Читать книгу «Темная сторона Петербурга» онлайн полностью📖 — Марии Артемьевой — MyBook.

Колычев же вдруг утратил всю прежнюю уверенность, сделался как будто не в себе: не спал, выполнял любую порученную работу, но только самую простую и кое-как. Все валилось у него из рук, но он не замечал этого – нашептывал что-то про себя и красными слезящимися глазами следил за Алексеем, семеня за ним по госпиталю туда и сюда, как утенок за утицей. В конце концов Алексей, устав от него, сам велел Колычеву идти отдыхать.

Каждую минуту, каждое мгновение ожидал Алексей какого-то подвоха. Звуки, доносившиеся с улицы, настораживали его.

Он и сам не знал, чего ждет: разъяренных погромщиков и их бесчинств или чего иного, совершенно иррационального. В голове его образовалась какая-то звонкая пустота, а в животе – сосущая тяжесть, жажда терзала и донимала его, горло пересохло и першило.

Хотелось глотнуть свежей, холодной колодезной воды. Но в госпиталь воду подвозили только утром, к вечеру остатки ее в бочке степлились, пропахли ряской.

В уме молодой медик перебирал симптомы и признаки холеры: ему стало казаться, что болезнь захватила и его.

«А там… Там и смерть придет», – обреченно думал Алексей, продолжая обходить палаты, проверять больных, окуривать коридоры серой. Умирать не хотелось, но мысль о смерти как о вечном сне, как об избавлении от усталости уже не пугала и не настораживала – напротив, завлекала медика в какие-то туманные соблазнительные мечты…

Его беспокоило, что трупы за день так и не вывезли: к утру набьется в отделение народу, но прежде надо же для новых расчистить место… Тащить этого и того… А это что там, черное, тянется?..

От своих пугающих вязких мыслей Алексей очнулся, только когда кто-то схватил его в палате за рукав. От резкого движения колыхнулась и едва не залилась воском свеча на окне. Оказывается, последние полчаса или даже час он дремал, положив голову на руки, возле окна в палате.

– Парень, глянь-ка, кто там ходит?

Все тот же черноглазый мужик с родимым пятном во всю щеку теребил студента. Лоб его, покрытый испариной, блестел от жары. Глаза тревожно таращились куда-то в сторону дверного проема.

– Это смерть там… ходит?

Алексей протер глаза, потянулся, расправляя затекшие плечи.

– Успокойся, ты бредишь, – сказал он.

– Монах… Черный монах, – прошептал мужик. Алексей оглянулся. Пламя свечи метнулось, и ему показалось, что и впрямь по коридору кто-то прошел – кто-то высокий, в остроконечной шапке и черных развевающихся одеждах.

Алексей вскочил, прислушался. Свечу задуло внезапным, неизвестно откуда налетевшим сквозняком. В коридоре стукнула деревянная рама.

Алексей осторожно выглянул из палаты: напротив нее, у окна, и вправду кто-то стоял, черный силуэт ясно прорисовывался в синеве неба. Колпак или капюшон, фигура в черном плаще – в самом деле монах.

Но что он тут делает?

И только тогда Алексей вспомнил: а ведь двери-то в госпитале закрыты. Сам он, Алексей Щегол, лично их все закрыл, замкнул, задвинул засовами. Откуда же взялся этот монах?!

Сердце у студента трепыхалось уже где-то в горле.

Черная тень покачалась, будто ветром ее шатало, и скользнула в арку.

Взволнованный, ничего не соображая, студент Щегол рванулся за ускользающей тенью неизвестного. Ему вдруг загорелось непременно увидеть лицо монаха – и это желание, возникшее внезапно, пересилило в нем даже жажду.

Преодолевая слабость в ногах и головокружение, Алексей скатился вниз по лестнице – тень раскачивалась уже перед распахнутой настежь дверью. И тут особенно сделалось заметно, какое это необыкновенное существо: крайне худая фигура монаха головою касалась верхней перекладины, а дверные проемы в больнице были чрезвычайно высоки.

– Черный монах, – прошептал Алексей. – Стой-ка…

Он и сам не понимал, для чего покинул госпиталь, преследуя то ли человека, то ли призрака.

