– Да? – Юстин повел лопатками, будто от холода.

– Ничего особенного, – с напускным равнодушием сказала Анита. – Посмотришь – и дома…

– А можно мне посмотреть?

Анита отпрянула. Быстро спрятала стеклышко за вырезом платья:

– Ты что, хочешь оказаться у меня дома?

В голосе у нее был такой ужас, что Юстин помрачнел:

– А… Что?

– Ничего, – сказала Анита. – Просто… ни к чему это.

– А оно только к тебе домой переносит?

– Отсюда – да, – кивнула Анита. – Из дома – в любое… место. То есть, конечно, не в любое, но… во многие места. Надо захотеть… если старое место – то вспомнить. Если новое – представить…

– Значит, – сказал Юстин, – значит, сегодня ты захотела вернуться сюда?

Анита отвернулась:

– Да… Чего особенного?

– А зачем? За черешнями? Понравилось?

Она покосилась на него почти неприязненно:

– Знаешь… Если все время шутить одинаково, то шутка становится… чем-то совсем другим, тебе не кажется?

– Ну, извини, – сказал Юстин, чувствуя себя дураком.

– Мне здесь понравилось, – сказала Анита просто.

И в полной тишине этого утра они замолчали. Надолго.

Анита сидела вполоборота к Юстину. Русые волосы были не распущены, как в прошлую встречу, но аккуратно подобраны гребнями. В мочке розового уха поблескивала зеленая искорка-серьга. Анита смотрела мимо Юстинова взгляда – вдаль.

– Знаешь, – сказал Юстин, – наверное, тебе не следовало вот так, сразу, открывать свою тайну кому попало. Другой человек мог бы… обидеть тебя. Отобрал бы стеклышко, разбил… И что?

Анита удивленно на него покосилась:

– Ты думаешь, я дура? Я же вижу, с кем говорю… Ты же мне колбасу принес, вот какого ты лешего потащил колбасу незнакомой воровке? А?

– Ну… наверное, ты права, – смущенно согласился Юстин. – Наверное…

Снова замолчали.

– А я один остался, – сказал Юстин. – Дед уехал на ярмарку… Раньше завтрашнего вечера и ждать нечего.

– Слушай, – после паузы сказала Анита, и голос у нее был почти торжественный. – Послушай… Покажи мне, как вы живете, а?

* * *

Юстин опасался, что Огонек не примет нежданную гостью – но тот, хоть и не радовался особенно, команду послушал и убрался под порог, звеня цепью.

Анита, как оказалось, совсем не боялась собак.

Она восхищалась козами, курами, она заглядывала в печь, с восторгом брала с руки грубые тарелки и миски, залезала на лавку, чтобы понюхать пучок сушеных трав под потолком:

– Здорово!

Юстин стеснялся их с дедом дома – убогого, не очень чистого, сырого и темного. Юстин не понимал, где должна была вырасти девушка, с таким интересом разглядывающая печной ухват; против Юстинового опасения, дедовы «штучки» (заготовки для оберегов, лягушачьи кости, перья диковинных птиц, клубки цветных ниток и заговоренный воск) нимало Аниту не заинтересовали. Расписные деревянные ложки увлекли ее куда больше; правда, за все время, пока Анита изучала дом, двор и сарай, между ней и Юстином не было сказано и двух слов – Анита всякий раз останавливала Юстина, когда тот пытался что-то объяснить:

– Потом…

Потом они вышли во двор, Анита изъявила желание сесть на землю, и Юстин подстелил ей рогожку. Анита дождалась, пока рядом усядется Юстин, и вытащила свой ножик.

Юстин смотрел, как она вырезает круг. Краем сознания прошла мысль, что к дедовому возвращению надо будет затереть след ножа на земле.

– Спасибо, – сказала Анита. – Жалко, что печку растопить нельзя. Мне хотелось бы посмотреть, как туда дрова бросают.

– А у тебя дома, – осторожно спросил Юстин, – печку топят чем?

Анита перестала улыбаться. Подумала; потрогала кончик носа:

– У меня дома печки вообще нету. Про мой дом давай не говорить, ладно?

– Это немножко нечестно, – сказал Юстин. – Я же тебе все показал… Все, что у меня есть.

– Ну да, – Анита нервно скомкала подол. – Конечно, это не очень честно… но только что поделаешь? Есть такое слово – «нельзя». Слышал когда-нибудь?

– Но ведь мы же в кругу, – осторожно сказал Юстин.

Девушка насторожилась:

– А что ты знаешь про круг?

– А что мне надо знать?

