Глава 4. Женихи

За земляникой ходят рано, на рассвете, пока воздух еще свеж и пахнет ночью. На зеленой траве словно драгоценные камни сверкает роса, заливаются птицы, где-то в деревне кричат петухи, мычат просыпающиеся коровы. За ягодой пошли впятером: я, Славка, две сенные девки да охранник из отцовской дружины. Лес хоть и тихий, и к дому близкий, а четырех молодых девушек кто-то и обидеть может, да и волки порой к нам захаживают. К тому же с парнем интереснее – он и пошутить может, и корзины понести. Дело молодое: по дороге до рощи и повизжали, и побегали, и шишками покидались.

В роще березовой, где земляничные поляны, светло и ясно от белых стволов. Земля красна от спелой душистой ягоды. Пока собираешь, и наешься досыта. Каждая по большому туесу набрала, даже и Славка, а еще лисичками да маслятами, да рыжиками целую рубаху наполнили. Не землянику же высыпать? Вот и заставили парня рубашку снять, рукава завязали да грибов накидали. Как будто мешок вышло. Рубашку после маслят, конечно, на тряпки только, но кто ж за ягодами хорошую одежду надевает?

Мы со Славкой вон только юбки полотняные да рубашки надели, которые обычно в баню надевали – старые совсем. А деревенские и вовсе в нижних рубашках, подпоясавшись, вышли.

Хозяин леса сложностей не любит. Сам просто одевается – рубашка, портки да лапти, и тех, кто в его лес в шелках ходит, не жалует. Таких в трех соснах закружит, в болото заведет, шелка ветками изорвет. А кто к нему по-простому, с поклоном да приношением приходит, тех не обидит, отдарится грибами да ягодами. Да и молодых он любит куда больше, чем стариков. Говорят, и пошалить с девушками может, отчего некоторые незамужние с животами потом ходят. Только кажется мне, что это отнюдь не лешего заслуга. А девки обычно и ходят в лес чуть не голые – в одних рубахах на голое тело. Я, правда, такого непотребства не допускаю. Проследила, чтобы лиф и панталоны под рубахой у всех были. А то потом матушки наших служанок такой вой поднимут – не хозяин леса будет отвечать, а мы.

Я лешего ни разу не встречала, но на всякий случай и каравай хлеба оставила ему, и молока кувшин. Мало ли что может случиться.

И все равно Славку потеряли. Как в сказках – ягодка за ягодку, а её и рядом нет. Я как поняла это, обмерла. Неужто сбежала? Хотя… чтобы Славка без платья нарядного сбежала? Нашлась она довольно быстро. На лицо как была, так и осталась, юбка в порядке – выдохнула. Дай богиня, не с мужиком встречалась, а действительно, просто заплутала.

Людей почти нет, все на сенокосе. На речке еще накупались вдоволь, венки из цветов полевых плели, песни пели.. Так и возвращались домой: босые, с мокрыми косами, с венками в волосах, с мокрыми от росы юбками, с полными корзинами и в компании полуголого парня.

Самый лучший вид для встречи с женихом.

Митрий Волчек собой хорош. Не слишком высокий – с меня, но отменно сложенный, с орлиным профилем, русыми кудрями и белозубой улыбкой. И одет вроде просто: сапоги да штаны с рубахой, а видно: не простой человек, князь. Рубашка белоснежная, тонкого батиста, с кружевными манжетами, сапоги до блеска вычищенные, кушак шелковый. Рубашка по случаю жары на груди расстегнута, на груди шерсть рыжеватая торчит – оборотни всегда волосатые.

И тут я ему навстречу с корзиною, в рубашке застиранной до прозрачности, растрепанная да босая. Как бы не сбежал он от такой-то невесты! Не сбежал, смелый. Наоборот, корзинку у меня забрал, заулыбался сахарно. Где-то за спиной вздохнула Славка. У нее-то он корзину не принял.

