Глава 10

Алина

В его голосе прозвучал такой холод и столько презрения, что не оставалось ни малейших сомнений, на что он намекает: Богдан, которого я знала, никогда так себя не вел. По отношению ко мне, по отношению к кому бы то ни было, и это в очередной раз здорово отрезвило. Помогло понять, что я живу прошлым, влюбленная в тот самый образ, в того мужчину, которого больше не существует. Да и существовал ли? Или просто хорошо притворялся.

Вместо ответа я просто развернулась и зашагала по коридору обратно, оставляя за спиной и этот образ, и все прошлое. Мужчину, которого я совсем не знала, свои чувства… которых не должно было быть. Просто не должно! Не должны они сейчас бушевать во мне, не должно быть по-прежнему больно! Потому что нельзя не видеться годы, и продолжать что-то испытывать по отношению к тому, кто…

Должно быть, я слишком ушла в свои мысли, потому что не заметила его приближения. А когда заметила, было уже слишком поздно. Ладонь Богдана легла на мою талию, резко разворачивая к себе, и еще, прежде чем я успела вдохнуть, меня уже толкнули к стене, запирая между ней и своими телом, как в тиски или капкан.

От его тела шел жар, который впитывался в меня, как если бы мы были единым целым. От его взгляда – черного, полного Бездны, кружилась голова. Я забыла, каково это, чувствовать его так остро. Тот короткий эпизод в ванной – не в счет. Сейчас я словно пьяная стала, от одной только его близости. От этого взгляда глаза в глаза, от дыхания, скользящего по коже, от прикосновения пальцев, минуту назад сжимавших хтианы, к моим запястьям.

От того, как сквозь ненависть и силу в мою кожу втекала знакомая нежность. Ему не составило бы труда наставить мне синяков, но даже сейчас, когда Богдан перехватил мои руки и удерживал их над головой, у него это получалось… как тогда, в прошлом. На грани боли и удовольствия, на грани жестокости и чувственной пытки.

Он всего лишь держал мои руки!

Всего лишь смотрел мне в глаза.

А в мыслях его ладони уже скользили по моему телу, обжигая, сводя с ума, стирая остатки разума, отделявшие меня от того, чтобы податься к нему. Поддаться ему, почувствовать жар его тела своим, каждой его клеточкой.

Разрушить все, что я создавала все эти годы.

Разрушить себя.

Потому что стоит мне позволить себе это однажды, и я уже не смогу от него отказаться. Второй раз не смогу, это просто меня уничтожит, и я стану согласной на все. На Анну, на его детей, на статус любовницы, на то, чтобы он меня называл шлюхой – ведь если поддамся, это будет заслуженно.

Я дернулась в его захвате, разрывая порочный круг близости.

Опасность, готовую накрыть меня с головой и уничтожить. Ведь если сейчас передо мной стоял Богдан, которого я не знала, то и мне предстояло бы стать совершенно иной Алиной. Незнакомой, той, кем я никогда не хотела быть.

Ведь если я могла быть шлюхой при Михаиле, исключительно в глазах окружающих, то стать шлюхой при нем – это смерть. Для меня, для всех моих принципов, для всего…

– Пусти, – произнесла я. Слово было одно, а голос прозвучал низко и хрипло, будто я его соблазняла. Будто принимала правила этой игры, которая била по обнаженным нервам и чувствам, как хлыст или сильнейшая магия. Поэтому мне пришлось повторить еще раз, и в этот раз мой голос уже дрогнул забытой паникой: – Отпусти, Богдан!

На миг показалось, что не отпустит. Его губы были так близко, что он мог накрыть ими мои, едва шевельнувшись. Или коснуться шеи, оставляя на ней клеймо, которое будет жечь сильнее самого беспощадного пламени.

От одной мысли об этом бросило в дрожь, и в тот же момент его пальцы разжались. Словно спали оковы или кандалы, и в тех местах, где холодный воздух коснулся кожи, она загорелась. Даже без его прикосновений, и осознание этого хлестнуло, как плетью. Я поймала себя на том, что почти бегу по коридору (хотя ни от кого не бегала уже давно), а его взгляд лежит на мне тем самым клеймом.

Беспощадным. Яростным. И жжет, жжет, жжет.

Анна

В дни женского недомогания Анна ощущала себя особенно одинокой. Помимо того, что само по себе настроение скакало от чрезмерной плаксивости до каких-то странных высот (падать с которых обратно в черную яму безнадежности было особенно больно), физическое состояние тоже оставляло желать лучшего. Низ живота казался налитым раскаленным свинцом, перед глазами плавали темные нити, а оторвать голову от подушки казалось смерти подобным. Потому что сразу же начинало тошнить, тошнить так остро, что никакого желания повторять этот трюк не было.

