Весь вечер он пытался заснуть, готовясь к ночному дозору, но так и не смог – нервы. Запасся куревом, сладким чаем; оделся в темный тренировочный костюм. Хотел еще лицо черным намазать, но, подумав, плюнул – голливуд какой—то получается. Лучше физию вообще не высовывать, на балконе есть щель здоровенная, вот оттуда и будет следить.

Ближе к полуночи, покормив рыб и подкрепившись, Щукин удобно устроился на туристском коврике и приготовился терпеливо ждать. Рядом положил мощный фонарь—прожектор и милицейский свисток – этого достаточно, чтобы спугнуть гостей. Он не сомневался, что они придут уже сегодня, подсказывала интуиция. Волгуша хорошо просматривалась с девятого этажа, она стояла прямо под балконом – ни одна муха не пролетела бы мимо бдительного ока подполковника. Осталось лишь порадоваться, что Маши нет дома.

В висках постукивало…

…Если затаиться и прислушаться к окружающему тебя сумраку, кажется, что летишь в ночном эфире; музыка, голоса, далекий лай – все это мечется вокруг тебя рваными кусками в бетонном коробе двора, сплетается и распадается в бестолковой гармонии хаоса… Интересно, а если бы не было всех этих звуков? Тогда город стал бы мертвым… Уж мертвых—то деревень довелось навидаться, а города – нет, не видел ни разу. Видел кладбища машин, кораблей. А город… страшное, наверное, зрелище.

Но этот город еще жив, благодаря летающим вокруг звукам. В юности Щукин увлекался радиотехникой, переговаривался с такими же любителями, засорял волну. Сигналы шипели, появлялись и пропадали; сейчас было очень похоже…

С ближнего леса потянуло свежестью. Неожиданно прямо перед носом раздался характерный свист – две шалых утки спешили куда—то из окраинных болот; он проводил еле видные силуэты жадным взором, и рука непроизвольно сжала ствол вээски, поставленной между ног…

Через час стало совсем темно. Людские голоса унялись, окна меркли один за другим, приутихли далекие собаки. Где—то вполголоса играла музыка, неожиданно наполнив сердце Щукина нежностью. Он закурил и задумался – что там, за каждым из окон? Одни люди легли спать, как положено. А другим—то не спится.

…Отчего?

На минуту представил, как все, переодевшись, затаились на балконах с винтарями – и усмехнулся, даже чуть не заржал, но вовремя опомнился – он в засаде!

Хорошо бы посмотреть в окна напротив. Грех, конечно, по чужим окнам шарить… Но интересно… Ладно, потом как—нибудь, а то так и главное прощелкать недолго.

Небо затянулось темной ватой облаков, луна глянула напоследок мистическим желтым зрачком и скрылась. С леса подуло сильнее, пробивая тонкий трикотаж и унося музыку в сторону; теперь был слышен лишь однообразный шелест листьев. Подполковник обхватил себя руками и задумался.

Около четырех утра он благополучно заснул, прислонив седеющую голову к шкафчику и сжимая коленями винтовку…

…Снился Щукину диковинный город, залитый незнакомым белым солнцем. Тысячи причудливых машин, словно сошедших со старинных полотен, толклись на пыльных дорогах, страшно гудели на перекрестках… Странным было их движение. Щукин пригляделся и понял: уступали они друг другу следующим образом: какая тачка навороченнее, больше – та и проезжала первой. Мелкие пролетали, как фанеры над Парижем. Одинаковые по крутости стояли, уперевшись друг в друга лбами и гудели, гудели, гудели… Глушители их дымили и тряслись, как яйца плохих танцоров. Подполковник заметил, что некоторые из них уже вросли в асфальт по самое брюхо, словно мамонты, а вокруг колес извивались цепкие синие лианы с колючками. Часть машин была полностью погребена под лианами, и выглядели они, как марсианские могильные холмики…

Что—то было не то… Он не сразу сообразил, в чем дело – в городе не было людей! Машины ездили и гудели сами по себе.

Это был настоящий мертвый город. Стало страшно, нестерпимо захотелось проснуться… Он долго, с трудом выплывал из глубинного кошмара.