Какая-то непреодолимая сила толкала его бежать вслед за странным видением. Как и его несчастный коллега Колычев, который таскался, ища непонятного утешения либо защиты от него, так и сам Алексей гнался теперь за черным монахом…

* * *

В это время с соседней улицы к больнице стекалась толпа. Крестьяне, рыночные торговки, рыбаки, ремесленники, нищие попрошайки, всякий городской люд и сброд без дела и профессии. Страх согнал их вместе, сбил гуртом и повлек куда-то, стегая жестокими своими плетьми. В свете факелов крохотными бесовскими огоньками блестели перепуганные глаза.

– Вот тут, тута больница эта! – раздался заполошный крик. – Сюда мужика моего утром снесли и не выпустили, ироды! Говорят: лечить, лечить. А он помер!

Возбужденно переговариваясь, зароптали слободские языки:

– Известно: лечить. Лекаря эти опыты на мужиках делают…

– Иностранцы. Отравители!

– А не иностранцы, так скуденты. Им мужика не жалко!

– Из мужика кто только не тянет и грош, и жилы… Поди, и без этой напасти веревки из нас вили. А теперь еще карантины и душегубки энти придумали! Кровососы…

Толпа гудела; гнев ходил по ней волнами, ворочался, возбухал; толпа созревала. Наконец чей-то тонкий крик взрезал нарыв:

– Убивцы! Мучители окаянные!

Алексей, отбежавший к тому моменту от госпиталя на двадцать шагов, услыхал звук лопнувшего стекла и вернулся, чтобы поглядеть, что происходит. Но он не успел еще приблизиться, как толпа, рассвирепев, кинулась на штурм. Кто-то запустил камнем в стекло второго этажа; грохнуло, словно выстрел из пушки. Осколки со звоном посыпались вниз сверкающим дождем.

В толпе кого-то задело, брызнула кровь. Это еще больше разъярило наступающих: двое, а за ними еще трое бросились ломать, высаживать двери с криком:

– Душегубцы!

Двери затрещали. Из разбитого окна показалось белое лицо очнувшегося Громова.

– Эй, мужички… Что это вы? Больных беспокоите…

– Бей его! – раздалось в ответ.

Камни полетели и в остальные окна. Снизу уже ломали рамы первого этажа, вышвыривали и разбивали мебель, выводили больных. Со второго этажа неслись вопли и ругань.

– Круши!

– Душегубцы!

– Чертовы выродки!

– Отравители!

В проеме вынесенной с мясом двери показался бледный дрожащий Колычев. Какая-то баба тут же вцепилась ему в волосы и принялась рвать и таскать за них, крича:

– Где мой мужик? Мужика моего сгубили!!!

Визг, стон, лай какого-то пса, некстати подвернувшегося к делу, – громовым эхом раскатывались по пустынным улицам. Из соседних домов выглядывали перепуганные жители.

Алексей, при первых буйствах толпы укрывшийся за деревом во дворе больницы, увидал, как баба безжалостно треплет его товарища, высунулся, чтобы остановить ее, но тут…

– Расступись, народ! Боров летит! – радостно завопил кто-то сверху. Раздался короткий взвизг, и что-то оглушающе чвакнуло внизу. Люди подались вперед, чтобы глянуть, что случилось, и тут же отпрянули. Алексей приблизился взглянуть.

В круге света, очерченном факелами, лежала груда тряпья, залитая кровью. Какие-то сырые ошметки валялись вокруг, вонючая жижа растекалась из-под тряпок.

Постояв мгновение, Алексей понял, что смотрит на тело доктора Громова. Его плащ, испачканный и разодранный, укрывал то, что осталось от несчастного эскулапа, выброшенного озверелыми бунтовщиками из окна.

– Один есть! – весело крикнула сверху вымазанная сажей физиономия. Тот, кто весь день провалялся в госпитале пьяным, наконец протрезвел. И сразу присоединился к потехе.

– Сожжем-ка всю ихнюю лавочку!

Огонь трещал в смолистых факелах. Крепкие руки готовились уже метнуть эти факелы на дряхлую крышу, как вдруг…

Зарокотали барабаны. Барабанный бой ломился в уши со всех сторон на площади. Люди замерли, принялись озираться. Из темноты по кругу тут и там выступали солдаты. Семеновский полк оцепил площадь. В круге света подъехала и остановилась какая-то коляска. Человек, сидящий внутри, высунулся наружу из окошка. Даже издалека было видно, какое растерянное у него лицо. Он не находил слов, глядя на представшую его глазам картину разорения.

