Часть 4

Изумил меня не столько фонтан, сколько цветная светящаяся вода, вылетающая пружинками и кольцами. Точно сказать, какая технология для этого используется не могу, но выглядит обалденно, особенно в ночном сумраке, который освещается только этим фонтаном и какими-то голубыми шариками на тропинках.

Все еще оторопевшая от всего, что происходит, я оказалась поставленной в конце шеренги из девушек, наряженных как доярка, с небольшой разницей в цветах передников и чепчиков.

И что это за смотр сельской самодеятельности?

Я решила, что меня приняли за свою в какой-то массовой акции и, чуть наклонившись к доярке справа от меня, спросила шёпотом:

– Слушайте, это вообще что за флешмоб? Ну, мне хоть понимать, чтобы подыгрывать правильно.

Доярка покосилась озадаченно, брови сдвинулись, она почесала шею и пробормотала:

– Чего?

– Ну что мне делать? – пояснила я, от нервов окончательно потеряв ориентиры. Самое время развернуться и бежать куда глаза глядят.

До доярки, наконец, дошло, что я имею в виду – лицо просияло, морщины между бровей разгладились, а губы растянулись в счастливой улыбке.

– А… Так это, делать, что и все. Стоять смирно, глаза в землю. Покладистость проявлять.

– Какой странный флешмоб, – пробормотала я, – Может я все же…

«Пойду», хотела продолжить я, но не успела, потому что где-то за кустами послышался грохот и ржание. Девушки, как одна, моментально уткнулись взглядами в гравий под ногами, а буквально через несколько секунд из-за зарослей вылетела натуральная карета. Черная, огромная, с какой-то мудреной лепниной и золотым напылением. Запряжена двумя конями чернее самой ночи, гривы вьются, хвосты длинные. От изумления, мне даже показалось, что в их глазах что-то мерцает.

На козлах маленький человек в длинном темно-зеленом сюртуке и такого же цвета треуголке. Несмотря на свой рост, он ловко вздернул поводья и зычно выкрикнул:

– Тпру-у-у!..

Кони моментально затормозили, вздыбились недовольно, но с места сдвинуться даже не попытались.

Профессионально однако.

Окончательно ошарашенная, я наблюдала, как карета качнулась, когда возница спрыгнул с козел и прошуршал к дверце. Затем отворил и почтительно склонился.

Пару секунд я пялилась в темноту прохода, а доярка справа дернула меня за руку с шёпотом:

– Сдурела, батрачка? Не зыркай прямиком!

Я, ее естественно не слушала. Во-первых, если затащили на флешмоб, то имею право хотя бы знать, что флешмобим и кто участник, а во-вторых – я родилась в свободной стране, куда хочу, туда и смотрю.

Спустя вечность сгорания от любопытства и необъяснимой тревоги я увидела, как из темноты кареты показалась голова в шляпе, из-под которой до самых плеч падают седые волосы. Когда человек вышел и распрямился с видом непоколебимого превосходства, оказалось голова эта принадлежит мужчине лет семидесяти, суховатому, с острыми чертами лица и холодными серыми глазами. Одет в какой-то вроде плащ, а вроде накидку. Разумеется, черную.

– Добро пожаловать, – проговорил возница, еще больше склоняясь.

Мужчина на него даже не взглянул, за то по нашей шеренге скользнул таким оценивающим взглядом, что мне стало неприятно.

– Это кто такой? – спросила я у доярки. – Спонсор банкета?

Доярка, почему-то бледная и дрожащая, с шумом сглотнула и прошептала:

– Ты… ненормальная. Замолкни и гляди в пол.

В пол я смотреть не собиралась, потому что все это стало казаться перебором. Если тут феодальный строй или крепостное право – пожалуйста. Но я в их компанию не просилась.

– Нет, ну серьезно, – не отступала я. – Что за мужик?

– Храни нас великая луна… – только пробормотала доярка и сгорбилась еще больше.

Я фыркнула – некоторые в своей гонке за почтительностью явно переигрывают.

Седой, тем временем, повернулся куда-то к лесу, лицо сделалось еще более отрешенным и возвышенным, что в сочетании с длинным и острым носом делает его похожим на повидавшего виды орла.