Проснулся Щукин в восемь, от вороньего крака. На перилах балкона сидела упитанная ворона и презрительно глядела на него. С трудом расправив затекшее тело, Николай встал и глянул вниз. От увиденного похолодело в груди: Волгуши не было! Только сухой прямоугольник – на рассвете вспрыснул дождь…

Машину нашли позже, искореженную и убитую, на одном из дальних пустырей, почти у леса. Все стекла вдребезги, сиденья изрезаны вандалами до пружин, железо покалечено – живого места не осталось… Шины разодраны в клочья так, будто их жевал крокодил. Под капотом тоже похозяйничал злодейский топор – трубки перебиты, свешены кишками… Судя по всему, над Волгой трудились долго и упоенно. Могли ведь просто облить бензином и чиркнуть спичкой, но решили поиграть на нервах.

Участковый, мужик хороший, в общем—то, угрюмо изрек, глядя на зверство:

– Да—а… Восстановлению не подлежит… Совсем народ оборзел. То сожгли, теперь вот раздолбали подчистую… Одни и те же, небось, развлекаются. Ты, Щукин, не горюй, пиши заяву. Постараемся найти подонков!

Щукин еле сдержался, чтоб не завыть в голос. Заяву не стал писать, сделал вид, что бесполезное, мол, это дело. А вдруг найдут кого, да допросят? На него, Щукина, тогда с полпинка выйдут, и на винтовку. Вечером пришел с инструментом, отвинтил кое—чего – продать, пока другие не растащили. Снял с учета, водки накупил, и залег в квартиру старушку свою поминать…

Четверо суток спустя, в недобрую ночь разгулялась в микрорайоне собачья свадьба. Псы похотливо лаяли, сучка визжала – и так несколько часов кряду; перед самым рассветом злой, опухший подполковник выполз на балкон, приладился и замочил течную даму прямо в башку, а затем попытался и одного из кобелей, самого активного и здоровенного, но собаки взвыли, кинулись врассыпную… Стало тихо.

Винтовку даже разбирать не стал, засунул опять за шкафчик, как есть. На хрен теперь нужен этот шкафчик. Выпил еще полстакана, и уснул, согретый. Снова во сне появился красноносый:

«Щукин!… Слышишь?! Вставай, пошли, дело есть…»

«Куда?! Не хочу!…» – отбивался, как мог, Щукин.

Ангел пошарился жадным взглядом, но ничего, кроме двух пустых бутылок поодаль, не обнаружил. Разозлился, схватил изумленного подполковника за грудки и начал трясти изо всех сил, харкая ему в лицо словами, затем стал стукать головой об стенку…

Восстал с постели Щукин со зверской головной болью и чувством вины, выпил воды с аспирин—упсой, но бесполезно, помог опять только стакан со змием, и завертелось по новой.

Полдня блевал возмущенным организмом…

Ночью пытался стрелять в орущего в кустах под домом кота, но промахнулся – больно уж мелок и шустер, сволочуга! Да и палить не с руки: вывесился было в полтела, но испугался, что соседи увидят. Однако пуля ушла в темень, пробуравила почву и убила двух земляных червей и сонную уховертку.

Ближе к утру позвонила приятельница Люська из продуктового, жившая в доме напротив. Она пожаловалась, что не может заснуть – подростки сверху совершенно озверели, дискотеку устроили. Уж и стучали, и ходили к ним, и в милицию звонили, а все без толку; менты сказали, что приедут, если только что—нибудь случится. Ну, если порежут кого—нибудь, или драка… Соседи – одни пенсионеры, боятся нос показать. А что муж? Пьяный, спит, скотина окаянная, ему море по колено! Да и трезвый не в помощь, сам знаешь, его одним пальцем свалить можно… «Прямо над тобой, говоришь?». «Ага… На—ка, послушай, как топочут, паразиты…» – в трубке явственно послышались радостные вопли, каблучный перестук и тупые удары басов. «Прими димедрол, или что там еще…» – сказал Щукин и отключился.

Да, молодежь нынче пошла совершенно неуправляемая. Кем бы вырос его сын?

Пойти, что ли, выпить…

Примерно десятью минутами позже он нашел окно Люськиных соседей сверху. Оно было распахнуто настежь, стало видно, как двое курят, сидя на подоконнике. В дальнем углу весело помаргивал музыкальный центр, испускаемые им звуки были слышны даже здесь, на противоположной стороне двора. Похоже, пока он пил, вся тусовка мигрировала на кухню. Щукин терпеливо ждал, пока пространство освободится; наконец, курильщики сползли с подоконника и отправились к своим – и с наслаждением всадил пулю в черный ящик, взорвавшийся снопом искр и осколков.

Тихо…

Все, спать.

Нет, сначала выпить.

