Закрой глаза – и ты увидишь, как дождь смывает контуры двух ладоней.

Да, мам.

Да, пап.

Спокойной ночи.

Я нормальный, вы верите мне?

Вопросы душат меня, но я стискиваю зубы. Рано паниковать. Лишь в одном я уверен: пока Тора живет здесь, я никуда не уеду. И пусть наш чайник хоть трижды с накипью.

* * *

Всю ночь я не могу уснуть. Страшно, черт побери. В ушах пищат гадкими комарами сомнения. Из-за предков. Из-за Торы. Из-за кролика.

На следующий день мне везде мерещится Хлопушка. Мы учимся в разных частях школы, но пьяница-мутант связывает нас – я вплел себя в ее косу.

После занятий, на крыльце школы, я все выкладываю Торе. Она кивает и, заправив прядь за ухо, как ни в чем не бывало интересуется:

– На какую специальность?

– Не знаю.

– Я могу попросить учителей, чтобы с тобой позанимались. Определяйся скорее.

– А как же ты?

Я вцепляюсь в лямки рюкзака. Топчусь, как дурень. Шмыгаю носом – хронический насморк.

Да кого я обманываю.

Хроническое одевчачивание. Сопли розовые, только и всего.

– Мало ли, вдруг и я куда-то уеду.

Весь вечер я стараюсь стереть из мыслей ответ Торы. Предки, ужин, уроки – отдаляются от меня, расслаиваются прокисшим молоком. Что со мной не так?

Или… что с ними не так?

* * *

Теперь мы с Торой не говорим о переезде. Мы молчим о нем, как молчат люди о страшной опухоли. Ощущаем ее и боимся. И все же мы не унываем. Тора часто играет на скрипке, поет мне свои песни – волшебные, удивительные, – и дрожит, краснеет, невпопад смеется, будто они способны нас разлучить. А впрочем, так и есть. Пишет Тора чаще всего о расставании.

Когда она играет на скрипке, ее лицо меняется до неузнаваемости: глаза наполняются уверенностью, решимостью. Тора тонет в музыке, отдаляется от меня с каждой нотой, и я ничего не могу с этим поделать.

Мы встречаем последние школьные каникулы, навещаем Ворона, обводим наши отпечатки и Облако, объедаемся пирогом с яблоками и жареными орехами. Отбиваемся с Воробьем от Пашки. Плетем косички. И всегда, прощаясь, смотрим друг на друга долго-долго, чтобы запомнить лица на случай апокалипсиса.

Тора не признается, кем мечтает стать. Еще одна запретная тема. Еще одна опухоль.

В июне Пашка все же нас достает. Мы сталкиваемся с ним у моря, чуть поодаль от поселка. Тора обожает гулять здесь вечером – нам нечасто удается побыть наедине. С нами постоянно дома́. Вдыхая соленый воздух и стискивая мини-ладонь мини-девочки, я начинаю понимать язык моря. Оно любит затворничество. Слышит миллионы голосов и мечтает оглохнуть.

Солнце приближается к горизонту. Я сую руки в карманы. У меня завалялась горстка орехов, и мы с удовольствием их уминаем.

– Приятного аппетита, – желает кто-то.

Мы оглядываемся. Пашка. Естественно, Пашка. Мокрый, в плавках – он только-только из моря. Странно, что мы его не заметили. На песке валяется доска.

Пашка уже год занимается серфингом. До него в нашем поселке о подобном и не слыхали – а тут на тебе. Я бы тоже попробовал, но предки ни за что мне не позволят.

– Как жизнь? – Пашка цокает, да так громко, что язык вот-вот отвалится.

Тора хватает мой локоть. Паникует – сегодня мы беззащитны.

– Сыграем в прятки? Поностальгируем, а? Только мне надоело… Надоело искать вас.

Он расправляет плечи – солдат недоделанный. Ухмыляется – мы на его территории.

– Прячемся по правилам: от нашей улицы до вашего любимого холма.

– А если мы не согласны? – сглатываю я.

– Вчера, когда вы ворковали в гостях у Ворона, – так вы его называете, да? – я все записал. Все-все записал на диктофон. И как вы общаетесь со стеной, чтобы воображаемый друг не плакал. Какое горе, у него отвалилась оконная рама! Я включу эту запись вашим родителям. Интересно, как они отреагируют?

Тора сжимает кулаки и, не сводя с Пашки взгляда, цедит:

– Откажись, Захар.

Но я не могу. Ее предки не шарахаются от нашего «не так». Мои – борются до сих пор и в особо тяжелых случаях пихают мне в глотку пилюли.