Пока он созерцал ночь, или делал вид, что созерцает, из кареты вышел второй мужчина. Молодой брюнет с волосами чуть ниже ушей и заправленными за них. На вид около тридцати, тридцати пяти лет, в камзоле, естественно черном, с серебряными пуговицами и нашивками, в темных штанах и сапогах. Тоже с высокомерием во взгляде голубых глаз, но в силу возраста оно не такое едкое. Черты лица правильные, четкие, его можно назвать красивым, если бы не надменность и холод на лице.

– А это что за фрукт? – продолжила расспрашивать я доярку.

Но доярка уже что-то бормотала, глубоко склонив голову и терзая пальцами край передника, и отвечать явно не собиралась. Я расслышала только «…превеликая луна, обереги…».

– Отличная ночь, – немного растягивая слова, произнес седой и вдохнул полной грудью так шумно, что даже мне слышно. – А ты не хотел ехать, Люциан.

– Я и сейчас считаю эту затею лишней, отец, – ответил брюнет глубоким, каким-то бархатистым голосом, будто специально учился где-то актерскому мастерству. Во всяком случае, мне показалось, говорит он с большой артистичностью, даже захотелось выкрикнуть по Станиславскому: «верю!».

Тот, кого брюнет назвал отцом, скривился.

– Традиции надо чтить, дрогой сын, – произнес он. – Во всяком случае те, из которых можно выгадать пользу.

– И какая польза от этого глупого обычая?

Парень явно не горел желанием участвовать в этом флешмобе, как и я, поэтому сделала себе мысленную заметку – возможно с ним надо познакомиться, вдруг знает, как выбраться из этой глухомани. Ибо доярка рассказывать, очевидно, ничего не желает.

Седой оглянулся и мазнул по нам равнодушным взглядом.

– Взять себе покорную и расторопную служанку, осчастливив ее своей благосклонностью, – наставительно произнес он, – прекрасный тактический и воспитательный ход, Люциан.

– И зачем ехать самому? – снова недовольно поинтересовался брюнет. – Можно было отправить возницу.

– И лишить себя удовольствия полюбоваться их смиренными лицами? – отозвался седой.

Молодой мужчина только хмыкнул.

– Лицами? – вопросил он. – Я вижу только макушки в чепчиках. Они же все в землю уткнулись.

На что седой проговорил важно:

– Так и надо. Чернь должна знать свое место.

Люциана я разглядывала с интересом, особенно потому, что ему весь этот спектакль, судя по выражению лица, не нравится. Но вообще-то разглядывать есть что. Парень привлекательный, а надменность, которую он транслирует – то, что нужно для разжигания интереса.

Он вздохнул так тяжко, будто его заставляют мешки ворочать и произнес, закатывая глаза:

– Ладно. Но только из уважения к традициям, которые, надеюсь, однажды изменятся.

После этого скинул с плеча невидимую пылинку и направился к нам.

Часть 5

Девушки, как мне показалось, затрепетали еще больше. Доярка справа забубнила свои причитания с таким жаром, что стала похожа на изгоняющего демонов экзорциста. У меня, как у попавшей на мероприятие случайно, заготовленного текста нет, поэтому просто стою и таращусь на присутствующих.

Голубоглазый брюнет, пока его, очевидно, отец с высокомерным видом задирал нос, ушёл в начало шеренги и стал оглядывать девушек сверху вниз. Делал он это довольно правдоподобно. Может и правда выбирает себе служанку или кого-то там.

Девушки безропотно молчат, по-моему, даже дрожат. Убедительно, ничего не скажешь.

– Отец, – окликнул брюнет седого, – может в другой раз? Что-то сегодня все какие-то зажатые.

– В прошлый раз ты тоже назвал их зажатыми. И в позапрошлый, – отозвался седой, глядя куда-то в небо, а его лицо в лунном свете показалось жутковатым, особенно из-за длинного острого носа. – Нет, Люциан, сегодня настоятельно рекомендую выбрать себе служанку. Ты же понимаешь, как это важно.