…Полчаса спустя опять тревожно зазвонил телефон. «Люська, стерва!!!…»

Щукин, почти не глядя, схватил с тумбочки аппарат и изо всех сил шваркнул об стену. Тот коротко звякнул и умер, расколовшись на три неравные части.

Сутки проспав, снова ушел в магазин. Люська отпускала с недовольством, ужаснувшись состоянию давнего знакомца, сама она не пила и терпеть ненавидела пьяных мужиков, так как жила с алкашом. А куда денешься? Бросить – погибнет. Да и хрен бы с ним, но привыкла… Передала привет жене и тут же: «…представляешь, я тебе позвонила, и через десять минут тишина – как отрезало!». «Я рад! – угрюмо ответил подполковник, – есть же совесть у людей.»

Денег оставалось немного, женину заначку найти не смог, хотя знал, что есть. Уж что—то, а экономить нажитое трудом Мария Никифоровна, уроженка Тверской губернии, умела… Щукин так зверски и не пил никогда, даже сам себе удивлялся, но где—то глубоко внутри верил, что это ненадолго. Хотя уже и соседи косились с недоумением, однако отставной офицер не буянил, не ругался, в лифте не ссал – и терпеливо ждали окончания запоя.

Проспавшись и выпив, с полуночи Щукин вновь вышел в ночной дозор, вышаривая местность в коллиматорный прицел. Во дворе было все спокойно, если не считать небольшой компании подростков, по случаю пятницы расположившейся на детской площадке. Был слышен визгливый смех подвыпивших девиц и хохот парней. То и дело звенела фальшиво гитара, парни старались переорать друг друга – выходило нестройно, но смешно. Подполковник, хмуро оглядев компанию в свою подзорную трубу, переключился на окна противоположного дома. Ничего интересного не было, только в одном месте удалось зацепить занимающуюся любовью парочку, но мешала постоянно занавеска. Щукин долго смотрел, неожиданно возбудился… Обозленный, пошел еще выпил. Вспомнил Машу, защемило… злость прошла, накатила грусть, пополам с безнадегой.

И всплыл почему—то вопрос: …отчего поганый ангел был серым? Они бывают или белыми, или черными. С первыми вроде все ясно. Приличному ангелу по всем канонам положено быть белым. А черный – это злобный демон, обитатель Ада! А если башкой об стенку? Но и не черный? Вот загадка… Возможно, ангел просто не допил. Отсюда – беспричинная агрессия и все такое. И чего он здесь потерял? Явился на перепутье, как Серафим?!…

Щукин задумался и нарисовал себе перекресток со светофорами и фырчащими машинами. По—другому перепутье ему не представлялось, фантазии не хватало. Ну, и еще себя на коне, у камня, в остроконечном шлеме… Да какие сейчас кони? Перекресток и есть. Чертов ангел! Может, он сам на перепутье? Ни туда, ни сюда – оттого и серый?…

Но ответ, видимо, был слишком важным, чтобы вот так запросто осенить подполковника. Время разгадок еще не пришло…

После двух часов ночи компания, умеренно побуянив, стала расходиться. На скамейке остались совершенно пьяная девица и двое парней. Они весело греготали о чем—то, но слов было не разобрать, а только звон стеклянный иногда.

Оптика заскользила дальше по двору – вот пробежала деловито кошка, невдалеке подвыпивший мужичонка с пакетом в руках спешил куда—то. Наверное, домой. Кто ждет его?… А что в пакете?

Все волновало почему—то.

Неожиданно в мозг ударило горной молнией, аж пошатнулся. «Маша должна приехать!» Когда? Подполковник не мог вспомнить. Наверное, уже скоро. Нет, это он должен ее привезти. Он ее отвез, он и должен привезти. Так было всегда… Они привозили из тверских земель кучу картошки, несколько ведер яблок, консервированные кабачки, огурчики… Но главное – грибы! Бабка отменно солила белые и грузди, а коронным блюдом по праву считались маринованные молодые опята, которые собирали в старом березняке у самой деревни. Волгуша загружалась по полной программе, и хватало до весны… Волгуши больше нет…

Как же теперь?

…Темень двора прорвала высокая нота крика – кричала женщина. «Помогииите—е—е! Насилуюю—ю—ют!!!»

Потом крик перерос в отборный мат и веселый визг, заметавшийся между сонных домов. Зажглась пара недовольных окон.

Щукин встрепенулся, приник к окуляру. Сначала не мог найти, руки дрожали, потом настроился голос, как на волну. Спокойно, подполковник! Возьмите себя в руки!