– Нет, давай сыграем. Почему бы и нет?

Мы же нормальные.

– Ладно, – неожиданно быстро уступает Тора. – Кто считает?

На лице Пашки змеится усмешка. Его светлые волосы торчат, как бы он их ни прилизывал. Под губой – ссадина – очередной подарок от Ворона.

– Ты. – Он толкает меня в грудь. – А мы с твоей подругой спрячемся. Спорим, не найдешь?

Я кошусь на Тору, и она отдает мне орехи.

– Потом доедим.

– Может, будешь считать? – предлагаю я.

– Да не боись, не обижу я ее. Это ведь просто прятки. – Пашка подходит ко мне вплотную. – Считай до ста.

Я отворачиваюсь к морю. Сегодня шторм. Из-за ветра я не слышу шагов, но всем телом чувствую, что мой враг уводит Хлопушку подальше от меня.

Раз.

Два.

Три.

Море интроверт. Оно не любит людей, а мы его имеем с утра до вечера. Миллионы подстилок облепливают пляжи, миллионы тел купаются в пене, миллионы трупов покоятся на дне.

Шестнадцать.

Семнадцать.

Восемнадцать.

Я бы не хотел быть морем. А впрочем, разницы – никакой.

Тридцать.

Сорок.

Пятьдесят.

Если вылить в море канистру молока, оно не перекрасится в белый. Если добавить пятьдесят литров крови, оно не покраснеет. У моря нет отпечатков пальцев. Оно умеет прятать трупы – его не арестуют.

Шестьдесят.

Семьдесят.

Восемьдесят.

Ты заболело, море. С тобой что-то не так. Запишись к врачу, тебе нужно удалить фантазию.

Я не досчитываю до ста. Убеждаю себя, что Пашка не утащил бы Тору в воду. Он псих, но проблем себе не ищет. Нет, он бы не утопил Хлопушку.

Я несусь в поселок. У меня есть преимущество – дома́. Я мысленно обращаюсь к ним.

Где они?

Громче всех визжит мой родной Воробей:

– К лесу! Они пошли к лесу!

Я пересекаю улицу, мчусь мимо покосившихся хижин и взбираюсь на холм. Ворон возвышается надо мной покореженным скелетом. Сердце барабанит по ребрам. Профессиональный боксер, не иначе.

Я спрашиваю у дома:

– Где?

А он отвечает:

– В лесу.

Дурак.

Идиот.

Псих.

Зачем, зачем я клюнул на байки о камере? Что, если Пашка обидит Тору? Побьет? Отомстит за наши встречи?

Кусты впиваются в голени колючками, деревья изгибаются лабиринтами, лес недовольно шуршит. Он не желает меня принимать.

Зато этого ублюдка принял.

Я выбегаю на поляну, заросшую травой по колено. Солнце ныряет за горизонт. Фантазия тщательно прорисовывает тысячи вариантов, где побеждает он.

Успокоиться и найти их, пока не стемнело, – ничего сложного.

Абсолютно.

Абсолютно.

Абсолютно.

Абсол…

Треск веток режет слух. Я карабкаюсь по нему, как по спасательному канату. Тени пляшут передо мной, столбы деревьев подозрительно напоминают монстров с картин психиатра.

Я стараюсь двигаться тихо. Нет. Их нигде нет.

Кажется, я окончательно свихнулся. Самое время навестить доктора.

Или…

Я натыкаюсь на них возле вековой сосны и прячусь за дуб. Они не видят меня, шепчутся. Ни черта не слышно. Пашка держит Тору за локоть и морщится.

Зря я боялся. Мой враг не таскает Хлопушку за волосы, не толкает ее и не бьет коленом в живот, не угрожает ножом и не заламывает руки. Я все это себе придумал. Пора мне удалить фантазию.

Я напрягаю слух.

– Обещай, – чеканит Тора.

Пашка склоняется над ней, высокий, как фонарный столб, ухмыляется.

– Договор.

– Обещай!

– Обещаю.

Я выхожу из-за дуба. Они вздрагивают и с ужасом пялятся на меня. Парочка. Голубки облезшие. Как же бесит!

– Что вы здесь делаете? – хмурюсь я, и за то, что осмелился спросить, ненавижу себя больше, чем Пашку.

– Тебя ждем, – пожимает плечами Тора.

– Но ты бы не сильно расстроилась, если бы я не пришел, да?

– Захар, ты чего?

Тора порывается меня обнять, но я показываю Пашке средний палец и несусь прочь из леса. Быстрее, быстрее от мини-девочки. Она не моя.

Поселок растворяется во тьме.

Добравшись до Ворона, я бросаю кулак в дверь и сажусь на пыльное крыльцо. Глажу перила.

Дом колет меня занозами и спрашивает:

– Что произошло?

А я отвечаю:

– Он выиграл.

Ворон умолкает, и я ему благодарен. Мне срочно нужно что-нибудь сломать. К примеру, шею одного придурка.

Но… Где-то за ребрами клубится сомнение. Что, если я неправ? Они могли говорить о чем угодно.

Кретин. Ты опять обидел Тору. А сам боялся, что ее обидит Пашка.

– Можно?

В свете луны появляется родной силуэт Хлопушки. На ее месте я бы дал мне пощечину и убежал бы домой.

– Я здесь не хозяин.

Неохотно подвигаюсь. Тора опускается и толкает меня в плечо.

– Ты чего надулся? Ревнуешь?

– Ты болтала с этим козлом как с закадычным другом!

– Пора прекращать детскую вражду.

Да чтоб тебя!

Лицо горит, плавится. Я беру Тору за подбородок, и она закусывает губу. Боится. Того ублюдка не боялась, а от моего прикосновения едва не визжит. Дуреха.

– Тебе легко. Тебя никогда не водили к врачу из-за проклятого «Что-то не так». Не поджидали у школы, чтобы хорошенько поколотить. Не фаршировали таблетками, как долбаную курицу. Мы разные, Тора. Не учи меня жизни.

В комнатах завывают сквозняки.

Не встревай, Ворон.

Мне стыдно перед ним за эту сцену. Он-то преданный друг.

Нужно было сразу домой.

Тора облокачивается на перила.

– Ты прав, Захар. Мы разные. Чересчур… – проглатывает она всхлип. – Пожалуйста, не сердись на меня, но… мы расстаемся.

Рас-ста-ем-ся.

Странное слово.

Картонное.

Вот бы сделать из него самолетик и скормить Пашке!

Я хватаю Тору за плечи. Наверное, сама не поняла, что ляпнула.

– Смешно-о-о!

– Нет, не смешно, Захар.

– Подожди. – Это сон, всего лишь сон. – Ты… серьезно?

– Более чем.

– Да ладно тебе. Пошутили и хватит. Я в курсе, что повел себя как дурак. Прости.

Я обнимаю ее, пытаюсь удержать, но она выскальзывает, как рыбешка. Тает, как снежинка на ладони.

– Захар…

– Прости, прости, прости, – тараторю я, не позволяя ей договорить.

– Да послушай же ты! – рявкает она и отталкивает меня. – Я не обижаюсь на тебя. И решила все до того, как ты нас нашел.

До.

– Значит, я прав насчет Пашки.

– Нет, нет, нет! – горячо мотает головой Тора. – Мы с тобой не будем вместе, но он здесь ни при чем. Ты поступишь в университет, найдешь хорошую работу в городе, забудешь обо всем, что творилось с тобой здесь. Ты станешь нормальным.

– Давай со мной.

– Не могу.

– Да чего ты, Тора!

Я до сих пор надеюсь превратить слова Хлопушки в шутку. Вцепляюсь в ее запястье, но она подскакивает и высвобождается.

– Мы расстаемся, Захар, – уже тверже повторяет Тора.

Она убегает от меня, как от маньяка, без оглядки, спотыкаясь, по колючкам и крапиве, а я смотрю ей вслед и проглатываю последний вопрос.

Что со мной не так?

* * *

Я просыпаюсь.

Ем яичницу.

Иду к Ворону и иногда сталкиваюсь с ней там. Если нет – встречаю по пути домой.

Прошу ее еще раз обо всем подумать.

Обещаю, что никуда не уеду, и пусть она хоть сто раз будет против.

Изо дня в день.

Но Тора непреклонна, упертая девчонка. Через неделю она уже не обводит Облако и наши отпечатки. И тогда я понимаю – все кончено.

Я вспоминаю тот день: Пашку, как он держал ее за локоть, тихое «обещай», горькую уверенность. Это я виноват, точно. Я был груб.

А можно и просто – я был.

Я посылаю куда подальше учителей и подготовки. Матушка бьется в истерике. Еще бы, экзамены через месяц, а я до сих пор не взял в библиотеке учебники. Батя потерял всякую надежду образумить меня и теперь вовсе не обращает внимания на мои выходки.

Неудавшийся сын. Поломанный.

Должно быть, они бы спрятали меня под диван, туда, где валяется бракованный паровоз, если бы у нас разрешили самосуд.