В это время в комнату вернулась Марина. Она поставила на стол поднос с тремя стаканами и пододвинула Севе сахарницу. Гайворонскому, очевидно, надоело притворяться и с отвращением хлебать переслащенный чай, и он не стал сыпать в него сахар.

– Он поездом приедет? – бросив в рот конфетку, спросила Марина.

– Самолетом! – отрезал Сева. – Они, правда, сейчас падают часто. Я опасаюсь за Леву.

– Господи, ты о нем говоришь, как о любимой женщине, – улыбнулась Заботкина.

Гайворонский, не обратив внимания на последнее замечание Марины, вынул из кармана старинные часы на цепочке.

– Так, через шесть минут я ухожу. У меня злая супруга.

– Да мы знаем, – хмыкнула Марина и выразительно посмотрела на Гайворонского.

Сева смущенно закашлялся:

– Вот вы знаете, Марина Анатольевна, что это печаль всей моей жизни, мой крест, и нарочно язвите.

– Да я ничего такого не сказала, – развела руками Марина. – Это ты весь вечер пытался язвить на наш счет, Левой нас пугал.

– Так я просто хотел вас развеселить немного.

– Да уж, развеселил, – усмехнулся Максим.

– Так, мне пора, – поднялся Всеволод и походкой старого израненного солдата промаршировал в прихожую.

Максим взял в руки его органайзер и собирался уже подать его владельцу, как вдруг Гайворонский картинно выхватил его с выражением ужаса на лице.

– Это же мой органайзер! – широко раскрыв глаза, провозгласил он. – Это мой органайзер, вам не удастся его присвоить! Мне его Лева подарил.

– Ой, ну все! – не выдержала Марина. – Совсем ты чокнутый какой-то стал. Тошнит уже от твоих дурачеств.

– Я уже ухожу, – хмуро бросил ей Гайворонский. И, уже выйдя на лестничную клетку, он совсем другим тоном попрощался: – До свидания, ребята. Рад буду видеть вас у себя. Спасибо за чай.

Незлопамятная Марина помахала Гайворонскому рукой. Максим же, едва только за Всеволодом закрылась дверь, покачал головой.

– С Севой что-то происходит. С головой, в смысле.

– Вот-вот, мне тоже его психическое состояние внушает опасения, – поддержала его Марина и пошла в кухню, мыть посуду.

Максим отправился за ней и, сев на табуретку, закурил и продолжил:

– Непосвященные люди, слыша его разглагольствования насчет Маркова и фразы типа: «Я люблю Леву», вообще могут решить, что он сменил ориентацию. У меня, кстати, Дима Тугов уже спрашивал, не того ли он?

– Ну, Тугов вообще известный дуб и солдафон! – отреагировала жена Максима. – Хотя, если так пойдет дальше, знакомство с Севой может начать нас компрометировать в глазах общественности, – хохотнула она.

– Будем надеяться, что до этого не дойдет.

– И все же, непонятно мне, почему Сева так лебезит перед Марковым? Ведь Лева, насколько я помню, как-то снисходительно всегда к Севе относился. Марков вообще не очень-то приятный в общении человек, а Сева прощает ему все грехи. И потом, у Маркова же не едет крыша! Он всегда оставался сухим, прагматичным человеком.

– Наверное, это тоже можно объяснить, – пожал плечами Максим. – Сева живет в каком-то своем мире, варится в нем, спасаясь таким образом от скуки и серости жизни. Вот и придумывает себе этот театр, развлекается.

– Только вот нам с тобой теперь не до развлечений, – вздохнула Марина и, домыв последний стакан, вытерла руки и подошла к мужу. Обняв его, она спросила: – Что же мы делать-то будем, Максим? Деньги ведь нужно отдать... Я не думала, что Лева вернется. А раз там у него дела не пошли, значит, он потребует вернуть долг как можно быстрее.

– И не «как можно быстрее», а сразу же! Ты же знаешь его характер и его способность – производить своим языком массу звуков в единицу времени! Разорется, всем друзьям насплетничает, какие Заботкины подлецы, наплетет, что мы его обманули, на его деньги квартиру себе купили, три машины, и все представит так, словно мы специально решили его кинуть. А нам потом объяснять, что мы не верблюды. Ты же знаешь, что у него дар убеждения. Мне он, к примеру, скажет, что ты ему по секрету сообщила, что я стал полным сексуальным ничтожеством, а тебе – что у меня есть любовница!

– Блин, вот же принесла его нелегкая! – воскликнула Марина. – Что ему стоило задержаться там месяца на четыре, хотя бы? За это время можно было бы что-то придумать...

– Ладно, идем спать, – зевнул Максим, поднимаясь и направляясь вместе с женой в спальню. – Есть у меня один вариант, но очень уж крайний. Не хотелось бы мне к нему прибегать…

– Это ты о чем? – расстилая постель, спросила Марина.

– Долго объяснять, к тому же, мне совсем этого не хочется. Завтра расскажу.

Максим еще раз зевнул, лениво разделся, кое-как покидав на стул одежду, и лег в постель. Марина же, озабоченно покачав головой, стала аккуратно раскладывать вещи мужа. Раздевшись, она тоже залезла под одеяло, с досадой отметив, что Максим уже захрапел.