Попросила его подождать, да с нами отобедать, а сама бегом в горницу – переодеваться, косы переплетать. На всякий случай мачеха Славку под запор обратно посадила – чтобы не опозорила нас. А я девку сенную совсем загоняла: зеленое платье не хочу, сливовое слишком мрачное, белое чересчур нарядное. Остановились на желтом в белую полоску, с широкой юбкой. Тоже сильно нарядное, но тонкое, рукав короткий и цвет мне к лицу.

К платью прилагалась кружевная пелерина, скрывающая рукава по локоть и прячущая грудь, но я ее надевать не стала – куда ее в жару? Да и что у меня той груди? Я ж девушка скромных статей. В волосы желтую шелковую ленту вплела, сережки янтарные в уши вдела, погляделась в зеркало – собой осталась довольна.

Обед столовой накрыли по-семейному. Скромно, но все свежее: свекольник холодный, рыба речная с белыми грибами, овощной салат да кувшин морса. Медовуху и наливки подавать не велела – не для летнего обеда они.

По случаю приезда гостя спустилась бабка, Волчека знавшая с детства. Весь обед она его и занимала, расспрашивая об урожаях, о здоровье всевозможных родственников, о соседских сплетнях.

Волчек терпеливо отвечал на вопросы, впрочем, ловко обходя некрасивые подробности всяческих происшествий. Нет, он не думает, что у кнесса Борового новая невестка вертихвостка и дурочка. Он нашел ее вполне воспитанной и скромной девушкой, а что она живая и веселая по характеру, так младший сын у Борового очень серьезный, даже угрюмый юноша, ему такая жена скучать не даст. Да, видел сына Василевского. На отца не похож? Да ведь он один-в-один покойный дед – взгляд тот же, и волосы торчком, и мосластый в деда. Словом, понравился мне Волчек.

После обеда вышли с ним прогуляться – к речке сходить, да на голубятню поглазеть. Что ж, нынче и поговорим.

Едва от дома отошли, Митрий сразу завез беседу.

– Милослава, ваш батюшка на днях к нам заезжал, – не стал тянуть Волчек. – Сказал, что согласны вы стать моей супругой.

– Я-то согласна, князь, – ответила я уныло. – Да нужна ли вам такая жена как я?

Волчек поглядел на меня недоуменно, нос его дрогнул. Принюхивается, знамо дело.

– Вы не беременны, – наконец сказал он.

Да они что, сговорились?

– А должна? – удивленно спросила я.

– А какая еще может быть причина для отказа от брака? – приподнял брови оборотень.

– Возможно, другой мужчина? – предположила я.

– Но вы же дали согласие! – пожал плечами Волчек. – Значит, готовы меня видеть своим супругом. Значит, я вам не противен. Да и не чувствую я запаха чужого от вас.

– Потому что мужчина этот давно в прошлом, – сказала я, а сама в двери голубятни нырнула.

Щеки горели огнем. Голова от страха кружилась. Митрий проследовал за мной в темное каменное строение.

– Милослава, я не понимаю, – сказал он, взяв меня за руку. – То ли вы мне отказываете, то ли спросить что-то хотите.

– Князь, у меня был мужчина. Один. Я не девушка, – бухнула я. – Вы вправе отказаться от такой невесты.

– Вы его любите? – спокойно спросил Волчек.

– Нет.

– Вы боитесь мужчин?

– Что? Нееет!

– Так в чем дело? Мила, я оборотень. У нас нет понятия девства. Но зато есть понятия верности. Ты будешь мне верна, Мила?

Он склонился к моему лицу так близко, что мне пришлось вжаться лопатками в холодный камень стены.

– Буду, – тихо ответила я.

– Ты меня не боишься? – Волчек приподнял мне подбородок не человеческим пальцем – волчьим желтым когтем.

– Ни капли, – выдохнула я.

– Прости, я волнуюсь, – пробормотал он, не делая, впрочем, ни малейшей попытки убрать от моего лица человечье-волчью руку. – А когда я волнуюсь, бывает вот так. Особенно в полную луну.