Судя по всему, этот Люциан так не думал, но, вздохнув в очередной раз, снова принялся осматривать девушек, останавливаясь не на долго перед каждой. Мне с самого конца шеренги плохо видно, что там происходит, приходится все время выглядывать, чем доярку, похоже, пугаю ещё больше.

– Ты переигрываешь, – заметила я ей, но та не среагировала, только помотала головой и снова принялась за свои «да спасет нас великая луна» и все в этом духе.

Брюнет тем временем, остановился где-то на середине шеренги и с особым тщанием оглядел рослую блондинку с торчащими из-под чепца кудрями. Она единственная, кого мне видно отсюда, даже не выглядывая.

– Отец? – позвал брюнет Люциан. – Кажется, эта подойдет.

Седой с довольно равнодушным видом оторвал взгляд от ночных небес и мазнул взглядом по блондинке.

– Неплохой выбор, Люциан, – сказал он. – Крепкая. Должна справляться.

– Ты всегда так говоришь, – проворчал Люциан. – А потом… А, ладно.

Мне даже стало любопытно, с чем таким должна справляться эта девица.

Стоп. О чем я вообще размышляю? Я же в какие-то дебри попала. Самое время думать, как отсюда сбежать, а не вникать в дела местных… Кто они, кстати, такие? Ладно. Буду решать вопросы по мере их поступления.

По-моему, блондинка пискнула и всхлипнула одновременно, а остальные сочувственно засопели, так и не решаясь выпрямиться в присутствии этих двоих.

– Ну… хорошо, – разворачиваясь сказал Люциан. – Возница, помоги ей сесть в карету. Девчонка никогда в ней не сидела.

Возница позвал трепещущую от волнения и страха блондинку, а пока та, еле переставляя ноги, шла к карете, доярка пробубнила с состраданием, но я точно уловила в ее голосе облегчение:

– Бедняжка Бетси-сыроварка… Хорошо, что лорд не дошел до конца…

Переживания доярки оказались такими искренними, что мне все показалось несправедливым. Мне бы самое время молчать в тряпочку, но сказать, какая вожжа толкнула меня заговорить: сочувствие или собственные нервы, не могу.

– Эм… минутку, – позвала я и на автомате вскинула руку, как если бы звала официанта.

Все, включая брюнета, седого, возницу и девушек, застыли на местах, а моя доярка с шумом выдохнула. Я только услышала ее сдавленный шепот:

– Сдурела…

Но меня это безумие уже стало доставать. Мало того, что какие-то кошмарищи за мной гонялись, клыкастый парень орал, так еще и два фрукта устроили тут крепостное право. Видимо, во мне взыграло чувство справедливости вперемешку с легкой степенью безумия, возникшего на нервной почве. Иначе свое поведение объяснить не могу.

Судя по виду, ни брюнет, ни седой подобного не ожидали и теперь смотрят на меня с таким изумлением, будто увидели говорящую табуретку. Наверное, именно это самое изумление побудило брюнета поинтересоваться:

– Ты к нам обращаешься?

Меня, конечно, потряхивало – понимаю же, что лезу куда-то совсем не в свое дело. Надо бы сидеть тише воды, ниже травы.

Но куда там. С моим характером, да промолчать?

Я сказала, чуть шагнув вперед:

– Естественно. Слушайте, мне кажется, девушка ехать с вами не хочет. Я, конечно, не знаю, что тут за порядки. Смотрю, здесь карета, кони. Но если устраиваете какой-то отбор, то надо бы просмотреть всех кандидатов, – я нарочно оглянулась на доярку и подмигнула, мол, сейчас всё будет, – а то как-то неправильно получается. Может тут найдутся те, кто хочет ехать. А эта девочка бледная вся и трясется.

Я тоже тряслась. Особенно потому, что с каждым словом понимала – очень зря я вообще подсунула свой язык. Говорили мне, надо бы гонор свой усмирить. Но нет, я ж лучше всех знаю.

Блин.

Седой мою речь выслушал с кислым лицом и, как только закончила, махнул перчатками, которые непонятно откуда взялись в его руке, и произнес: