Глава 3

– Кислая и очень полезная для здоровья ягода клюква растет летом, а собирают ее поздно осенью. Самая сладкая клюква бывает весной, когда пролежит всю зиму в снегу. В начале апреля дети отправились на болото, – Вера Петровна вышагивала по классу и методично диктовала проверочный диктант ученикам третьего класса. – Сначала дорога была широкая. Потом она превратилась в узкую тропу. Вдоль тропы стояли сухие травы. Можно долго ходить по болоту…

Дверь в класс резко распахнулась, ударившись со стуком о стену. Вера Петровна, испугавшись, обернулась. В дверях стояла со слезами на глазах завуч Татьяна Владимировна.

– Случилось страшное горе, ребята. Умер Леонид Ильич Брежнев. Занятия отменяются. Через полчаса подходите на линейку.

Вера Петровна казалась расстроенной, она положила книгу на стол, пригладила свою длинную клетчатую юбку и пожала плечами.

– Ну что ж, ребята, тогда диктант допишем в другой день, сдайте тетради и стройтесь на линейку, – она машинально потрогала бант на блузке.

Ребята очень обрадовались представившейся возможности уклониться от занятий, но понимали, что по крайней мере в школе надо держать скорбный вид. Тихо зашуршали тетрадями, нетерпеливо шушукаясь, и защелкали замками портфелей, сложив в них свои пеналы.

На линейке в центральном холле собралась вся школа. Дети выстроились в привычном порядке. Учителя плакали. В середине зала красовался портрет усопшего генсека с черной лентой на боку. Директор школы, высокая полная женщина лет пятидесяти, Елена Борисовна, утирая слезы, начала обязательную скорбную речь о том, что ушел из жизни любимый всеми нами истинный продолжатель дел марксизма-ленинизма, человек, прошедший Великую Отечественную войну, восемнадцать лет бывший машинистом нашего поезда, едущего прямиком в светлое коммунистическое будущее.

– Сегодня мы скорбим, будем вечно помнить вклад выдающегося вождя нашей Великой Родины, и чтить заветы Ленина, как делал это нами любимый Леонид Ильич Брежнев, – с энтузиазмом декламировала директор школы. – И вы, сегодняшние октябрята, пионеры и комсомольцы, наша надежда, живите так, как прожил свою жизнь Леонид Ильич.

Раздался грохот: с чего-то вдруг очень худой и болезненного вида мальчик из 4 «б» упал в обморок. Физрук с трудовиком потащили его в медпункт.

«Неужели он так переживает? И от этого упал? Удивительно. Мне вот абсолютно нет никакого дела до этого генсека. Хотя нет, есть дело. Уроки отменили. Можно гулять. Только с кем?» – Вика Шмель осмотрелась по сторонам, выбирая спутника на сегодняшний день. Встретилась глазами с Федором. Он, как всегда, смотрел восхищенным взглядом, ловил любой намек на взаимность, которого никогда не было.

«Ну нет, опять этот коротыга, пожалуй, Виталя», – Вика остановила свой выбор на высоком мальчике с кудрявыми волосами. Виталий был хорош, красив, неглуп, заводила, с ним было весело и интересно. Ему она могла позволить за собой ухаживать, нести портфель до дома, покатать на качелях. В том, что он подойдет к ней с таким предложением сегодня по случаю выдавшегося нежданного выходного, она не сомневалась.

Чуть тише, чем обычно, ребята шумели в гардеробе, разбирая свои пальто. Вика кокетничала с Виталей, а Федор наблюдал, прислонившись к стене и делая вид, что кого-то ждет. Подходить к Вике он даже не пытался, знал, что получит отказ, читал это в ее прекрасных зеленых глазах. Он часто ловил ее взгляд, который говорил ему: «Да, я знаю о твоих чувствах, но ты еще недостоин». Но Федор был парнем упорным, не в его правилах было плакать, как жалкий Пьеро, поражения не пугали его, лишь стимулировали искать возможности достичь результата, он всегда доводил дело до конца.

В своих мечтах он был героем, покорившим ее сердце. Как и все мальчишки своего времени, он грезил о подвигах, героических поступках. И постоянно спасал Вику от хулиганов, пожара, наезда машины, даже часто ценой собственной жизни или хотя бы здоровья. А Вика обычно в этих мечтах проникалась к нему взаимной любовью. Это были сладкие, упоительные грезы, из которых его вывел удар портфелем по плечу.