Иногда, в мечтах, она представляла, что Богдан будет рядом с ней. Будет держать ее за руку, будет говорить ласковые слова. Хотя все эти мечты давным-давно пора было разбить о реальность, как ненужный хрустальный подарок.

То, что сердце его ей не принадлежит и никогда не будет принадлежать, Анна поняла не сразу. Хотя, конечно же, почувствовала раньше, чем поняла. Еще тогда, на балу, когда он явился с Алиной, с девчонкой, которая ему не ровня. Сердце всегда знает, всегда чувствует, но разум пытается играть с ним в игры. Всегда хочется верить в то, что тебе кажется лучшим.

Вот Анна и поверила: словам отца, говорившего, что это молодая кровь играет, что Богдану просто нужна была эта девушка для любовных утех. Словам Богдана, когда он предложил стать его женой. Его поступкам, когда он не отходил от нее после смерти отца. Ей казалось, что их старая дружба и впрямь обрела новую жизнь, перерождаясь в нечто иное, гораздо более глубокое. Наполненное страстью, нежностью и чувствами, которые они пронесут в себе до глубокой старости.

Пронесут как пара, но…

Стоило ей снова увидеть солнце, когда отступила первая боль утраты, когда сменилась надеждой: беременность стала той самой радостью, которая помогла Анне наконец перестать горевать по отцу и отпустить его окончательно, как все встало на свои места.

Богдан был к ней невыносимо внимателен. Бесконечно галантен. Он давал ей все, кроме того, что Анна по-настоящему хотела бы получить. Все, кроме любви.

Пора откровенных разговоров между ними тогда еще не настала, но она уже понимала, что этот мужчина не чувствует к ней и сотой доли того, что испытывал к девушке на балу. К девушке, которую она видела один-единственный раз и надеялась больше никогда не увидеть.

Зря.

В первое появление Алины во дворце Анна сорвалась. Словно все непрожитые чувства, невысказанные Богдану упреки (а за что их было высказывать? Нельзя дать то, чего в тебе нет) прорвались в одной короткой и резкой фразе.

Дальнейший разговор казалось бы, все расставил по местам, но… Анна прекрасно понимала, что ничего между ними еще не кончено. Как бы Богдану ни хотелось верить в то, что он держит Алину при себе лишь из-за Михаила. Обманывать себя гораздо проще, в этом Анна убедилась на своем опыте.

Негромкий стук в дверь выдернул ее из собственных мыслей. Анна открыла глаза и произнесла:

– Входите.

В комнату вошла, а если быть точной, влетела Марика. Со дня, как здесь появилась Алина, Анна свою фрейлину не узнавала. Возможно, все дело было в прошлом. В их прошлом. Марика до сих пор считала, что Алина ее предала и бросила на произвол судьбы, но именно Анна как никто другая понимала, что Алина делала тогда. Она боролась за свою жизнь. Теми методами, которые ей были доступны и на которые ей хватило совести.

– Простите, что беспокою, – Марика сделала реверанс, – но я больше не могу это терпеть, Анна.

– Если ты про Алину, то пожалуйста, не начинай. Мы с тобой уже все обсудили.

То, что Алина «змея», и то, что ее появление здесь ничем хорошим не кончится – тоже.

– Да, но на этот раз… – Марика покачала головой. – Я бы не стала беспокоить по пустякам, особенно зная о вашем состоянии!

Анна прикрыла глаза. Низ живота снова мучительно потянуло, и ей показалось, что надо переключиться.

– Хорошо. Говори.

– Алина, она… простите, но она преследует вашего мужа! На этот раз она нашла его даже в зале для тренировок! Воспользовалась его разгоряченным состоянием и соблазнила!

Марика прижала руки к груди, а у Анны запульсировало в висках. Да, они с Богданом давно не жили как муж и жена, но одно дело знать, что у него есть временные любовницы, которых он меняет как перчатки, совсем другое – что появилась та, кто изначально разрушила их брак! Сделала их счастье невозможным. Превратила их семью в две половинки, держащиеся только на хрупких сыновьях.

Малознакомое и нечастое в ее случае чувство ненависти той самой змеей шевельнулось в груди. Подцепило своим хвостом обиду, несправедливость, отчаяние. Заставило горечь встать в горле тяжелым комом.

Тем не менее когда Анна открыла глаза, в них не было ни слезинки.

– Ты уверена? – спросила она.

Злость на Алину мешала мыслить здраво, но она не хотела превращаться в одну из тех женщин, которые, не разобравшись, наворотят дел.

– Конечно я уверена! – Марика захлопала ресницами. – Я бы не стала… я видела все своими собственными глазами! Я просто следила за ней! Знала, что от нее стоит ждать чего-то подобного! Она просто явилась к нему, и…

– Довольно.

Анна сдавила виски руками: к тошноте добавилась пульсация и боль в голове. Но еще – ярость! Как можно быть такой… беспринципной! Продажной, расчетливой, не понимающей, что есть вещи, через которые нельзя перешагивать! В частности, дети!

Мирон и Матвей, что они сделали ей? А она, Анна, что сделала? Позволила ее дочери играть с ними! Ни словом, ни взглядом не обидела, не оскорбила. Не считая той вспышки чувств по приезду, но ведь это были эмоции!

Как после всего Алина могла так низко себя повести? Так низко!

Просто взять и перечеркнуть все. Не считаясь с чувствами ее малышей (каково им будет узнать об отце?) Не считаясь с ее чувствами.

Анна знала о существовании всяких женщин и наивной далеко не была, но такое!

Когда она снова открыла глаза и взглянула на Марику, в них был только холод.

– Мне нужно будет, чтобы ты для меня кое-что сделала, – сказала она.

Глава 11

Алина

Как следует попереживать о случившемся мне не удалось. Жизнь оказалась щедра на «сюрпризы» и подбросила мне еще один. А именно – Игната Савельева. После исчезновения Дмитрия он появился в окружении Михаила, точнее, официально он был камердинером нового сопровождающего Верховного. Неофициально же делал для Михаила всю грязную работу.

Когда надо было заставить кого-то замолчать, а кого-то умолкнуть навсегда, когда нужно было сделать что-то так, чтобы об этом не узнал никто, в игру вступал Савельев. Честно говоря, он был единственным, кто на меня наводил жути похлеще любого монстра Бездны. Михаил для меня был предсказуем, Савельев – увы. Правую половину его лица пересекал глубокий шрам, об истоках которого оставалось только догадываться. Кожа словно была вывернута наизнанку: такое не оставляют хтианы, кинжалы или ножи. Шрам начинался от подбородка и заканчивался у середины глаза, еще чуть-чуть – и ему пришлось бы носить повязку.

Волосы до плеч Игнат тщательно укладывал с помощью жирных средств: они всегда были зализаны, зачесаны назад, и поколебать их, как мне кажется, не мог даже сильнейший ураган. Он не считался сильным бестиаром, да и не чувствовала я в нем какой-то особой силы, но в его глазах застыло нечто гораздо более страшное, чем Бездна.

Пустота.

Никак иначе я это охарактеризовать не могла. Мне казалось, что он убивает гораздо легче, чем разговаривает, потому что в разговорах Савельев цедил слова, словно ему их было отмерено ограниченное количество на всю жизнь. Вот и сейчас он протянул мне раскрытую ладонь, на которой покоилась на первый взгляд обычная монета.

Мне полагалось видеть в этом всего лишь металлический кругляш, но я чувствовала, насколько сильно от него фонит. Магией.

– Что это? – уточнила я. Брать что-либо из рук Савельева мне казалось плохой идеей в принципе. Даже несмотря на то, что я знала: он работает на Михаила, а Михаилу я пока нужна.

– Артефакт. Для связи. – Он это выплюнул с такой ненавистью, словно я отняла у него не бесценные слова, а деньги, после чего схватил меня за руку и вложил кругляш мне в ладонь. – Коснешься его. В центре. Сразу, как я уйду.

– Зачем ты здесь?

Игнат окатил меня холодным презрительным взглядом: с тем же успехом он мог смотреть на внезапно заговорившую крысу. Ничего больше не сказал, развернулся и в несколько шагов преодолел расстояние до двери. После того, как она за ним закрылась, мгновенно стало легче дышать, хотя артефакт и жег руку.

Я не стала ждать, заперла дверь на замок. После чего села за стол, коснулась сердцевины похожего на монету артефакта и мгновенно почувствовала волну прокатившейся по комнате магии. Поначалу ничего не происходило, но я не спешила обманываться. Воздух над монетой на столе задвигался, стал сгущаться, раскаляясь, как от фитиля горящей свечи.

Миг – и передо мной появился Михаил. Я могла видеть его так же хорошо, как если бы сидела по другую сторону стола в знакомом до мельчайших деталей кабинете.

– Ну здравствуй, Алина, – насмешливо произнес он. – Наслаждаешься?

– Чем я должна наслаждаться? – не поддалась на провокацию я, спокойно глядя на Верховного.

– Жизнью. Ты же наверняка скучала по моему дорогому племяннику? – Его взгляд стал жестким и пронизывающим.

– Повторю тебе еще раз: если бы это зависело от меня, меня бы здесь не было.

Не солгала ни единым словом!

– Как хорошо, что это от тебя не зависит, – Верховный расслабился, явно почувствовал, что я говорю искренне, – может, еще скажешь, что у вас с ним ничего не было?

– Скажу то, что ты хочешь услышать, – насмешливо произнесла я.

