Цитаты из книг автора «Марина Ахмедова»

Они разбились на длинную шеренгу, вошли в лес и пошли по узкой тропинке на безопасном друг от друга расстоянии. Войдя в лес, они оказались в зиме – здесь все еще лежал

– Мы уже взяли интервью у Дудаева, – похвасталась женщина. – Только у нас пленка закончилась, снять его не смогли. Ты говорила, у тебя есть пленка? – Так приходите вечером, я вам намотаю… – улыбнулась Наташа, она знала, что Дудаев до вечера в Ведено не задержится.

Отступила еще на шаг, под ногу попал осколок бетона. Споткнулась. Собаки медленно начали заходить со спины. Ускорила задний шаг. Нельзя им позволять оказаться за спиной. Наташа поднесла к лицу фотоаппарат. Собаки остановились. Не может быть! Нажала на кнопку, сработала вспышка. Прошла дальше. Собаки какое-то время не двигались, а потом снова ступили за ней. Снова поднесла фотоаппарат к лицу. Остановились. Они наелись человечины, но за месяцы войны успели четко усвоить – если человек подносит что-то к лицу и нажимает на кнопку, лучше не подходить. Она прошла несколько метров, пятясь назад, отпугивая собак вспышкой. Послышался шум подъезжающей машины. Она повернулась спиной к собакам и побежала на звук что было сил. И ей было все равно, кто сейчас едет по дороге – русские или чеченцы. Она выскочила наперерез БТРу. – Заберите меня, пожалуйста! Они меня сожрут! – закричала она. Машина остановилась. Из нее вышел русский военный в каске. – Что ж ты, дура, тут одна шастаешь?

Отступила на шаг. Нельзя поворачиваться к ним спиной. Нельзя бежать. Отходить мелкими шажками. Собаки снова принюхались и тонко завыли – предвкушали. Дворняги, нажравшиеся трупов и превратившиеся в людоедов. Наташа повела головой. Никого. Ее спасти мог только чудом появившийся на верхних этажах снайпер. Неужели на всей улице не найдется ни одного?

За спиной щелкнуло. Это был не лязг затвора. Наташа обернулась. Из кучи мусора, выгнув спины, выходила стая собак. Они нюхали воздух и мягко ступали подушечками лап по обломкам. Она попробовала их сосчитать – уже девять, и еще две показались из проемов уцелевшего фасада многоэтажки.

– Извини, я тебя сфотографирую… Кадр хороший… Посмотрев через объектив, она вздрогнула. У Иисуса были чеченские черты лица. Наверное, печатали в местной типографии, догадалась она.

Она шла по пыльной дороге, промятой гусеницами танков, осколки кирпича и бетона врезались ей в пятки. Ноги сами привели ее сюда. Наташа перелезла через груду битого камня. Вошла. Погладила обсыпавшуюся, объеденную снарядами стену. Постояла, здрав голову вверх и глядя на небо – купола больше не было. По небу плыли облака. Мирное небо… Глядя на него, невозможно было представить, что на земле война и каждый на ней живет сам по себе. Мир на небе. Война на земле. Иногда облака могут рассказать больше… Подняла с земли большой металлический крест с округлыми ушками, прислонила к стене. Крест был помят и заржавлен. Проволокой кто-то прикрутил к нему квадратную картонку. На ней голубело небо, расходились в стороны белые облака. Деревянный крест раскинулся по центру – лег на нарисованные облака. Рисованный Иисус распял руки, дважды прибитый к кресту – первому деревянному, и второму – ржавому, прислоненному Наташей к стене разрушенной церкви в городе Грозном. Она прижалась лицом к холодной ржавчине, заглянула в глаза Иисуса. – За что они тебя снова? – спросила она. – Нечестно, – сказала она. – Бог, – позвала его на ухо. – Ты меня хоть теперь слышишь? В церкви никого не было. Наташа долго смотрела на Иисуса Христа. Потом отошла от него на несколько метров.

– Я вас всех-всех прикрываю. Я большая. Меня на всех хватит. Я вас всех закрою и спасу… Автоматные очереди смолкли. Она лежала, раскинув руки, как курица крыльями обнимая детей, и напряженно вслушивалась в тишину. За окном хрустнуло стекло. Рядом с домом кто-то ходил. Хрустнуло еще раз. Послышались шаги, кто-то приближался. Дети прижались к ней так, будто хотели влезть в нее, спрятаться в ней самой. Хруст. Луиза тонко заскулила. – На… та…ша… – Это кошка, – тихо сказала она. – Кошка ходит. И собака. Спите. Закрывайте глазки. Захрустело у самого окна. Шаги стали отчетливей. Кто-то подошел к дому, и, казалось, сейчас этот кто-то заглядывал в окно, дышал на него испариной. Дети превратились в холодные неподвижные комочки. Перестали дышать, и сердца пятерых на кровати перестали биться, чтобы не выдать своего присутствия чужаку. – Блядь, – застучало в голове у Наташи. – Сейчас войдет и всех перестреляет. Блядь-блядь-блядь… Она уже представляла, как автоматная очередь вспарывает матрас, набитый овечьей шерстью, их мягкие руки и коленки. А потом перед глазами встали олени, одежды из шкуры и тяжелые черные волосы, разметавшиеся над костром. «Ты задашь ему свои вопросы…» «Там-там-там» – бубен. «Я сдерживаю снаряды… Снаряды сдерживаю»… Кто-то уходил. Шаги уносились дальше, и наконец наступила тишина.

– Луиза, Принцесса… Что такое? Послышался топот босых ног по деревянному полу. Магомед с Ризваном вскарабкались на кровать, спрятали лица в ее коленях и замерли. Двумя руками она прижимала к себе Луизу с Принцессой. «Тра-та-та-та-та-та» – автоматная очередь совсем близко. Зазвенело стекло. – Наташа… Наташа… – Тихо, – шептала она. – Мы ничего не боимся… Ничего не боимся… Она сжимала челюсти, чтобы дети не слышали, как стучат ее зубы. «Бум-м-м». Где-то вдалеке взорвалось, и дом вздрогнул, качнулся. – Наташа… – Тихо. Это далеко. Далеко… Вцепившись в ее мягкие коленки и руки, дети царапали ей кожу.

все равно ждал, грел обед на одного, нажимал на включатель и снова ждал, постоянно ждал. Профессия предполагала одиночество, и поэтому выбравший войну уходил из дома, чтобы побыть одному. Чувство одиночества его кололо сильней, чем других. И уже нельзя было сказать – он выбрал войну, потому что был одинок рядом с другими, или война сделала его одиноким, и теперь ему стало можно рисковать.