Анита отвернулась:

– Ничего не надо знать. Не твое это дело. Просто мне захотелось сегодня прийти… Сюда. Я и пришла. Скоро уйду.

Мимо сидящих прошла рыжая курица. Походя склюнула какого-то жучка. На куриной спине уродливым черным пятном лежала заговоренная дедом смола.

– У тебя отец строгий? – предположил Юстин.

– Да, – нехотя отозвалась Анита.

– А мама есть?

– Нету… Слушай, мне правда скоро пора.

– А я не буду тебя расспрашивать. Сиди спокойно.

Анита вдруг улыбнулась:

– Да нет… Спрашивай, я не боюсь. Если не смогу ответить, так и скажу.

Юстин понял, что почему-то волнуется.

– Твой дом далеко? – начал он осторожно.

Анита кивнула:

– Да. Наверное. А может быть, не очень.

Юстин помолчал, выбирая вопрос.

– Твой дом… там всегда светит солнце?

Анита посмотрела удивленно:

– Нет… Там вообще нет…

И она зажала себе рот рукой.

– А как же ты тогда смотришь через стеклышко? – спросил Юстин, ощущая неприятный тяжелый холод в груди.

– А я там не на солнце смотрю, – сказала Анита глухо.

– Это под землей? – спросил Юстин.

– Может быть, – вздохнула Анита.

– Твой отец…

Анита резко подняла голову, взглянула на солнце, зажмурилась:

– Мне пора, Юстин. В прошлый раз, когда я опоздала, мне такое было… Лучше сейчас уйти, а то вон туча ползет… Смотри!

И Юстин подался на детскую уловку. Глянул туда, куда указывала Анита, а когда обернулся снова – рядом с ним никого не было.

Вообще никого. Только куры.

Заскулил на цепи Огонек.

* * *

Дед вернулся на другой день. Едва посмотрев в его здоровый глаз, Юстин понял, что новости плохие.

– Худо с торговлей?

– Какая уж торговля… – дед стоял, привалившись к стене, и безучастно смотрел, как Юстин распрягает лошадь. – Горевестники… Пришли наездники – быть беде, помнишь мои слова?

– Что случилось-то? – Юстин старался говорить как можно небрежнее, в то время как руки начинали почему-то дрожать. Лошадь, которую дед обычно щадил, теперь чувствовала себя плохо: мокрая, заморенная, со следами батога на спине.

Ее немилосердно погоняли.

– Наш-то войну затеял, – проговорил дед глухо.

Юстин не стал переспрашивать. «Наш» – означало «князь».

– Войну, – продолжал дед с отвращением. – Жди рекрутского набора… Рекрутского набора!

В голосе его звучал ужас, которого не удавалось скрыть.

* * *

– Что ты делаешь? – спросила Анита.

Юстин с трудом разогнул спину. Посмотрел вверх; увидел щегольские кожаные туфли, ноги, стоящие в траве у свежевырытой ямы, так близко к краю, что осыпались черно-рыжие комья из-под подошв.

– Что ты делаешь? – повторила Анита обеспокоено. – Это что, могила? Кто-то умер?

– Это моя могила, – сказал Юстин нехотя.

– Что?!

Прежде чем он успел возразить, она легко спрыгнула к нему, на дно ямы, в глину.

– Что? Ты что, Юстин?

Ему захотелось успокоить ее. Потому что она действительно испугалась не на шутку.

– Рекрутский набор, – объяснил он мягко. – Приедут вербовщики… А дед им мою могилу покажет. Нет, – он улыбнулся, – пустую… Но могилу надо соорудить по всем правилам. Чтобы вербовщики поверили.

Анита нахмурилась. Посмотрела вниз, на грязную лопату в Юстиновых руках; подняла взгляд:

– Рекрутский…

– Рекрутский набор, – со вздохом повторил Юстин.

Анита без слов попыталась выбраться из ямы, но влажная земля подавалась под носками туфель, и ноги соскальзывали, оставляя борозды на стенке Юстиновой могилы. Он помог ей; под светлым платьем, сшитым из очень тонкой, очень мягкой материи, напрягалось теплое тугое тело, и когда Анита выбралась наконец наверх, Юстину стало жаль, что дозволенное прикосновение закончилось.

Потом он увидел, что на светлом платье остался след его грязных ладоней. Ему сделалось неловко.

– Я тебя запачкал…

– Ерунда, – Анита села на траву.

Юстин выбрался следом – чумазый, потный, смущенный. Молча сел рядом; Анита обвела на земле круг – и сразу же заговорила:

– Рекрутский набор – это в солдаты?