Взгляд Михаила снова изменился, Бездна в нем взбунтовалась, но здесь она не могла до меня дотянуться. Всей магии, сосредоточенной в артефакте, на такое не хватило бы, хотя он был очень мощный. Наверняка нас никто не мог подслушать, даже если бы кто-то сейчас стоял за дверью и елозил по ней ухом. Я провела рядом с Верховным слишком много времени, чтобы знать о защите такого рода артефактов.

– Дерзишь? – холодно произнес он. – Не забывай, что ты все еще моя собственность, Алина. И так будет всегда.

«Не всегда, а пока ты жив», – отрывисто подумала я и ужаснулась собственным мыслям.

– Не забуду, – коротко отозвалась я. – Зачем здесь Игнат?

– Защищать мою дочь, разумеется.

Разумеется. Именно поэтому ты отправил его с нами сразу.

Вслух же я сказала совсем другое:

– Теперь он будет ходить с нами везде?

– Снова угадала, Алина.

Значит, будет за мной следить. Вопрос только в том, почему.

– Хорошо.

Я никогда не работала с Савельевым своими методами, но если придется – буду. Поэтому новость меня не потрясла и не ошеломила, могло быть гораздо, гораздо хуже. Например, Игнат мог здесь оказаться для того, чтобы навредить Богдану. Почему меня это вообще волнует?!

– Это не единственная причина, по которой я хотел с тобой поговорить. Мне нужно, чтобы ты узнала все планы моего племянника: начиная от нашего с ним сотрудничества, к чему мне готовиться, и заканчивая тем, что он собирается делать со странами, поставившими нас в такое положение.

Что я только что думала про «могло быть хуже»? Вот это оно.

– Передавать все будешь через Игната. И да, моя дорогая Алина, в ближайшее время ты должна снова соблазнить моего племянника и стать к нему ближе. Учитывая, сколько прошло времени, и ты, как настоящая умница, вертела хвостом, не подпуская его к себе, подозрений это не вызовет.

Это не просто хуже. Это намного, намного хуже.

– А если я откажусь? – холодно уточнила я, забыв обо всех играх. Во мне просто полыхнуло от осознания того, что мне предстоит сделать.

Я могла делать это с кем угодно. Но только не с Богданом.

Нет!

– Откажешься – и больше никогда не увидишь свою дочь. – Верховный посмотрел на меня в упор. – Но ты же этого не сделаешь, Алина. Потому что, как я уже сказал, ты у меня настоящая умница.

Сила артефакта иссякла, или Михаил разорвал связь. Воздух перестал искрить, магии вокруг меня не стало, я же продолжала сидеть с неестественно прямой спиной, вцепившись пальцами в край стола.

– Мамочка, почему ты сегодня такая молчаливая? – Снежана заглянула мне в глаза, выдергивая из состояния, в котором я находилась с минуты разговора с Михаилом.

Я и впрямь едва ли сказала дочери хотя бы пару слов за весь день. Мне казалось, что я не могу нормально дышать, не то что говорить. Может ли Михаил отобрать у меня дочь? Я могу убедить его этого не делать с помощью магии. Могу убедить его изменить решение по поводу Богдана. Могу ли? И сколько человек знает о том, что он задумал? Что я должна сделать?

Каждое магическое вмешательство стоит мне сил, которые приходится восстанавливать по несколько дней, каждое нужно проверять и перепроверять по десять раз, чтобы никто не сообщил Михаилу о странностях в его кардинально изменившейся позиции или решении. Михаилу, его гостям, всем, на ком я применяла магию. Пока что мне удавалось обходить острые углы. Пока что. Но сколько еще я смогу ходить по лезвию?

Не говоря уже о том, что я не могу повлиять на Михаила, пока он в Авенне, а я в Талминбурге. Попытаться обмануть Савельева? Возможно, но на сколько меня хватит?

Если у нас с Богданом не будет постоянной связи, откуда я буду брать информацию? Не говоря уже о том, что я ее брать не хочу!

– Мама…

– Помолчи! – Я повысила голос, сама того не замечая, но Снежана дернулась. Губы у нее задрожали, в глазах заблестели слезы: еще бы, я никогда раньше не кричала на дочь. Никогда!

Будь прокляты все эти интриги и верховные, вместе взятые!

– Снежинка, – я мгновенно развернулась к ней, – прости меня, пожалуйста. Я не хотела тебя обидеть, просто мне нужно принять очень важное решение, которое не дает мне покоя.

– Какое? – Снежана шмыгнула носом, но плакать передумала.

– Неважно. Просто я очень волнуюсь, постоянно нахожусь в своих мыслях, и…

– А находиться в своих мыслях – это как?

Мы сидели у нее в комнате, по стеклу барабанил дождь, превращающий Талминбург и летние сумерки в серый пейзаж, кажущийся застывшим во времени и пространстве. Настолько, что, казалось, ничего не изменится, если я проснусь завтра, послезавтра, через неделю, месяц и через год.