Работа в поле куда тяжелее, чем в огороде. Там хоть от жары под деревом укрыться можно, да и колодец рядом. И мать то лепешку вынесет, то молока попить. А тут – как с утра размахались косами, так до полудня и идешь. Пот разъедает глаза, во рту пересохло, спину ломит, пальцы онемели. Рубашка мокра насквозь. Машка давно сомлела: побелела, закачалась. Отец усадил ее под яблоней отдыхать. Отец глянул встревоженно на меня, но я слабости не показывала. И без того меня в семье меньше всех любят, так еще и жалеть будут? Нет уж, я справлюсь!
И справилась ведь! Степка к полудню прибежал, обед принес – каши с мясом, да репы вареной, да квасу. Я ела неохотно, через силу. Устала очень. Даже жевать сил не было. А Машка уж отдохнула, посвежела. Вот уж и смеется, зубами белыми сверкая. Мы и сами, на нее глядя, улыбаемся: до чего ж хороша!
– Устала, Янушка? – спрашивает отец. – Посиди еще. А то домой бегите, хватит с вас.
– Да мы вилы возьмем сейчас, равнять будем.
– Добро.
Степка все еще сидел под яблоней. Ему домой не хотелось, там мать заставит за малышом смотреть. Больше-то некому. А тут отец косится, но молчит. Можно и на траве полежать, и палочкой землю поковырять, и жуков половить, и ворон посчитать. Машка тоже не спешила ни за вилы хвататься, ни домой бежать: дома-то для девки работа никогда не заканчивается.
Я же понимала, что мужчины тоже устают, им помощь нужна, поэтому стряхнула с плеч усталость и поплелась ворошить укос.
Когда небо закрыла черная тень, я подняла голову первой и ахнула: к нам приближалось древнее злобное чудище: огромная крылатая япшурица, зеленая, что трава в низине. Не как в сказках, с одной только головой, и огнем не пыхала, но я все же испужалась до икоты. Особенно потому, что мчалось чудище поганое на детей: на Степу и Машу. Отец, дед и братья были далече, они подняли косы и с криком помчались к нам, но я была ближе. Отбросила вилы в сторону, завопила дурным гласом и вспыхнула вся от страха, круто на злости замешанном. За себя не боялась, а младших в обиду не дам!
Что чудищу огромадному наши косы и вилы? Оно же размером с несколько домов, а чешуя у него – железная! Не убить его вилами. Огнем тоже не убить, да только я внутри птицу-огневицу удержать не сумела. Она сама вырвалась, как из клетки, замахала крыльями, заклекотала грозно и словно муравей на волка – ринулась на недруга.
Поле сухое вспыхнуло разом, затрещала вокруг стена пламени… и разом трава зеленая восстала, спутала меня, к земле прижала силою. Неприятно, даже больно. Я завопила, растопырила пальцы, вскочила… и вдруг поняла: стою я совершенно голая (и рубашка, и сарафан сгорели мигом) супротив незнакомца, высокого и синеглазого, в черном как ночь одеянии. Трава опала, огонь потух. А ни япщурицы летучей, ни птицы-огневицы нет больше.
Вскрикнула, присела быстро, волосами укрываясь. Подбежал отец, на ходу скидывая потную рубаху и меня укутывая, следом дед и братья. Встали стеной, меня от взора незнакомца закрывая.
– Жар-птица? – выдохнул синеглазый. – Откуда? Они же давно вымерли! Вот уж диво!
Я зажмурилась.
– А ну, кто такой? – грозно спросил отец, тыкая в синеглазого косой. – Что от детей моих хотел?
– Убери железку, пока цел, – посоветовал незнакомец. – С миром прилетел. Не признал, что ли? Дракон я. Из дома Темного леса. Не трогал я твоих детей. Спросить хотел…
Медленно и неохотно отец склонил буйну голову. Кланялся в ноги он только батюшке-царю, а больше никому.
– Спрашивай, владыко.
– Засуха у вас? Дождя просите?
– Не то, чтобы засуха, – проворчал отец, выдыхая. – Но дождь надобен давно. Колодцы уж измельчали, лес сухой стоит. Одна искра и…
– Жар-птица пролетит, и не будет леса. Поля, наверное, тоже, – хмыкнул дракон. – Ишь ты, какая грозная!