– Да. Наш затеял войну… Снова. Наш князь.

Анита свела брови. Выпятила нижнюю губу:

– Что-то я слышала… Ты думаешь, вербовщики поверят?

Юстин пожал плечами:

– Надеюсь… Вот живи мы с дедом в поселке или на хуторе – тогда некуда было бы деваться, только в леса уходить… А так – может быть, и поверят. Ты же им не скажешь? – спохватился он вдруг.

Анита обиделась. Юстин смутился снова:

– Ты… это.

Она сидела рядом, и на платье ее ясно виднелись следы его ладоней. Юстин потер руки одна об другую; ладони помнили прикосновение и не хотели забывать. Разозлившись, он несколько раз громко хлопнул в ладоши – чтобы хоть болью прогнать воспоминание.

– Ты кому хлопаешь? – улыбнулась Анита, и Юстин понял, что она не сердится.

– Я глупость брякнул, – признался он честно. – Тебе платье… замазал. Дома ругаться не будут?

Анита покачала головой:

– Не заметят… Я ведь иногда, если из дома переношусь и место перепутаю, так в ручей падаю или в болото… И такая домой возвращаюсь – ну просто хоть к лешему в дупло!

– «Переношусь» – это когда в стеклышко смотришь?

– Ага…

– А как ты к нам в сад попала? В самый первый раз?

Анита смутилась:

– Ну… Мне тогда черешен захотелось. И я загадала такое место, где уже созрели черешни…

Юстин засмеялся, а Анита взглянула в небо. Солнце то пряталось за неширокие ленты облаков, то выныривало снова, однако Анита смотрела не на солнце; черная туча, не похожая на прочие облака, обозначилась на востоке и быстро приближалась, захватывая все небо, растягиваясь частой сеткой.

Вороны.

Юстин разинул рот. С того самого дня, как в саду побывали наездники, он не видел ни одной птицы; теперь вороны летели тысячами, будто на чей-то зов, закрыли собой все небо – ни края, ни конца молчаливой стае не было и не предвиделось.

– Вот оно, – тихо сказала Анита. – Быть войне.

Юстин обхватил плечи выпачканными в земле руками:

– Добычу чуют…

Дед рассказывал, как его самого когда-то забрали в рекруты – еще при батюшке нынешнего князя. Немного, впрочем, рассказывал; больше говорили слепой глаз, шрамы на лице и следы палки на спине.

И ненависть к воронам.

– Чуют, – мрачно подтвердила Анита.

И оба посмотрели на почти полностью готовую могилу.

– Вашего князя Краснобровым зовут?

Вороны все летели и летели.

– Да… – не сводя глаз с могилы, пробормотал Юстин.

– «Краснобровому вечно тесно в отцовых границах», – сообщила Анита, будто повторяя чьи-то слова. – «Но на этот раз заварушка закончится не так, как ему хотелось бы».

– Что? – удивился Юстин.

Вороны все летели и летели.

– Хочешь, я предупрежу тебя, когда вербовщики в вашу сторону двинут? – просто спросила Анита.

Юстин захлебнулся:

– А ты… Ты можешь?

– Попробую, – Анита нахмурилась. – Слушай, небо затягивает… Мне пора. Отвернись…

– Погоди, – быстро сказал Юстин. – Ты в следующий раз… когда?

– Попробую поскорее, – деловито пообещала Анита. – Ну, отвернись, давай!

И Юстин покорно отвел глаза – как будто Анита собралась купаться.

Вороны все летели, но девушки рядом уже не было; Юстин тщательно затер нарисованный на земле круг.

* * *

– Непростая у тебя подружка, – сказал дед.

Юстин помрачнел.

– Но она – не нечисть, – продолжал дед серьезно. – Я ее следы волчьим порошком посыпал – и хоть бы что. Человек, значит.

– Ну конечно, человек, – сказал Юстин немного раздраженно.

– Я за тобой не шпионил, – возразил дед. – Это ты от меня чего-то прятаться надумал… А напрасно.

– Она обещала предупредить, когда вербовщики в нашу сторону повернут, – сказал Юстин.

Здоровый дедов глаз мигнул:

– А откуда ей знать-то?

– Я вот что думаю, – сказал Юстин, осторожно вымакивая остатки ухи корочкой черного хлеба. – Я думаю, отец у нее – колдун. Хороший такой колдун. И нездешний.

– Ясно, что нездешний, – пробормотал дед. – В округе таких нет. Я не знаю.

