Когда Шестопалов говорил о своей жене, его голос был полон такой нежности и любви, какие трудно предположить в этом сильном и властном человеке, а выражение лица смягчилось и стало «домашним».

– Вам очень повезло с женой – она мудрая женщина. Как я понимаю, это ваш второй брак?

– Да! И двое детей: Илюшке десять лет, а Аленке – девять. Мне бы только успеть Илюшку крепко на ноги поставить, чтобы он потом Насте и сестре опорой мог стать, – с затаенной надеждой произнес Алексей Ильич.

– Бог даст, успеете, – успокоила его я. – И давайте к делу, потому что вопросов у меня к вам очень много, а время идет. Приступим, благословясь! Этот смартфон у вас на все случаи жизни или?

– Или! Он только для самых близких людей, его номера нет на моей визитке, да и симка в нем неавторизированная.

– Мне бы их список, – попросила я.

– Я к встрече подготовился, кое-что написал, может, это вам пригодится, – сказал Шестопалов и достал из кармана несколько сложенных листков. – Вот это те, кому я лично давал этот номер телефона, – он протянул мне первый листок.

Я пробежала его глазами – всего четыре человека: Настя, Илья, Елена – это понятно, но вот увидев «Котяра», я очень удивилась и поинтересовалась, кто это.

– Олег Анатольевич Кошкин, мой друг с тех времен, когда я еще только на комбинат пришел, – объяснил Алексей Ильич.

– А почему он «Котяра», а не просто «Кот»? Ходок, наверное?

– Еще какой! – выразительно произнес Шестопалов.

– А он точно не в курсе этих снимков?

– Конечно нет. Дело в том, что во время моего первого брака мы дружили семьями. А теперь представьте себе, что Олег чисто случайно встретится с Ольгой или Николаем с Натальей? Они его спросят, как там Шестопалов? А он ведь и проболтаться может.

– Понятно, то есть на язык он невоздержан, – покивала я. – Ну, достать номер этого вашего телефона не так уж и трудно – кто-то мог под самым благовидным предлогом взять телефон у одного из ваших детей, найти ваш номер и так далее. Так что это нас никуда не приведет. Сколько людей знает о том, что у вас с ногой?

– Вот это точно никуда не приведет, – уверенно заявил он и начал перечислять: – Все в деревне, армейские сослуживцы…

– Вас призвали в армию? – удивилась я.

– В наши времена от армии никто не косил, наоборот, не служивший парень считался ущербным. Вот отец военкома и уговорил. Первая семья, Кошкины, хорошие знакомые, с которыми я и в баню, и на рыбалку ездил. Это, женившись на Насте, я домоседом стал, а до нее я довольно весело жил. Да, и еще несколько женщин, которые у меня после развода с первой женой были.

– Вы правы, это нам не поможет, – вынуждена была согласиться я. – Тогда перейдем к мотиву. Скажите, кто может вас так ненавидеть? Может быть, кто-то именно из этих женщин? Вы мне можете назвать их имена?

– Я вам даже их список приготовил на всякий случай, – Шестопалов протянул мне еще один листок. – А по поводу остальных людей не знаю. Может быть, мне просто действуют на нервы, ждут, когда я дозрею, а потом выставят какие-то требования? Честно говоря, я бы пошел почти на любые, потому что держусь из последних сил на лекарствах. Но я представления не имею, чего от меня хотят, и эта неизвестность убивает меня, – явно через силу признался он: даже сейчас, загнанный в угол, он не хотел показать свою слабость. – Я все ждал, что ситуация разрешится хоть в какую-то сторону, но ничего не происходило. Обращаться в полицию мне и в голову не пришло – я слишком хорошо знаю, как оттуда информация во все стороны расходится. И как ни стыдно мне это говорить, но вы моя единственная надежда.

– Не сомневайтесь, я ее оправдаю, – заверила его я. – Но давайте предположим, что вы ко мне не обратились. Что вы собирались делать?

– Была мысль ликвидировать здесь все и уехать с семьей отсюда.

– Это ваша мысль или вашей жены? – уточнила я.

– Моя. Настя, конечно, согласится с любым моим решением, но она-то знает, что я без любимого дела зачахну. Это именно она осторожно справки о вас навела и уговорила меня обратиться к вам. И мы решили, что если вам не удастся выяснить, кто и зачем этой мерзостью занимается, то мы уедем.

– Ясно. Ну, со сложением полномочий депутата облдумы проблем у вас не возникнет, а вот комбинат? – продолжала выяснять я.

