– Нет. Но если бы даже и была иноверка, я всё равно женился бы на ней. Кто какому богу поклоняется, мне безразлично.

– Как это безразлично?

– А вот так. Знаешь, сколько я за годы войны съел сала, свиного бекона? О-го-го! Так что рай для меня всё равно закрыт.

Зухра всхлипнула, покачала осуждающе головой. Селим подошёл к матери, обнял за плечи.

– Ну что ты, успокойся. Я ведь просто пошутил. Собери мне лучше что-нибудь в дорогу.

– А ты разве уезжаешь?

– Да, прямо сейчас. Меня с работы отпустили лишь на один день.

– А как же отец?

– Что отец? Проведал его. Слава богу, жив, здоров.

– А с ней как же быть?

– Не знаю. Мы виделись, поговорили. Я дал ей понять, что она мне не нужна, сказал, что люблю другую.

– О, Аллах! Весь аул только и говорит о ней да о нас.

– Не обращай внимания, на то людям и даны языки.

– Но ведь стыдно…

– Почему стыдно? Разве мы что-нибудь украли? Совершили преступление?

– Всё равно нехорошо как-то получается. Ты был таким завидным женихом. А теперь…

– А что теперь? Холостой мужчина всегда завидный жених.

– Ты шутишь, сынок. А нам каково?

– Ничего, мама, всё обойдётся. Ты только не обижай Марину. Она неплохая женщина. Если бы я хоть немного любил её, обязательно женился на ней. А без любви… Зря отец старается.

– Да разве можно такую любить… И как это удалось ей соблазнить тебя на фронте, не понимаю.

Селим ничего не ответил. Взяв кружку и ведро с водой, он вышел во двор, разделся до пояса, умылся. Чтобы окончательно разогнать сон, оставшуюся воду вылил на голову. Вернувшись на кухню, положил в портфель свёрток с едой, обнял мать.

– Ну, я пошёл. Счастливо оставаться!

Зухра молча проводила его до ворот.

Амир-Ашраф заснул лишь на рассвете и чуть было не проспал утреннюю молитву. Его разбудила Зухра, внеся в комнату кувшин и таз с водой. Совершив омовение, Амир-Ашраф торопливо вышел из дому.

Вернулся он из мечети быстро – на годекан не заходил. Уединившись в своей комнате, стал обдумывать предстоящий разговор с Селимом.

– Подать чай? – спросила Зухра, приоткрыв дверь.

Амир-Ашраф всегда по утрам пил калмыцкий чай. Но на этот раз от чая отказался.

– Не надо. Селим встал?

– Встал. И давно уже уехал.

– Уехал?!

– Да. Ему надо быть на работе.

– Как же так?.. Не поговорив, не попрощавшись с отцом? – сердито произнёс Амир-Ашраф. – Ну, ничего, я сам поеду к нему!

Марина тоже поздно встала в это утро. Лицо её было бледным, глаза воспалены – она не спала почти всю ночь.

Зухра уже успела подоить корову и буйволицу – Марине оставалось лишь убрать в хлеве, покормить кур, подмести во дворе. Делала она всё это автоматически, надеясь за работой отвлечься от гнетущих мыслей. Любовь к Селиму, притуплённая временем, после ночного разговора с ним вспыхнула в её истерзанной горем душе с новой силой.

Вернувшись из кунацкой в свою комнату, Марина сжала голову руками и прижалась горячим лбом к холодному оконному стеклу. «Всё, он любит другую… Никаких надежд не осталось. Мрак в комнате, мрак за окном, мрак в душе… Зачем жить, если ничто не радует вокруг?.. Да, я стала рабыней своих чувств и ничего не могу поделать с собой. У меня уже нет сил бороться со своей любовью… А ребёнок?.. Как же я забыла о нём? Нет, надо жить! Жить ради сына!..»

Марина долго не выходила из своей комнаты – боялась встретиться во дворе или в доме с Селимом.

Настроение у всех в этот день было мрачное, подавленное. Каждый занимался своим делом молча.

Днем Марина немного успокоилась. Она всегда была грустной. А теперь к этой грусти прибавилась ещё и какая-то мягкая покорность. Весь день она занималась домашней работой. Стирала бельё, готовила обед. Вычистила валявшиеся в чулане медные котлы, и они засверкали в лучах солнца.

Вернувшись с базара, Зухра набросилась на мужа:

– Что ты наделал? До чего довёл нас?! Хоть на улицу не выходи!..

– Объясни толком, что случилось? – спокойно спросил ее Амир-Ашраф.

– О, Аллах! Как будто ты не знаешь, что случилось! Все смеются над нами: мулла привёл в дом свинарку, из её рук еду принимает, а потом за Коран берётся…

В комнату вбежал Амирчик; забравшись к деду на колени, он со страхом стал смотреть на бабушку.