– Нравится девка? – отец вскинул голову. – Забирай взамен на дождь!
Что? Как это – забирай?
– Одни беды от нее, огнем пыхает, ночами полыхает. Избы горят, люди злое говорят. Скоро соберутся и выгонят девку в лес, а то и в колодце утопят.
– Отец! – простонала я, не веря. – Да что горит-то?
Не было ведь ничего, я осторожная! И не видел никто! И лес однажды только горел, так я ребенком еще была!
– Молчи, ведьма, – не преминул меня одернуть дед. – Голову не поднимай, проклятая!
– Не пойму что-то, зачем мне жар-птица? – скучающе протянул синеглазый.
– Так вы ж все равно красивых да одаренных дев забираете. Нешто некрасива? Аль силы в ней мало?
– Красива, – признал дракон. – Только…
– Так чего ждать смотрин? Тебе – дева-птица-огневица. Нам – дождь да урожай.
Я посмела поднять глаза, выглянуть из-за отцовской спины. Дракон выглядел растерянным.
– Утопят в колодце, – повторил отец, упрямо набычившись.
– Ладно, я понял. Забираю красавицу в обмен на хороший урожай. Честная сделка.
Я стояла ни жива ни мертва. Не думала ни гадала, что меня в чистом поле беда поджидает. Родная семья отдает чудищу поганому!
– Помилуй, батюшка, – повалилась я в ноги родителю. – Своей рукой убей, только прочь не гони!
Дед звучно сплюнул на землю, а отец рывком схватил меня за плечи и поставил на ноги, оправляя задравшуюся мужскую рубаху.
– Не позорься, Янинка. Для твоего же блага. Здесь тебе жизни все равно не будет. Или ты деревню спалишь – и в омут. Или ждать не станут, убьют по-тихому. У драконов спокойнее. Служить им будешь, терем мести или деток нянькать. Глядишь, и научишься чему полезному.
Я поняла, что жалеть меня никто не будет. Отец, наверное, желал мне добра, но от его предательства в груди жгло огнем, а кончики пальцев покалывало. Видно, и взаправду подчиниться нужно, не то поле спалю. Очень хочется.
– Что же, птичка, верхом ездить умеешь? – угрюмо спросил дракон.
– Кто ж не умеет-то?
– А без седла?
– И без седла. И на лошади, и на осле, и на козе, и на поросе пробовала. На драконе, чай, не сложнее.
Взгляд странного мужчины стал еще темнее, он дернул щекой и скомандовал:
– В сторону отходите!
Мы его послушались, шарахнулись. А потом вдруг высоко взметнулась из сухой земли зеленая трава, оплетая дракона, скрывая его. Миг – и нет боле человека, только япшурица поганая лапами сучит.
– Полезай верхом, дочь.
– Да поняла уже.
Не обнявшись, не поклонившись отцу напоследок, я упрямо вскарабкалась чудищу на загривок. Горькая обида застилала глаза, не верилось мне, что никогда больше я матушку и младенчика ее не увижу. Дед откровенно улыбался щербатым ртом, отец хмурился. На лице Евсея тупое удивление. Ко мне он любви никогда не питал, но и не задирал, защищал даже порою. Впрочем, вряд ли он бы стал меня из омута вылавливать. Машка же со Степкой смотрели с любопытством и даже восторгом. Им все было в новинку.
Япшурица взмахнула крыльями, я крепко вцепилась в костяной нарост на ее башке, прижалась грудью к шее – словно и в самом деле на неоседланном жеребце сидела. И мы скакнули – чисто как через канаву, только вверх. Не приземлились на землю, а наоборот – выше и выше забирались. Ну, я однажды тоже так пробовала, да вовремя опомнилась. Мне над лесом нельзя: ежели хоть одно перышко упадет, то все, был лес – и нет его. Поэтому, как бы ни хотелось расправить крылья и слиться с ветром, я заставила себя вернуться.
Драконам всяко проще. У них чешуя холодная и не сыплется.
А я решила, что ну их всех в баню – и деда, и батьку жалостливого, и всех соседей, которые на меня пальцем показывали, и детишек, что любили из-за угла на меня ведро воды выплеснуть. Ни по кому скучать не буду, только по матери, но у нее еще детки остались, потоскует и забудет. Да и неизвестно еще, не сожрет ли меня эта тварь, на спине которой я лечу.