– И вот еще, – продолжал Юстин, – она сказала – «ваш князь». А не «наш князь».

– Колдунам князья так и так не указ, – вздохнул дед.

– И еще, – Юстин совсем разволновался, – она говорила… будто слышала где-то, а мне повторяла. Что Краснобровому вечно тесно в отцовых границах. Что на этот раз он не победит…

Дед долго разглядывал дно опустевшей миски.

– Да, – сказал наконец. – Отец ее – тот еще колдун… Но ты не тушуйся. Колдуновы дочки – они и за простых замуж выходят, и за благородных, и за богатых, и за нищих… Им не все плевать, понимаешь. Свободные они в своем выборе… Так что не робей.

Ворочаясь на холодной печи, Юстин вспоминал дедовы слова и молча удивлялся: как могло деду прийти в голову, что он, Юстин, сможет жениться на Аните?

А потом он не выдержал – и поверил сам. И размечтался.

Ох, как он мечтал! Какая длинная, какая бессонная, какая счастливая выдалась ночь!

Наутро не было солнца.

* * *

Могила получилась на славу; Юстину даже сделалось немножко страшно. Дед ходил вокруг косого камня с выбитым на нем Юстиновым именем, бормотал заговоры, посыпал семенами трав – и уже через два дня могильный холмик выглядел так, будто сооружен был ранней весной, несколько месяцев назад.

– С весны тебя никто из чужих не видел, – раздумывал дед. – Поверят, куда денутся… Еды себе собери, мешок приготовь, чтобы всегда под рукой. На берег пойдешь – по песку не ступай, только по камням… Вокруг дома я траву-отбивайку насадил, она любой запах отбивает, если собаку пустят – как раз до камня доведет… Чего смотришь, Юстинка? Оробел? Не бойся… Сто лет проживешь. Если кому при жизни могилу соорудили – сто лет проживет, это уж точно…

Юстин молчал. Вот уже несколько дней солнце проглядывало хоть изредка, но все же проглядывало, а Аниты не было и в помине, и у Юстина поскребывало на душе, будто лапой. Вид собственной могилы не добавлял радости.

Ночью он долго не мог заснуть, но не мечты одолевали его – страх; как только темная комната и дедово сопение провалились в никуда – оттуда же, из ниоткуда, вынырнула Анита: «Вставай же! Сколько можно тебя звать! Вербовщики идут, уже идут, вставай же, вставай! Они уже близко! Вставай, вставай, вставай!»

* * *

Дед стоял у колодца, облокотившись на сруб, пошатываясь. Рядом стояло пустое ведро. Ни кур, ни коз, ни поросенка, ни лошади не было ни слышно, ни видно. Перед крыльцом лежал Огонек, над ним вились мухи.

– Дед?!

Дед обернулся – рубаха на нем была разорвана во многих местах, сквозь огромную прореху на спине видны были свежие багровые отметины – поверх старых палочных шрамов.

– Злились, – сказал дед с трудом. Здоровый глаз его заплыл, дед смотрел на Юстина сквозь щелочку. – Сильно злились, Юстинка. Огонька пристрелили… Хотели могилу раскопать, да передумали. Скотину со злости забрали. Чуть дом не подпалили… Злились, в общем. Чуяли, что мы их дурим.

Юстин помог деду сесть на скамейку у колодца. Быстро вытащил воды, дал напиться; дед долго умывался, опуская разбитое лицо глубоко в ледяную воду. Утерся остатками рубахи; улыбнулся, обнажая редкие зубы:

– Молодцы мы, Юстинка. Сберегли тебя.

* * *

Вторая половина лета была солнечной. Время от времени с запада на восток пролетали бессчетные стаи ворон – где-то шли сражения, поставляли воронам добычу.

Наездники больше не показывались.

Дед отлеживался; ради него Юстин топил даже печку по вечерам. Деда вечно знобило; молока не было, яиц не стало, Юстин ловил рыбу и кормил деда ухой, с ужасом думая, что станет осенью и зимой. Голод?

Анита приходила каждый день.

– Я тебе поесть принесла, – сказала она однажды.

Юстин поперхнулся:

– Зачем? Я же не нищий…

– Ну ты же мне колбасу предлагал, – нимало не смутясь, возразила Анита. – Я тебе не как нищему, я как другу… И деда покорми.

У нее в узелке было копченое мясо, нарезанное тонкими розовыми ломтиками. Солоноватый сыр, подобного которому Юстин никогда не пробовал. Белый хлеб, такой нежный, что таял во рту без всякой помощи зубов. Желтоватое душистое масло…

– Откуда? – спросил дед.