– Перестань кричать, внука испугаешь! – сердито топнул ногой Амир-Ашраф.

Но Зухра не унималась:

– Ты только и думаешь о ней. А меня, детей своих совсем не замечаешь. Когда она уедет? У меня уже нет сил терпеть её в доме. Пусть поскорее убирается к своим свиньям!..

Амир-Ашраф встал, отвёл внука к Марине. Вернувшись в свою комнату, схватил стоявший у двери посох.

– Значит, хочешь, чтобы она поскорее убралась к своим свиньям?! Ах ты, карга старая!..

Марина слышала в своей комнате разговор Амира-Ашрафа с женой. И хотя не понимала, о чём они говорят, чувствовала, что скандал в доме возник снова из-за неё.

Амирчик просился в комнату к дедушке, но Марина не пустила его. Когда совсем стемнело, она покормила сына, уложила спать.

Не зажигая света, Марина сидела на кровати рядом с уснувшим сыном и, скрестив руки на груди, смотрела в окно. Покрытые снегом вершины гор с покатыми склонами казались ей волнами огромного каменного моря. Марина испуганно поёжилась от мысли, что вот сейчас этот тяжёлый, каменный вал накроет её с головой, спрячет навсегда в своей пучине.

Она встала, распахнула окно, подставила лицо прохладному горному ветерку. Постояв немного у окна, разделась, легла на кровать рядом с сыном. Закрыла глаза и представила луга, перелески, разбросанные по берегам красавицы Оки. Вспомнила свои детские и девичьи годы.

Рязань, Россия… Всё осталось там: и добрые соседи, и подруги, и могилы матери и бабушки… Зачем она приехала сюда? Зачем?.. Чтобы сын увидел отца? Увидел дедушку, бабушку, тётю, дядю?.. Увидел. И они полюбили его. Ну а что дальше? Как быть ей?.. Что приобрела здесь она? Селиму не нужна. Зухра и Умму сторонятся её. Правда, Амир-Ашраф заботится о ней как о дочери и не даёт в обиду. Но ведь этого мало. Нет, надо поскорее уезжать отсюда.

Права была соседка бабка Ульяна, сказавшая на прощанье: «Зря покидаешь, милая, родной уголок. Ведь дома и стены помогают». Как там живётся ей? Совсем одна. Ни сыновей, ни внуков. Всех забрала война… А как поживают подруги? Всё так же собираются по вечерам на берегу Оки? Веселятся, поют песни. Может, и замуж кто-нибудь за это время вышел… Почему же она до сих пор никому не написала письмо? А о чём писать? Что хорошего может она сказать землячкам о своей жизни?.. А правду писать стыдно…

Вспомнились прощальные слова председателя колхоза Степана Егоровича:

– Ты, Маринка, езжай за своим счастьем, коли надеешься его найти. А ежели что не так, возвращайся немедля, такие работницы, как ты, нам всегда нужны. Не забывай, где ты родилась, где сделала первый шаг по земле…

Да, надо возвращаться в свою деревню. Ничего, как-нибудь проживут с Амирчиком. Подруги помогут, в беде одну не оставят…

Придя окончательно к такому решению, Марина сомкнула веки. И наконец уснула.

Но спала она недолго. Едва забрезжил рассвет, встала. Оделась. Хотела было, как всегда, пойти подоить корову, буйволицу, убрать в хлеве и во дворе, но передумала. Стараясь не разбудить сына, сложила в чемодан свои и его вещи, села на кровать и стала прислушиваться к шагам в доме. «Это пошла по воду Умму… А это Зухра взяла ведро и отправилась доить корову… Снова шаги Умму… Принесла воды. Сейчас растопит печь и заварит зелёный калмыцкий чай…»

По утрам все в доме пили этот чай с овечьим сыром и сливочным маслом. Пила его и Марина. В первые дни она никак не могла привыкнуть к этому солёному, жирному чаю, разбавленному молоком буйволицы и приправленному мускатным орехом. Но постепенно привыкла, и теперь он казался ей очень вкусным, сытным и бодрящим. «Шаги Керима… Пошёл в комнату отца… Вот шаги Умму… Понесла им пиалы с чаем…»

Мужчины в доме ели отдельно, в комнате Амира-Ашрафа, а женщины – на кухне. Через некоторое время снова послышались шаги Керима. «Отправился на работу, – поняла Марина. – А это Амир-Ашраф, постукивая посохом, торопится в мечеть…»

– Пора, – прошептала Марина.

Она наклонилась над сыном, разбудила его. Сонный Амир, щурясь от ярких лучей солнца, протянул к ней ручонки. Марина не спеша одела его, потом начала убирать постель.

Амирчик выбежал в коридор, направился к комнате деда. Не найдя его там, пошёл на кухню. Умму усадила его за низенький столик, стала кормить.