– Чего? Опять пялишься на эту воображалу. Не надоело? Пойдем ко мне, папа вчера альбом Scorpions принес. Давай! Бабушка пироги печет.

Уговаривать Федора не пришлось, и вот они уже бежали по осенним улицам, размахивая портфелями и, перепрыгивая лужи, домой к другу Сене. А жил Сеня в большой коммунальной квартире с лепниной на высоких потолках и изразцовыми печами. Их семья занимала целых три комнаты. В двух смежных обитали мама и папа, а третью Сене приходилось делить с бабушкой. Комната была большая. Вдоль одной стены располагалась бабушка со своим шитьем, вязанием и книгами, а вдоль другой с большим письменным столом – Сеня.

Мальчишки шумно бежали по лестнице и вломились с гоготом в коридор. В квартире стояла тишина, жильцы были на работе, радио играло Шопена, вкусно пахло свежей выпечкой. Побросав портфели, ребята побежали сначала на кухню в надежде отхватить свежий кусок пирога.

– Привет, бабуля! – громко крикнул Сеня. – Уроки отменили, траур, Брежнев умер. Ты слышала новость?

Бабушка пригладила волосы на голове внука.

– Да, слышала, и вы не шумите так, вас отпустили не для того, чтобы хулиганить. Мойте руки, идите в комнату и тихо там сидите. Смеяться громко нельзя. Траур. Пироги принесу через десять минут.

Ребята, кривляясь, на цыпочках шли по длинному коридору, пародируя скорбный вид, а бабушка только мотала головой, глядя им вслед. Дойдя до комнаты родителей, они заговорщически переглянулись, посмотрели по сторонам и плотно прикрыли за собой тяжелую дверь. Уединившись, мальчишки распрямились и начали весело скакать, бесшумно открывая рты, будто что-то выкрикивая.

– Вот он! – Сеня осторожно двумя руками держал, как драгоценный предмет, синий квадрат заветной пластинки.

– Красивая! – Федор взял ее и повертел в руках, разглядывая обложку. – Кто это изображен?

– Не знаю. Давай доставай уже, будем слушать.

Федор осторожно достал пластинку из обложки, прочитал название первой песни:

– Blackout.

Сеня с благоговением положил пластинку на диск проигрывателя и торжественно пустил тонарм по дорожке. По ушам ударила мощная звуковая волна бас-гитары. Он испугался, что звук слишком громкий и скорее убавил. Ребята скакали по комнате, изображая играющих музыкантов, и наслаждались громом первой песни.

Дверь в комнату распахнулась, и бабушка обрушилась на них с порицаниями. Она была женщина интеллигентная и очень скромная, а то бы получили они скалкой.

– Я вас просила вести себя тихо. Вы не понимаете? В стране траур, нельзя слушать такую музыку. Мы здесь не одни, соседи кругом. Ну вам же не пять лет, должны понимать. Выключайте свой граммофон, в другой день послушаете. Пироги вам принесла. Ешьте и найдите себе нешумное занятие.

– Но, бабуля, мы убавим, тихонечко будем слушать. Нам очень надо, – загнусил по-детски разочарованный Сеня.

– Нет, только не сегодня. Это не шутки! – твердо сказала бабушка, перейдя на строгий и резкий тон.

Он обреченно остановил пластинку, грустно вложил ее в обложку и, мотнув головой другу, пригласил его на пироги. А их они пошли есть уже в комнату Сени, там больше было возможностей найти себе занятие. Решили пересмотреть огромную коллекцию марок, которую еще папа собирал, и марки были во многом редкими, а ему оставалось лишь пополнять коллекцию.

– Вкусные пироги твоя бабушка печет, – жуя с наслаждением пирог, заметил Федор.

– Да, это точно, – согласился Сеня с полным ртом. – Очень вкусно. Ты извини, что послушать не получилось. В другой раз. Но классно все начиналось и песни там отличные. Я вчера с папой слушал. Как можно будет, приходи, послушаем еще раз. Еще раз, – он рассмеялся.

Потом они валялись на большом ковре, разложив на нем марки, а пересмотрев все, глядели на лепнину на потолке и болтали.