– История долгая, но я постараюсь быть кратким. В 90-е, когда началась приватизация, на наш комбинат одна московская компания рот раззявила, причем с полнейшего одобрения областных властей. Ну, от них мы отбились, и сами создали ОАО. Все честь по чести, в зависимости от отработанного на комбинате стажа акции получили все, вплоть до уборщиц. Но время-то было лихое. Крутились мы как белка в колесе, а с деньгами все равно беда. Платить-то зарплату мы платили, но это ведь слезы были. Старики наши, я имею в виду директора и его заместителей, растерялись, что делать – не знают, вот здоровье и подвело: у кого инфаркт, у кого инсульт. А я самый молодой, главным инженером тогда был – это официально, а по сути – един во всех лицах. И тут мне из отдела ценных бумаг сообщают, что рабочие свои акции на сторону продают. У меня в кабинете на весь комбинат громкая связь была, вот я и обратился к людям, попросил, чтобы они на сторону не продавали, а, если уж у них с деньгами совсем худо, мы сами будем их акции выкупать. Объяснил, что иначе какие-нибудь варяги, набрав большой пакет акций, попытаются наш комбинат захватить. Поняли люди, понесли акции нам, а денег-то у комбината нет! – Шестопалов развел руками. – На что акции выкупать? Я и еще несколько человек стали свои личные деньги вкладывать. Я дачу продал, машину, гараж. Из жены все ее золотые украшения, вплоть до обручального кольца, вытряс. И ведь объяснял я ей, что, если комбинат накроется, я окажусь на улице и ее с детьми сладкая жизнь мигом закончится. Ничего не хотела понимать! Такие бои дома были, что я тогда свой первый инфаркт и получил, но своего добился. Почти все акции мы тогда перехватить успели и перерегистрировались в ЗАО, чтобы больше такой головной боли у нас не было. И было нас одиннадцать человек, все руководство комбината.

– Мне бы реестр акционеров с указанием, сколько у кого акций. И еще хотелось бы знать, кто самый крупный держатель, – попросила я.

– И это приготовил, – он протянул мне листок.

Я посмотрела и удивилась:

– Но тут тридцать шесть человек.

– Понимаете, некоторые старики уже умерли. В соответствии с завещаниями пакет их акций перешел или к жене, тогда он остался каким был, или к детям, тут он раздробился. Когда мы преобразовывались в ЗАО, Ольга, это моя первая жена, потребовала, чтобы я часть акций записал на нее и детей, причем на каждого по отдельности. Требование, в общем-то, законное – я же акции выкупал на деньги, нажитые в браке, а то, что она проработала на комбинате учетчицей только год до рождения сына и получала соответственно, для нее ничего не значило. Да и женаты мы тогда еще были. И тогда самый крупный пакет акций был у нашей семьи. Потом я ушел от Ольги. Лично мой пакет акций остался при мне, и я стал всего лишь четвертым. Ну и у Насти одна акция есть.

– Четвертый из тридцати шести – это все равно солидно, – заметила я. – Если бы вы уехали из Тарасова, вы стали бы продавать акции?

– Нет, конечно – ведь дивиденды можно где угодно получать.

– Скажите, насколько состоятельный вы человек?

– Скажем так – весьма, – уклончиво ответил он.

– Кто вам наследует?

– Настя и Илюша с Аленкой в равных долях. Все!

– А дети от первого брака? Они по закону имеют право на свои доли, – напомнила я.

– Татьяна Александровна, я ушел от Ольги с одним чемоданом, оставив ей с детьми не только четырехкомнатную квартиру, но и все, что было нажито, да еще и алименты на двух детей платил. Ушел в никуда, спасая свою жизнь, потому что второй инфаркт не то что стучал мне в дверь, а уже на пороге стоял. Я первое время у себя на комбинате в комнате отдыха жил, уже потом квартиру получил. Кстати, квартиры для детей она из меня тоже выдавила, хотя могла бы продать четырехкомнатную и купить всем по однушке. Так ведь нет! Она, видите ли, привыкла жить в большой квартире! А сопляки тогда еще студентами были, но оказались уже со своим жильем. Так вот, когда Николай с Натальей решили начать свой бизнес и пришли ко мне за помощью, я дал им деньги, предупредив, что акция разовая, первая и последняя. Взамен я потребовал отказа от всех претензий на наследство, что мы нотариально и оформили, причем так, что изменить уже ничего нельзя. Заметим, что я тогда еще на Насте женат не был, я просто свободой и покоем наслаждался. Но я очень хорошо знаю подлую Ольгину натуру, вот и подстраховался. Если бы Коле с Наташкой не потребовались деньги, черта лысого они бы от наследства отказались.

– Вы не очень-то жалуете своих старших детей.

– Ольга воспитала их по своему образу и подобию, у них с самого раннего детства были два любимых слова: «дай» и «купи». Я вкалывал как проклятый, а она числилась на комбинате и занималась детьми: музыка, языки, танцы… Элиту, блин, воспитывала! Меня, лапотного, к ним и близко не подпускала! Вот и выросли законченные эгоисты, которые считают, что весь мир вокруг них вертеться должен.