– От верблюда, – сказал довольный Юстин.

Верблюда он видел однажды в детстве – на ярмарке.

* * *

Они сидели в границах круга, нарисованного на земле, и Анита рассказывала, что войско Краснобрового полностью разбито в сражении при речушке Белой, что армия его противника, Ушастого Звора, преследует князя и скоро нагонит его, и что предстоят большие перемены и потрясения…

– Куда уж больше, – сумрачно отвечал Юстин.

Дед понемногу выздоравливал – но все-таки очень медленно.

– Наверное, ты прав, – подумав, сказала Анита. – Всем, кто живет в глуши, все равно, кто там сидит на троне – Краснобровый или Ушастый Звор…

– Не все равно, – возразил Юстин. – Если Краснобровый останется – он через несколько лет захочет ответной драки, снова будет собирать по дворам тех, кто хоть сколько-нибудь подрос… Вон, деда забрали в рекруты, когда ему было пятнадцать.

– А сколько ему теперь? – спросила Анита, помолчав.

– Да уже за сорок.

– Да? – почему-то удивилась Анита. – Я думала…

И замолчала.

– Слушай, – сказал Юстин. – А про все это… Про эти сражения, про речку Белую, я даже не знаю, где она… Про все это ты от отца слышала?

– Ну, в общем-то, да, – нехотя призналась Анита.

– У него есть волшебное зеркало?

Анита поморщилась:

– Нет у него никакого зеркала. Ему не надо.

– Ого, – уважительно протянул Юстин.

– Ты вот что, – думая о своем, продолжала Анита, – ты своему деду – внук?

– Ну вообще-то, – теперь поморщился Юстин. – Вообще-то я ему приемыш.

– А родители твои…

– Нету, – сказал Юстин. – И не было.

– Ладно, – Анита не стала дальше расспрашивать. Опустила ресницы, раздумывая; Юстину ужасно захотелось потрогать ее щеку. Дотронуться до мягкого уголка чуть поджатых губ.

– Скажи, – проговорил он поспешно, прогоняя прочь недозволенные мысли, – скажи, а почему этого Звора Ушастым зовут? Это же вроде как насмешка. Наш бы Краснобровый ни за что не потерпел…

– Вот потому-то ваш Краснобровый разбит, а Ушастый за ним гонится, – со снисходительной улыбкой пояснила Анита. – Ушастый – он умный… У него уши большие, так он на шлеме себе велел выковать железные уши – еще больше. Чтобы в бою его всегда узнавали… И он никогда не собирает по деревням мальчишек на убой. У него своя армия, настоящая… Он красивый.

У Юстина неприятно царапнуло внутри.

– Ты его видела? – спросил он.

– Ну да, – призналась Анита. – Я раньше… Еще до того, как с тобой познакомилась… ходила через стеклышко к Звору в парк. Один раз с ним говорила… У него действительно большие уши. Но он все равно красивый.

– Что ж ты не осталась? – мрачно спросил Юстин. – С Ушастым своим?

Анита вдруг рассмеялась:

– Так здорово смотреть, как ты ревнуешь… Ушастый – ровесник твоему деду, ему тоже за сорок. Только выглядит он, конечно, куда как помоложе…

Юстину вдруг стало очень, очень грустно. Так грустно, что даже опустились плечи; он сбежал от рекрутского набора, трусливо сбежал, подставив деда под издевательства и побои. Он никогда не увидит поля битвы… Не того, где пируют вороны, а настоящего, где сходятся войска, где сверкает на солнце сталь и сразу ясно, кто герой, а кто слизняк. Где хрустят под конскими копытами кости – но поверженный снова встает, потому что так надо…

И, конечно, он никогда не увидит шатра, в котором собрались полководцы. Не увидит Ушастого Звора в его знаменитом шлеме, не увидит, как он проносится перед своей армией – не стадом сопливых мальчишек, а настоящей армией! – и выкрикивает слова звонкие и горячие, слова, от которых мурашки бегут по коже, от которых каждый солдат чувствует себя бессмертным…

Он проглотил слюну.

Всю жизнь он будет голодать и прятаться, копошиться в земле, удобрять плодовые деревья, продавать яблоки и вишни.

Может быть, собственноручно вырыв себе могилу, он безвозвратно сломал что-то в своей судьбе? Похоронил себя заживо? Может быть, следовало быть мужчиной – и явиться на призыв Краснобрового, чтобы хоть издали, хоть из-за леса копий поглядеть на Ушастого Звора?

– О чем ты загрустил? – спросила Анита.