Когда Марина, держа в руке чемодан, вошла на кухню, Зухра и Умму удивлённо уставились на неё.

– С добрым утром, – тихо сказала Марина и, не дожидаясь ответа, добавила: – Я уезжаю. Прощайте!

– Куда? – Умму отставила пиалу с чаем, из которой поила племянника.

– Домой, на родину, – грустно улыбнулась Марина.

– Домой?

– Да, в свою деревню.

– Зачем?

– Жить там буду, на работу вернусь…

– А сынок? – Умму нежно погладила племянника по головке.

– С собой заберу. Не оставлю же я его здесь. Сын – это моя единственная радость.

Зухра, не знавшая русского языка, не понимала, о чём говорит с дочерью Марина, но, видя в руке её чемодан, догадалась, что она покидает их дом.

Зухра растерялась, не знала, что ей делать, что сказать на прощание.

– Садись, поешь перед дорогой, – кивнула Умму на стол.

– Спасибо. Не хочу. Да и некогда. Надо торопиться, чтобы успеть на попутную машину. – Марина вздохнула. – Простите, если что не так… Я старалась, но… Передайте моё спасибо отцу за хлеб, соль, за заботу обо мне… Я напишу вам, как доберусь до дома.

И Зухре, и Умму стало вдруг жаль Марину. Но ещё больше им стало жаль маленького Амира, к которому они уже все привыкли, которого полюбили.

– Может, подождёшь папу? Попрощаешься с ним… – тихо произнесла Умму.

– Нет. Я боюсь прощаться с ним, боюсь, что не выдержу, заплачу и… Нет, так будет лучше. Он всё поймёт и не осудит меня. Я никогда не забуду его. Пусть в гости к нам приезжает. Ему понравится в нашей деревне. У нас люди хорошие, такие добрые, как ваш папа.

Марина поставила чемодан на табурет, протянула руки к сыну. Амирчик, бросив деревянную ложку на стол, подбежал к ней:

– Пойдём гулять? Да, мама? Гулять?..

Марина подхватила сына, прижала его к груди правой рукой, в левую взяла чемодан.

– Да, Амирчик, мы пойдём гулять. Покатаемся сначала на машине, потом на поезд сядем. Помаши бабушке и тёте ручкой. Скажи им «До свидания».

Амирчик обнял мать за шею и, повернув головку к Зухре и Умму, громко, на весь дом, крикнул:

– До свидания!

– Прощайте… мама, – прошептала Марина.

Слово «мама» она произнесла надрывно, с болью. С того дня, когда погибла её родная мать, она никого ещё так не называла.

Сердце Зухры дрогнуло. Протерев рукавом повлажневшие глаза, она подошла к Марине, поцеловала её в щёку, затем так же молча поцеловала внука и выбежала из кухни.

Умму проводила Марину до калитки.

– Пиши нам… Не забывай… – сказала она дрогнувшим голосом на прощание.

После утренней молитвы Амир-Ашраф направился к Али-Султану.

Старый партизан окапывал в саду яблони.

– О, брат мой! – воскликнул Али-Султан, увидев друга. – Рад встрече с тобой! С чем пожаловал? Почему такой печальный?

– Как же мне не печалиться, если жизнь переполнена неприятностями, – вздохнул Амир-Ашраф. – В доме стало как в аду. Вконец взбесилась моя старуха. Днём и ночью одно на уме: зачем приютил свинарку в доме. Говорит, что весь аул смеётся надо мною. Вот я и пришёл к тебе, Али-Султан, чтобы выяснить: откуда стало известно людям о том, что Марина работала свинаркой? Ведь об этом знали ты, я и Селим. Селим не мог никому сказать. Значит, распустил слух кто-то из нас двоих.

– Брат мой, неужели ты думаешь, что это дело моего языка?

– Я верю, что никому из посторонних ты об этом не говорил. Но ты мог поделиться нашей тайной со своей Набат.

Али-Султан задумался, припоминая, говорил ли он жене о том, что Марина работала в деревне свинаркой или нет.

– Быть может, и моя вина в том есть, – пожал плечами Амир-Ашраф. – Надо было ещё раз предупредить тебя о нашем уговоре: жене – ни слова. У женщин всегда язык работает лучше, чем голова. Ты ведь знаешь старую притчу о том, что разум человеческий каждое утро в момент пробуждения обращается с мольбой к языку, чтобы он поменьше двигался и больше держался за стиснутыми зубами: из-за чрезмерной подвижности языка страдать потом приходится голове. Разумный муж не должен доверять жене сокровенные тайны. Не зря говорят: муж должен выслушать жену и сделать всё наоборот. Стоит жене рассказать о чём-нибудь хотя бы одной своей приятельнице, как об этом тут же узнает весь аул.