– Какие интересные возможности это открывает для брачного ложа, – прошептала бесстыжая я, до полночи читавшая Славкину книжку.

Глаза Волчека изумленно расширились, он явно не ожидал такого ответа. Я вложила свою руку в его деформированную ладонь и опустила ресницы. Неужели не догадается?

Еще как догадался: притиснул к себе, потянул за косы, прижался ртом к моим полураскрытым губам. Целовал он меня совсем не целомудренно: покусывал губы острыми клыками, сжимал пальцами талию (впрочем, не спуская рук ниже), вклинил колено между моих ног.

Не знаю, как далеко он бы зашел, а я бы ему позволила, если бы снаружи не раздался громкий нарочитый кашель. Мы отпрянули друг от друга как два подростка. Я спрятала лицо в ладонях – было и стыдно, и смешно.

Волчек убрал мои руки, заглянул в глаза:

– Тебе нечего стыдится, сладкая моя, – тихо, но убедительно сказал он. – То, что произошло – благословение для нас обоих. Я счастлив, что моя будущая супруга не прогонит меня из спальни в брачную ночь.

Я робко улыбнулась ему. Уж я-то как счастлива!

Кашель раздался снова, пришлось выходить. Возле голубятни стояла хмурая мачеха, нетерпеливо постукивая прутиком по подолу летнего платья. Она внимательно осмотрела меня: и мои, без сомнения, припухшие губы, и пунцовые щеки, и почти не измятое платье, на котором не было расстегнуто ни одной пуговки. Очевидно, результат ее устроил, поэтому она кивнула и устремила грозный взгляд на Митрия.

Каким непостижимым образом крошечная Линд, которая была оборотню по плечо, ухитрялась смотреть на него свысока? Волчек взгляд понял правильно, смущенно опустил глаза и, кажется, даже немного покраснел.

– Любите голубей, князь? – ласково поинтересовалась мачеха. – Есть ли у вас голубятня?

– Нет, кнесса, – вежливо ответил Волчек. – Я предпочитаю хищников. У меня в тереме есть соколятня.

– В таком случае, я бы порекомендовала вам гулять подальше… и не тревожить лишний раз нежных птиц.

Волчек согласно склонил голову, а потом, когда Линд отвернулась, нахально мне подмигнул.

С того дня Волчек заезжал ко мне довольно часто, оставался и на обед, и на ужин. Мы много гуляли и вместе ездили верхом по деревням. С ним было легко и спокойно, и я очень радовалась этому. Если нас и дальше будет связывать нежная дружба, жизнь моя в замужестве будет приятна. Славкины книжки разбудили во мне порочную женскую натуру.

Волчека я сразу рассматривала не как друга, а как мужчину, и с каждым днем все нетерпеливее ждала свадьбы.

Все чаще я позволяла ему не просто целовать себя в березовой роще, или на траве возле реки, или в конюшне, но сама с желанием и волнением отвечала на поцелуи, сама подставляла шею под горячие губы и острые клыки, а пару раз даже (сама не поняла как) запустила руки под его рубашку и зарылась пальцами в шерсть на его груди.

Если бы не бдение Линд, за которое мы оба были ей крайне благодарны, мы бы наверняка перешли черту. Отец, занятый своими делами, совершенно не замечал, что я порой выходила к завтраку в шелковом шарфике, скрывая царапины от клыков, но от зорких глаз Линд не укрылось ничего.

В один теплый августовский день она зашла в конюшню аккурат в тот момент, когда Волчек, нашептывая мне всякие глупости, поглаживал меня по груди, дерзко запуская пальцы в полурасстегнутый ворот некогда скромной блузки на пуговках. Я млела от его ласк, откинув голову и прикрыв глаза.