А небо – вон оно подо мною. И мы летим прямо в облако, и никогда в жизни со мной чудес подобных не бывало, а потому я закидываю голову и хохочу от восторга. Ветер выплел ленту из косы и растрепал волосы. Отцовская рубаха хлопает на мне, рвется прочь. Зябко? Да. Но в этом тоже есть восторг и счастье. Я лечу над облаками, я устремляюсь выше и выше, и внизу уже не разглядеть даже нашей деревни. И оказывается, что мир куда больше, чем я думала, он не заканчивается за лесом, за рекою. И Китеж – вовсе не центр всего мира. Да его вообще сверху не видно.
Летели долго. Восторг окончился, остался лютый холод и тьма. Больше всего я боялась задремать и свалиться в бездну, но видно не судьба умереть столь легкой смертью, потому что вдруг перед нами возникла огромная зеленая гора, плавающая по небу. Я и раньше видела замки за облаками, но мне не верили, смеялись. А теперь знаю: все чистая правда. Вовсе я не лгунья и не выдумщица!
Дракон летел прямо в гору, и я зажмурилась, но ничего страшного не произошло. Мы просто опустились на каменной площадке. С удивлением я увидела, что то, что казалось мне горой, вовсе и не гора, а ступенчатый сад дивного великолепия. На нижней площади росли всевозможные деревья. На некоторых были цветы, на иных – спелые плоды.
Дракон нетерпеливо выгнул спину, явно предлагая мне спуститься, да вот незадача: я пальцев расцепить не могла. Мало того, что они заледенели, так еще и застыли от усилий, что я прилагала, удерживаясь на костлявой спине. А ноги? Я ж на ноги не встану, упаду!
Раздался громкий хлопок, и меня будто отбросило в сторону, прямо в кусты. Впрочем, упругие ветви не позволили мне упасть, бережно приняв в свои объятия.
– Велизар! – раздался возмущенный глас, и из каменного дворца выскочила девчонка не старше меня на вид. – Кого ты приволок?
Никак, жена? Ох, что будет!
– Да вот, пришлось, – буркнул недовольно дракон – уже в облике человека счищающий с черных рукавов пылинки. – Сказали, или забирай невинную деву, или мы ее в жертву тебе, великому и могучему, принесем.
«Сестра», – сразу поняла я. С женами так не разговаривают, а этот вот точно так же, как Евсей, смотрел и красовался. Не то шутил, не то дразнился, кто их, мужиков, разберет?
– В же – е-ертву? – ахнула девушка. Надо признать, прехорошенькая, с толстой косой до пояса, с ясными синими глазами и румяными щечками. – Ах, бедняжка!
И бросилась ко мне.
Я сделала шаг назад, запутываясь в кустах, вскинула руку – мало ли, что этой… драконьей сестрице в голову придет, а братец рявкнул:
– Не подходи, это огневица!
Синеглазая так и застыла на дорожке, хлопая ресницами.
– И девица, и жар-птица? – изумленно переспросила она.
– Именно. Большая, сильная, горячая.
– Понятно, почему ее в жертву решили принести, – усмехнулась девушка, отступая. – Много деревень сгубила?
– Не успела, кажется.
– А почему она… не одетая?
Щеки у меня вспыхнули. Стыдно стало, что не передать. Хоть и не голая, а в мужской рубахе, но уж не в сарафане.
Девица-драконица была в парчовом платье, лазоревом, золотой нитью расшитом. На ногах – сапожки, тоже лазоревые, в косе лента желтая, как солнышко. Ох и хороша! Царевна, не иначе.
– Сгорела одежда, – брюзгливо скривил губы дракон. – Обычная, не зачарованная. Да и обращаются огневицы обычно спонтанно, бессознательно.
Я хотела было сказать, что я в облике птицы разум не теряю, особливо если страх или гнев унять, но промолчала. Меня ведь не спрашивал никто ни о чем. Место свое знать надобно, так дольше проживешь. Они – драконы, маги, наши благодетели. Выше царя стоят. А я кто – девка деревенская, да еще и порченная.
Поэтому норов свой усмирила да в ноги синеглазой поклонилась:
О проекте
О подписке
Другие проекты