– Как сейчас дела у ваших детей? – поинтересовалась я.

– Думаю, что еще хуже, чем было раньше. Иначе они после очень долгого перерыва не позвонили бы мне прошлой осенью и не попросили в долг. Причем много. И, естественно, отдачи я бы от них не дождался – уж я-то их знаю. Получили в ответ категорический отказ и требование больше меня не беспокоить. Им и Ольге сообщают о дате проведения ежегодного собрания акционеров, они предоставляют три доверенности на мое имя для голосования, потом им сообщают о результатах. И это все! Ни их, ни Ольгу я уже очень давно не видел. И слава богу!

– А выкупить у них акции не пробовали?

– Ольгу вы не знаете! Уж, если ей что в руки попадет, она это не выпустит, – усмехнулся Шестопалов. – А дети ее никогда ослушаться не смели, поэтому что с воза упало, то пропало. А продать акции они могут только кому-то из других акционеров, так что я знал бы.

– В этом году собрание акционеров по итогам прошлого года уже было?

– Нет, 15 марта проведем. Очень удачно мы сработали в прошлом году, так что и дивиденды все получат весьма приличные.

– Так, с этим более-менее ясно. Скажите мне, какой у них бизнес, – попросила я.

– Я тут вам все о первой семье написал, – Алексей Ильич протянул еще один листок. – Там адреса и все остальное на тот момент, когда я с ними окончательно разошелся. Что-то могло измениться, но я этого просто не знаю.

– Спасибо, потом ознакомлюсь, чтобы сейчас время на это не терять. А еще какие-нибудь родственники у вас есть?

– Я в семье один ребенок был.

– А двоюродные и так далее?

– У отца сестра была, но она бездетной умерла, так что со стороны Шестопаловых никого не осталось. А со стороны матери даже и не знаю. Отец был из села Подлесное, что в Петровском районе. Он по направлению учился в Тарасовском сельскохозяйственном институте, а мама у меня была из Пензенской области, она в педагогическом училась. Они здесь познакомились, поженились и потом вернулись в Подлесное. У нее старший брат был – Федор, но она с семьей отношения порвала, когда мне лет одиннадцать было. А получилось так: ее мать сильно заболела и, когда поняла, что уже не выздоровеет, все просила дочку вызвать, чтобы проститься с ней. А Федор с женой ей сказали, что, мол, сообщили ей, а она отказалась приехать.

– Дело, видимо, в наследстве? – догадалась я.

– Да! Бабушка сильно на маму обиделась и все сыну отписала. А мама ничего и не знала ни о болезни матери, ни о ее смерти. Случайно выяснила. Бабушка на ее письма долго не отвечала, вот она и написала соседке. А та ей все и вылепила, да еще и обругала за то, что она к матери даже на похороны не приехала. Вот тогда мама Федору и написала, что брата у нее больше нет.

– А дети у Федора были?

– Были. Мы туда с мамой последний раз ездили, когда мне лет девять было. Девчонку, она немного старше меня, Машей звали, а сына Иваном. Он меня года на два или три моложе был. Постоянно болел, а его мать, тетя Анфиса, с ним как с писаной торбой носилась. Так что я с ним и не общался совсем, больше с соседскими мальчишками – мы на речке от света до света пропадали. Да мы и были-то там всего неделю или чуть больше.

– А как это место называлось?

– Село Денисовка Лопатинского района, почти на границе с нашей областью.

– Как фамилия этой семьи?

– Кузьмины, – ответил он. – Дядьку звали Федор Павлович. Но почему это вас интересует?

– Я пытаюсь понять, кому выгодна ваша смерть, – объяснила я.

– Смерть? – невольно воскликнул он.

– А вы что думали? Что это чьи-то глупые шуточки? – удивилась я. – То, что с вами делают, квалифицируется как умышленное причинение тяжкого вреда здоровью, статья 111 УК РФ. В случае смерти потерпевшего там до пятнадцати лет, но и в прочих случаях от восьми до двенадцати.

– Смерть! – никак не мог поверить в происходящее Шестопалов.

– Судите сами, – предложила я. – Тот, кто это задумал, очень близкий вам человек. Он знает о вас абсолютно все: и о полидактилии, и о том, что третий инфаркт вы не переживете.

– Это ни для кого на комбинате не секрет, – возразил несколько пришедший в себя Шестопалов.

– Он нашел похожего на вас человека, – продолжила я.

– Мог артиста какого-нибудь нанять, – предположил он.