– Что встали, мужички? Бей гадючью породу! Подпалим мерзавцам бороды! Жги их!

И брошенный кем-то камень свистнул по воздуху в сторону подъехавшей коляски. А смутьяны-поджигатели уже разводили под окнами госпиталя гигантский костер, таща и сбрасывая в кучу обломки мебели, грязное больничное тряпье, матрасы-сенники. Наверху били склянки, выкидывали из окон аптеку, инструменты, бинты…

Те из больных, кто мог ходить, вытаскивали лежачих.

– Прекратите немедленно, – сказал человек в коляске.

Бунтовщики только рассмеялись.

И тут случилось необъяснимое: долгий протяжный звук, похожий на стон какого-то исполинского существа, словно порыв ветра, пронесся над толпой. Каждый ощутил его необычное звучание всей грудной клеткой. Казалось, воздух в небесах запел. Пламя факелов трепыхнулось; громадная черная тень наползла на госпиталь.

– Монах! Монах в черном клобуке, – прошептал какой-то мужик рядом с Алексеем. Раскрыл рот и перекрестился.

Заполошная баба отпустила Колычева и бросилась на колени, нагнув ниже голову и размашисто кидая по плечам кресты справа налево.

Многие в толпе последовали ее примеру.

Алексей глянул в ту сторону, куда смотрели все: в небе над площадью возвышалась фигура черного монаха. Тень его была так велика, что почти целиком покрывала здание больницы. Будто бы нарочно укрывал он ее своей рясой.

Монах покачал громадной головой: все факелы затрещали и погасли. Дымная гарь повисла в воздухе. Монах поднял руку и погрозил пальцем тем, кто нападал на больницу. Вздох ужаса прокатился по толпе; слободские громилы принялись неистово креститься, распростершись ниц на холодных камнях.

Монах постоял еще мгновение, затем повернулся и ушел, поднимаясь к небу, словно по ступеням. Он делался все меньше, все дальше уходя в предрассветное небо, с каждым шагом теряя четкость очертаний. В конце концов даже и те, кто его видел, решили, что он – всего лишь облачко на горизонте.

А на самом-то деле ничего и не было. Никакого монаха.

Молча и словно в забытьи, ошеломленные люди принялись расходиться.

Человек в коляске радостно наблюдал за происходящим: удивительную послушность бунтовщиков он записал на свой счет, поскольку странная мистерия разыгралась за его спиной, вне пределов возможной для него видимости.

Сказать же ему о его ошибке никого желающих не нашлось.

* * *

На следующий день все газеты Петербурга писали о случившемся 22 июня холерном бунте на Сенной.

С особенным умилением передавался рассказ о том, как сам государь, бесстрашно явившийся в город из Царского Села, самолично остановил беспорядки одним лишь своим внушительным и грозным видом![1]

О явлении черного монаха ни одно просвещенное издание не упомянуло. Даже слухи в народе были о нем весьма скудны. Те, кто видел черноризца, совсем не желали о нем распространяться из опасения, что это, возможно, накликает на них несчастье.

Те, кто видел монаха издалека или заметил слишком поздно, уже обращенным в облако, рассуждали о странной грозовой туче, показавшейся вчера над столицей и принявшей такую необычно причудливую форму.

Алеша Щегол старался никак не возвращаться к тем образам, что посетили его в страшную ночь, не думать о них.

Он радовался только, что остался жив, что ему повезло, как никому другому: заразившись холерой, он не умер, а выздоровел. Многим его коллегам повезло куда меньше: во время страшной эпидемии 1831 года десятки из них скончались.

Хотя несравнимо большую жатву смерть, как водится, собрала среди простого люда: от холеры погибли тогда 14 тысяч петербуржцев.

Вопрос о черном монахе покажется праздным и пустым любому до той, однако, поры, пока не встанет на его собственном пути. Какие от этого могут быть последствия, никто никогда не расскажет.

Был ли черный монах или не был? И кто он, если был, – спаситель или губитель? Из могилы ли тянется его тень или, напротив, в могилу она протянута?

При определенных условиях, случается, тени создают вещи, а не наоборот.

Предупреждение подавал черноризец своим видом или, напротив, как самостоятельный дух, нес грешникам заслуженное возмездие? Кто знает.

1
...
...
9