– Как думаешь, что нужно сделать, чтобы коммунальная квартира вся стала нашей? Чтоб без соседей жить? Они должны умереть? Но тетя Зина, Валерка, семейство Карповых такие здоровые и молодые. Только если дед Андрей может помереть. Кстати о смерти. Ты что думаешь? – спросил Сеня, перевернувшись на живот.

– Не знаю. Я, в тему, врачом стать хочу. Видел однажды, врач на скорой помощи соседа уже мертвого оживил. Давил ему на грудь, в рот дышал. Он и ожил.

Сеня поморщился.

– Фу, в рот дышал?

– Да, это было здорово! И он ожил. Представляешь, во дворе у нас это было. Шел, за сердце схватился, упал. Бабки говорили, что помер. А врач приехал на скорой и оживил. Вот это я понимаю! Дух захватывает! А как они операции делают! Представляешь, человека разрезать, что-то внутри сшить или отрезать, опять зашить. И ничего, человек живет. Это я понимаю, профессия. Хочу врачом стать, лучше хирургом.

– Я крови боюсь, – сказал Сеня. – Я бы не смог. А ты крови не боишься?

– Не знаю точно. Не было случая выяснить. У меня дед в прошлом году умер. Я все стоял у гроба, рассматривал. Все думали, что по деду горевал, а мне было интересно, что с его телом происходит, как оно меняется, портится. Тогда много о смерти думал. Загадочная она. Когда никто не видел, я его трогал.

Сеня аж руками замахал.

– Ну ты извращенец точно, мертвецов ощупывать.

– Я в познавательных целях. Тебе не интересно, как это умирать, что с тобой будет? Не думал об этом? Вдруг раз и тебя нет. Что ты почувствуешь при этом?

– Нет, не думал и думать не хочу. Это страшно. Тем более что потом всех мертвецов в землю закапывают, – Сеня поежился.

Федор не унимался и, перейдя уже на таинственный шепот, продолжал развивать тему.

– А еще знаешь, что самое любопытное? Бабушка говорила, что сорок дней душа дедушки будет в квартире жить. А потом уйдет. Я не поверил. Думал, чушь старушечья. Но, знаешь, – шепот становился все тише и загадочней, – я его чувствовал все сорок дней в квартире. То за спиной, то будто мимо прошел, то кашель вдруг его послышится. Особенно когда дома один оставался. В комнате закроюсь и не выхожу. В дверь позвонят, я бегом, только бы быстрее проскочить. А после поминок на сорок дней все прошло и стало как раньше. Не страшно.

– Да ты просто это себе внушил. Бабку послушал и вообразил. Она тебя запугала. Вот и все. Нет никакой души. Помер дед, закопали и конец истории. И с нами так будет. Так что лучше об этом не думать. Не хочу думать о серьезном, хочу просто веселиться, слушать хорошую музыку, гулять, на велике и коньках кататься. Просто жить. Есть пироги, например. Мы ведь еще «ребяти-и-ишки», – пародийно протянул он.

Федор повернулся на бок и, хитро прищурившись, посмотрел на друга.

– А про девчонок ничего не сказал. Не интересуют?

– Фу, – брезгливо поморщился Сеня, – нашел о ком говорить. Они вообще все противные. Хоть твою воображалу Вику возьми. Зараза, да и только. Надо перед ней лебезить, ухаживать. Что в этом интересного? Были бы нормальными, как мы с тобой. А так нет. Ну их, и ты завязывай со своей Викой, она тебе не по зубам.

Чуть позже Федор, не спеша, шагая домой по осенней улице, думал, что, может, и правда, перестать мечтать о Вике, но почему-то хотелось. Что-то сладкое и теплое разливалось внутри, и эти ощущения нравились. Надо просто стать достойным ее. Придумать что-то такое, чтобы она заметила его, захотела дружить.

– Ну-ка, перестать петь! Разошлись по домам. В стране траур, а они сидят, песни горланят. Не разойдетесь, посажу на пятнадцать суток за хулиганство.

Раздумья Федора были прерваны криком милиционера, который предназначался кучке ребят, что сидели в сквере с гитарой и пели песни. Да, вот оно! Решение! Как смотрят девочки на парня с гитарой в руках! Подростки лениво слезли со скамейки и вразвалку поплелись по аллее. Девчонки так и увивались за центральной фигурой парня с гитарой. Вот это Федору и нужно. Гитара!