Наверное, мы могли бы, скрывшись от мачехи, предаться страсти до конца. Ничего сложного в этом и не было. Но нам нравились эти игры, это волнение, предвкушение чего-то большего. Обоюдным молчанием мы отложили самое интересное до брачной ночи, хоть с каждым разом сдерживаться становилось все труднее.

Линд, что не удивительно, была зла. Я, красная как рак, дрожащими пальцами застегивала пуговки на блузке, а Волчек задумчиво рассматривал паутину на потолке. Она сердито глядела на нас, подперев рукой поясницу, отчего ее аккуратный животик казался уже внушительным.

– Князь Волчек, – сурово сказала мачеха. – Мне кажется, что вы совершенно забросили своею стаю. Вам надо больше бывать дома. Как бы не вышло, что в один день вы вернулись в свой терем уже не князем, а жертвой собственной невнимательности. Да и дела хозяйские требуют постоянного присмотра. Я вынуждена настаивать, чтобы вы занялись подготовкой к семейной жизни… у себя в поместье.

Князь тяжко вздохнул.

– А ты, Мила, мне казалась куда более здравомыслящей девицей, – выругала Линд и меня. – Но, видимо, я зря надеялась на твое благоразумие. Отныне мы ждем князя Волчека на обед не чаще раза в неделю. Думаю, вы достаточно узнали друг друга, и никто боле не сомневается в том, что брак заключается по доброй воле.

Она так и не дала нам проститься, буквально выставив Митрия прочь. Не сказать, что я на нее обиделась. Во-первых, она была в своем праве, во-вторых, я и сама видела, что еще немного, и у нас обоих не достанет терпения дождаться свадьбы. Казалось, осталось вытерпеть каких-то полтора месяца, и эти дни не будут для меня мучительны.

***

Стояла самая благодатная пора года – исход лета.

Забот было невпроворот: в лесах созревала черника, грибов было великое множество, во дворе горой лежали пузатые тыквы, огромные кабачки, стояли корзины со сливой, черешней, вишней, краснели груды яблок. Всё это надо было перебирать, мыть, варить варенье либо солить на зиму. Да, зимой меня уже здесь не будет, но я не сомневаюсь, что я всегда смогу прислать людей за нужными мне припасами.

Из деревни вызвали в подмогу еще женщин. Никто не роптал на лишние работы, хотя и у деревенских самих было чем заняться. Отец своих людей не оставлял в час голода, зимой каждый мог попросить у нас и горсть замороженных ягод, и сушеных грибов на похлебку, и тыкву либо кабачок.

Господский дом всегда запасал продукты на случай голодных зим. Утром мы бежали в лес с туесами, днем перебирали ягоды, чистили и резали грибы, вечером варили варенье. Часть припасов традиционно откладывалась для осенних ярмарок, часть – для обмена со степью. Овощи и фрукты, которые выдерживали долгое хранение, спускались в погреба и сухие подвалы, укладывались в кладовые.

Работали все – и Славка, и беременная мачеха, и бабка. Бабка уже не могла перебирать ягоды и чистить грибы, но нанизывать их на нити и развешивать во дворе подобно зимним украшениям у нее получалось очень ловко.

Погода нас баловала – дождей было немного, днем было тепло, солнце больше не палило, а лишь ласкало. Ночи еще не были холодными, впрочем, мы этого почти не знали – засыпали, едва касались перины. А поутру снова в лес, или собирать бесконечные огурцы, или дергать морковь…

Закончились ягоды, собраны вишни да сливы – пришла пора жать хлеб. Двор наш опустел. Из мужчин в доме остался дядько Михайло и один дружинник с оружием – на самый крайний случай и в помощь женщинам. Хлеб хлебом, а надо и капусту солить, и огурцы, и яблоки на чердаке раскладывать. Бедный дружинник, наверное, упахивался почище тех, которые работали в поле – ни минутки у него свободной не было.

Славное выдалось лето! Дождей было впору, урожай собрали богатый. Погреба и подвалы забиты под самый потолок, даже пришлось строить еще один сарай.