* * *

На Всеволоде Гайворонском не было лица. Открывшая ему дверь Марина даже испугалась, решив, что у Всеволода произошло что-то кошмарное.

– Что случилось? – нахмурив брови, спросила она. – Проходи скорее.

Гайворонский, не ответив ей, долго разувался в прихожей, потом он направился в ванную мыть руки, так что, когда он прошел в комнату и со скорбным выражением лица опустился на диван, Марина уже потеряла всякое терпение. Подсев к нему, она толкнула Гайворонского в бок и повторила уже громче:

– Что случилось?

Гайворонский выдержал трагическую паузу, после чего тихо произнес:

– Лева пропал!

– Как пропал? Ну, я поняла, что он не приехал, поскольку не заявил о себе, но думала, что он просто задержался в Москве.

– Он вообще пропал, – Гайворонский проговорил это так, словно рухнул мир. – Его нет ни в Москве, ни здесь. И никто не знает, что с ним!

– Подожди... Откуда ты все это знаешь?

– Он мне звонил из Германии, накануне. Говорил, что восьмого будет в Москве, а десятого – здесь. Сегодня уже двенадцатое! Двенадцатое! – подняв палец, подчеркнул он.

– Может быть, он просто загулял? – предположил Максим. – Деньги есть, на родину вернулся. Подснял москвичку какую-нибудь и кувыркается с ней, пока ты тут убиваешься.

– Лева – серьезный человек! Серьезный человек! – с негодованием отверг эту версию Гайворонский.

– Ну может быть, он по делам задержался, – решила успокоить его Марина, досадливо махнув рукой мужу. – Погоди раньше времени в панику впадать. Ребенок он маленький, что ли? С чего ты взял, что с ним случилось что-то плохое?

– Я чувствую это! – подняв палец, напыщенно заявил Сева. – Вы не понимаете этого, вы, вульгарные материалисты, погрязшие в своих мелких бытовых проблемах. А у нас с Левой – астральная связь. Я помню, когда ему стало плохо с животом, я сразу это почувствовал. Сразу же!

– Вы, видимо, из одной кастрюли перед этим поели, поэтому ты и почувствовал, – засмеялся Максим.

– Ладно, ладно, смейтесь над Севой, смейтесь! Грешно смеяться над Севой.

– Да уж, смеяться над больными людьми всегда считалось неприличным, – сказала Марина.

– Я не собираюсь выслушивать ваши гнусные и совершенно абсурдные инсинуации о моем здоровье, – как-то нервно сказал Сева. – Я лишь оповещаю вас, что завтра собираюсь заявить в милицию об исчезновении Левы!

Марина вздохнула и обменялась взглядом с супругом, который скептически покрутил пальцем у виска. Всеволод не заметил этого жеста и продолжал:

– Я звонил в справочную, чтобы узнать, прилетел ли он в Москву, но мне не дали такой информации. Тогда я позвонил в Германию, и его мамахен сообщила мне, что самолет вылетел. Более того, Лева, как примерный сын, отзвонился ей из Шереметьева и сказал, что приземлился нормально. То есть, он прилетел, это факт! Надо позвонить его беглой жене.

– Лиманской? – переспросил Максим.

Всеволод нахмурился и взял телефон. Через полминуты ему ответили, и он произнес:

– Лариса? Шалом, это Всеволод... Новости есть?

Он слушал ее примерно полминуты. В трубке звенел тонкий голос Ларисы Лиманской, первой и пока что единственной жены Льва Маркова. Гайворонский всегда называл ее «беглой» и в глубине души презирал Лару, но никогда не подавал виду, а иногда даже и лебезил перед ней.

– Понял... Понял... Понял, – монотонно, безрадостно кивал он. – Все понял. Ну пока... Я перезвоню часов через пять.

Марина вздохнула.

Повесив трубку, Гайворонский повернулся к Заботкиным и выдал:

– Понятно, вы-то радуетесь, что Лева пропал! Вы ему деньги должны.

– Что ты говоришь! – у Марины вытянулось лицо. – Сева, имей меру, в конце концов! – Вдруг она схватилась за живот.

– Что такое? – встревоженно спросил Максим, подбежав к жене.

– Живот болит... Сильно очень...

– Приляг скорее! Тебе же нельзя нервничать! – Максим поднял жену на руки и положил ее на диван. Затем он повернулся к Севе и сухо произнес: – Если у вас, Всеволод Олегович, все, то я буду весьма рад избавиться от вашего присутствия!

– Это у вас не выйдет, – мрачно пообещал Гайворонский, поднимаясь со стула. – Я завтра в милицию пойду!

Марина, простонала с дивана:

– Тебя оттуда прямиком отправят в психушку! И, может быть, для тебя это самое подходящее место! По крайней мере, не будешь больше нормальным людям нервы портить.

Гайворонский встал и, открыв дверь, бросил на прощание Максиму:

– Сушите сухари, юноша! Вместе с супругой.

И тут, всегда спокойный Максим заорал:

– Да пошел ты знаешь куда! – и захлопнул за Севой дверь.

Максим перевел дыхание, вернулся в комнату, подошел к жене и спросил:

– Ну, как ты?

– Да ничего, получше. Я полежу немного. Помоешь посуду?

– Я тебе советую не принимать близко к сердцу слова этого параноика, – погладил ее по голове Максим и пошел в кухню.