Али-Султан развёл руками:

– Прости, брат мой, возможно, я и проболтался жене. Ты же знаешь мою Набат. Если захочет что-нибудь выведать, так приластится, что и не заметишь, как самое сокровенное вытянет из твоей души. Но мне казалось, что ничего тайного в этом давно уже нет. Ведь всё раскрылось само собой, и ничего плохого в твоём поступке я не вижу.

– Я был уверен, что совершаю доброе дело. И теперь не сомневаюсь в этом. Но почему всё оборачивается против меня? Почему люди осуждают меня? Почему даже моя старуха не хочет понять меня? – с горечью произнёс Амир-Ашраф.

– Не обращай внимания на это. Те, что сильнее нас разумом, всё поймут, те, кто мыслят так же, как мы, не осудят, и только глупцы могут причинить неприятности.

Когда Амир-Ашраф беседовал с Али-Султаном в саду, Марина с сыном подошла к дороге, ведущей в город, и стала ждать попутную машину.

Едва Амир-Ашраф ступил на порог своего дома, как из двери выскочил встревоженный Керим.

– Марина ушла! – крикнул он.

– Что такое ты говоришь? Куда ушла? – не понял сына Амир-Ашраф.

– От нас ушла. С сыном Амиром. Решила уехать.

– Кто тебе сказал?

– Мать.

– Когда же она ушла? – заволновался Амир-Ашраф.

– Недавно. Я пришёл с работы, чтобы потеплее одеться, и не застал их уже дома. Побегу, может, они ещё не успели уехать.

– Беги, сынок, побыстрее беги! Верни их! – крикнул Амир-Ашраф вслед Кериму и сам поспешил за ним.

Взобравшись на вершину холма, он облегчённо вздохнул.

Марина сидела с его внуком на огромном валуне, у дороги, вьющейся под гранитной стеной. Рядом, на другом камне, стоял чемодан. Заметив бегущего дядю Керима, Амир соскользнул с колен матери и бросился ему навстречу. Подхватив племянника на руки, Керим подошёл к Марине, о чём-то заговорил с ней.

Амир-Ашраф, опираясь на палку, спустился с холма, направился к ним. Принял внука из рук сына и, прижав его к своей груди, сказал, переведя дыхание:

– Дочка, так не надо… Нехорошо… Я любит Амирчик… Амирчик мой внук… Ты наш дочка… Зухра дурной баба… Она станет хороший… Селим будет хороший папа. Керим хороший… Умму хороший… Идём домой…

Амир-Ашраф говорил так взволнованно, так проникновенно, что Марина не удержалась от слёз.

– Не плачь, – стал успокаивать её Керим. – Мама станет доброй. Скоро она привыкнет к тебе, и всё будет хорошо. Уверяю тебя. Пойдём домой, и больше так не делай.

– Нет, мне лучше уехать. Ну, кто я в вашем доме? Приживалка с ребёнком. Скандалы и ссоры из-за меня. Нет, я уеду. Не пропаду в деревне. А тебе и папе буду писать. Мы ведь родственники. Я никогда не забуду ваше тёплое отношение ко мне.

– Напрасно ты всё это говоришь. Отец не отпустит тебя. И не надо его обижать. Он не вынесет, сляжет снова.

Разве ты не видишь, что он теперь только внуком и живёт? Он сделает всё возможное, чтобы в доме воцарился покой.

Амир-Ашраф, прижимая к груди внука и опираясь на посох, направился к аулу.

Керим подхватил чемодан Марины:

– Пошли. Дома обо всём поговорим.

Марина, понурив голову, побрела следом за Керимом.

Войдя в дом, Амир-Ашраф опустил на пол внука, дал ему горсть леденцов и молча отправился в свою комнату. Вскоре он позвал к себе жену и дочь. Когда они вошли, Амир-Ашраф строго посмотрел на них и, потрясая посохом, сказал:

– Запомните: до тех пор, пока я буду жив, эта русская женщина, мать моего кровного внука, будет здесь пользоваться равными правами с вами. Если вы опять станете относиться к ней плохо, я оформлю дом, в котором мы все живём, на имя её сына, нашего внука, первого продолжателя моего рода. Это я сделаю независимо от того, будет с ней жить Селим или нет. И в любом случае Марина останется в моём доме на положении второй дочери. Я считаю, что она ничем не хуже самых лучших наших женщин. А теперь без всяких возражений идите, помня то, что я сказал. Болтовню уличную и сплетни бабские отныне оставляйте за воротами дома.

Зухра и Умму, не обронив ни слова, вышли.

Амир-Ашраф пригласил к себе Марину и сказал ей, что отныне она его вторая дочь, что теперь никто не посмеет обидеть ни её, ни ребёнка. И что он поможет ей найти своё счастье в жизни…

После этого события в доме Амира-Ашрафа воцарился мир – хрупкий, ненадёжный, но всё-таки мир.