– Нет. Эта профессия требует от человека, чтобы он следил за собой, а мужчина на снимке этим себя явно не утруждал. Далее. Ваш враг нанял проститутку, которая под видеозапись обслужила клиента. Потом он сделал раскадровку записи и начал отсылать вам каждый день по кадру. И счастье великое, что ваша жена чисто случайно увидела первый же снимок и, что самое главное, все совершенно правильно поняла. Будь иначе, вы все это время жили бы в состоянии постоянного стресса. Вы каждую секунду боялись бы, что она обо всем узнает и может вам не поверить. Ну и долго бы вы протянули? Да вас уже давно похоронили бы! Ваш враг пытался совершить хоть и медленное, но идеальное убийство, не оставляющее следов. Никаких звонков, никаких угроз, никаких требований. Отправляет он снимки наверняка все время из разных мест, где есть бесплатный Wi-Fi. Из всех улик – только снимки, которые, как он предполагал, вы будете тут же удалять. И вы, вероятно, так и поступали бы, если бы не ваша жена. Алексей Ильич, думайте! Думайте, кому нужна ваша смерть! – потребовала я.

Шестопалов подавленно молчал и ничего мне не ответил. Я прекрасно понимала его состояние, но время нашей встречи неуклонно приближалось к концу, а вопросы мои еще не кончились, да и план совместных действий надо было выработать.

– Это не Настя! Даже в мыслях этого держать не смейте! – жестко сказал он наконец. – А чтобы вы в это поверили, я вам один случай расскажу. Несколько лет назад некие люди пытались осуществить рейдерский захват комбината. Это противостояние стоило мне много сил и нервов, сердце болело практически постоянно, но расслабляться было нельзя. Как всегда в таких случаях, я жил в своей комнате отдыха за кабинетом, а Настя с Илюшкой – ему тогда еще и годика не было – в профилактории. В меня стреляли. Ранили. Тяжело, – рассказывал он глухим голосом короткими, отрывистыми фразами. – Хорошо, что рядом рабочие были. Они меня на руках, бегом, в медсанчасть отнесли. Тут-то и выяснилось, что у меня еще и инфаркт. Шансов выжить было немного. Настя с Илюшкой ко мне в палату перебрались. Ей там кровать поставили. А она Аленкой беременная была. Я лежу под капельницей. Весь в датчиках. Аппаратура пищит. А она мне осторожно Илюшку под бок положит. Мою руку к своему животу прижмет. А там Аленка толкается. Это такой стимул выжить! – чуть не сорвался на крик он. – Она меня с того света вытащила. Если бы ей моя смерть была нужна, стала бы она так собой и детьми рисковать? Особенно если знала, что они и так мои единственные наследники?

– Да, мужественная женщина, – совершенно искренне согласилась я. – И очень вас любит, раз такую серьезную опасность с вами разделила – вас ведь могли попытаться добить.

– Может, и попытались бы. Только рабочие медсанчасть круглосуточно охраняли. Взяли ее в кольцо и пропускали туда только тех, кого лично знали. Да и возле палаты постоянно караул был.

– Понятно, но рейдерские захваты без инсайдерской информации проводить бессмысленно. Вы нашли предателя?

– Нашли, – буркнул он. – Главный технолог. Никогда бы на него не подумал. Вечно он брюзжал, был всем недоволен, бухтел, что это не так, а то не эдак.

– Но говорил-то по делу?

– В общем-то, да, – вынужден был признать Шестопалов. – Видимо, от этого недовольства и на предательство пошел.

– И что вы с ним сделали?

– Выгнал, конечно! – удивился Алексей Ильич. – Да с такой записью в трудовой книжке, что он потом никуда устроиться не смог, а потом уехал куда-то, – хмыкнул он и спохватился: – Вы думаете, это он мне мстит?

– Он сознался в том, что сливал информацию? – не ответив ему, спросила я.

– Нет! Мы у него в сейфе много чего интересного нашли, а он уперся и твердил, что ему это подбросили. Мы к нему домой заявились и там деньги нашли, а он опять твердил, что ему это подбросили. Да еще имел наглость мне заявить, что правда рано или поздно наружу выйдет и тогда я у него в ногах буду валяться и прощения вымаливать.

– Если он жив, не исключено, что так и будет, – охладила я его гнев. – Ваш жизненный опыт больше моего, но поверьте бывшему следователю прокуратуры: предатель никогда не будет привлекать к себе внимание, тем более вызывать недовольство начальства – на него же первого в случае чего падет подозрение. Наоборот, он будет самым неприметным или преданным. Постоянное брюзжание и недовольство уволенного вами человека объяснялось исключительно тем, что он за дело болел, хотел, чтобы все было так, как должно быть. Вот настоящий предатель на него стрелки и перевел, вы на это повелись, а он в стороне остался. Поторопились вы, Алексей Ильич, и погорячились человека в предательстве обвинить.

– Да вы что, с Настей сговорились, что ли? – удивился Шестопалов. – Она тоже мне заявила, что я невиновного человека с работы выгнал.

– Давайте об этом потом поговорим, а сейчас вернемся к делу. Есть ли у вас конкуренты по бизнесу и насколько вы им мешаете?