иллюзорной целостности, и она погружается в сон.
Когда она просыпается, ее отщепленное Эго осознает иллюзию. Она чувствует презрение к себе, к «гадости», которую она съела. Она страдает от унижения из-за собственного самообмана, и, возможно, она переключается на идентификацию с порочной едой; и тогда ей может казаться, что само убийство является единственно возможным выходом. Где то она должна стать целостной – если не в этой жизни, то в смерти. Ее слабое Эго склонно идентифицироваться с темной стороной самости[135]. Ее дневная борьба за совершенство еле дует закону Аполлона; ее ночная борьба за целостность окрашена архаической свирепостью Менад, разрывающих зверя на части и пожирающих его сырую плоть. Таким образом, она стремится принять в себя Бога.