальзываясь в грязи, они роняли Смелую на дорогу. Он ловил ее, поправлял одежды, вытирал воду с застывшего лица, а потом, не дожидаясь, когда зароют могилу, согнувшись, как древний старик, ушел через поле в сторону леса, скрывшись от всех за стеной дождя.

Гордой, так случилось, не было рядом.

Когда она наконец приехала, они вместе пошли на кладбище. Гордая не узнавала его – поникшие плечи, потухшие глаза, а все разговоры сводились к воспоминаниям и жалобам на здоровье.

Шли медленно, через луг, на котором когда-то, в детстве, все трое гоняли мяч, и все говорили и говорили, под аккомпанемент птичьей песни. Жаворонок еще пел – где-то в траве, чуть слышно. Они вспоминали Смелую, начисто забыв о Пропащей. Лезть к нему со своими чувствами Гордая снова не решилась, только крепко обняла на прощание. В последний раз.

Она вернулась в город, писала письма.

«Держись, держись, возьми себя в руки».

«Не горюй, прорвемся!» – отвечал он ей, а сам стремительно катился по той же тропинке, по которой умчалась в облака его Смелая.

Однажды она получила от него необычное письмо – полное нежности и, как ей показалось, надежды на будущее. И тогда наконец решилась – все бросила, поехала к нему.

Подходя к дому, увидела его, метнувшийся в окне, силуэт. Сердце радостно забилось, но калитку отворил не он. Его мама с улыбкой сообщила, что он выпрыгнул в окно и убежал по огороду в лес, но велел ей обязательно напоить Гордую чаем.

Мозг отказывался верить, горло душили слезы.

«УБЕЖАЛ? От меня? Почему? За что?» – эти мысли так и остались в ее голове, между скрученными болью висками, а нужно было всего лишь спросить вслух.

Она послушно пила чай и не слышала ни одного слова, о чем говорила его мама – ее несостоявшаяся свекровь.

Утром Гордая уехала – оказалось слишком гордой, чтобы остаться и все выяснить.

Только после его похорон узнала – убежал, потому что был пьян и не хотел, чтобы Гордая его таким видела. Хотел поговорить на следующий день, серьезно поговорить – о счастье.

Но слишком Гордая была слишком глупой, чтобы понять это.

Не сумела спасти его. Не смогла стать счастливой. Их внутренние жаворонки запели о любви слишком тихо, слишком несмело. Последний шанс был упущен. Они тоже стали Пропащими.

Он быстро закончил свою жизнь в пучине одиночества и появившихся из ниоткуда вредных привычек.

На могиле уже прорастает трава, тропинка к дому, где так и не случилось счастья, заросла давно – гостей в последние годы он не привечал.

На лугу возле речки повисла тишина.

Жаворонок покинул эти края. Гордая целый день просидела на берегу, где когда-то стоял он, с удочкой в руках. Ждала. Смотрела на упавший в траву, подгнивший штакетник – птичка так и не появилась.

Ее жизнь все еще продолжается. Пустая и бессмысленная.

Ей бы дожить ее как-нибудь.

И наконец услышать, как на лугу, у реки, о любви запоет жаворонок.