Выровнял дыхание, положил винтовку на перила и стал пристально всматриваться в заросли двора, костенея глазом. Зажглось еще несколько окон на нижних этажах, в них появились заспанные силуэты. Вот, теперь видно тела – какая—то возня на земле у скамейки, темно, не разобрать.

Неожиданно захотелось выстрелить прямо в этот чертов клубок… Щукин аж заскрежетал зубами, но потом резко переместил ствол и пальнул в бутылку, стоящую тут же на газете. Раздался вдруг страшный звон, словно разбилась не одна бутылка, а целый ларек; возня на земле сразу же прекратилась…

…А затем ночь прорезал леденящий вопль той же женщины: «Убиииили—и—и—и!!!…»

«Господи… Попал?…»

Щукин скатился в комнату, быстро закрыл за собой дверь…

«Как же так…?»

Руки тряслись, когда наливал себе.

«Нет. Не может быть! Я же мимо стрелял… мимо…»

«Господи… Помилуй… Не хотел я, ты знаешь – не хотел!!!»

Кинулся на кровать – «…нет, нет, нет!!!», бился о спинку лбом, до крови…

Потом вырубился, разметавшись одетым на одеяле.

…И снился Щукину сон, будто стоит он в тихом дворе, окруженном высоким белым забором. Тут и там в зеленях торчали то обрывки белых мраморных колонн, то обломки статуй. На многочисленных скамьях сидели задумчивые люди в длинных белых одеждах.

Так вот где они все!

Совсем рядом один из сидящих тихо плакал – было видно мокрые впалые щеки, щетину, в руке дрожала закрытая книга. На вид ему было лет тридцать пять, но бледная кожа и мешочные подглазья сделали его стариком. Подполковник, некстати оказавшийся рядом, участливо спросил, что случилось.

Мужчина поднял грозовые глаза:

– «Варяг» потонул… Они погибли все. Вы хоть представляете?

Щукин вспомнил, что это было еще в начале века, но вида не подал:

– У вас на нем были родственники?

– Нет, – мужчина вздохнул и свесился головою еще печальнее. – Просто жалко. А вам – нет?

Затем неожиданно схватился за голову худыми руками и стал раскачиваться, приговаривая: «Они меня мучают… мучают…»

– Кто – они? – занервничал Щукин.

Мужик перестал раскачиваться, поднял веки и жалко улыбнулся:

– Они, с «Варяга». Они меня мучают…

Налетевший порыв ветра замял неловкую паузу шорохом листвы.

– У вас есть жена?

– Есть, а как же! – обрадовался подполковник нормальной теме, – У меня замечательная жена. Маша зовут. А вашу?

– Настя. Она умерла два года назад.

– Простите…

– Ничего! Мы все равно скоро увидимся.

Внезапно мужчина зарыдал в голос.

Щукин, пробормотав извинения, поспешил отойти в зеленую глубь дворика; вскоре из зарослей послышалась тихие фортепьянные переливы и какие—то звуки, похожие на пыхтение. Взору его открылась опушка со странным хороводом. Десятка полтора людей неспешно кружились в длинных белых рубахах, плавно вздымали и опускали руки в такт музыке, и Щукин увидел, что рукава у них длинные, как у паяцев. Все танцевавшие были мужчинами, глаза их закрыты, но он уже знал, что они такие же водянисто—серые, как и у недавнего собеседника. Почти каждый шевелил губами, словно разговаривал сам с собой. Наверное, весь хоровод был в трансе; увиденное вызвало в нем внутреннее отвращение, почти протест, но вместе с тем – и успокоение.

Так и проснулся: в зелено—белом спокойствии, без мыслей в голове. Вся подушка – в крови, на лбу запеклась ссадина. Побрел в туалет – моча была теплой, доброжелательной, хоть и попахивала спиртовыми фракциями. Застегнув ширинку, подполковник почувствовал удовлетворение.

Через два дня наведался участковый, с неодобрением уставившись на грязь в коридоре и щетинистого, немытого жильца, спросил, не слышал ли чего особенного Щукин прошлой ночью.

– Нет… Пьяный был, спал. Жена уехала, – хозяин коротко дал понять причину запустения. – А что? Опять убили кого?

– Да тут вчера местную молодежь из снайперской винтовки чуть не замочили, прямо во дворе. Их там трое сидело… распивали, развлекались. Парня одного ранили – к счастью, легко отделался! Осколок от бутылки отскочил, прямо в руку. Кровищи было… но ничего, жить будет.

«Слава Тебе, Господи!!!»

– Да ты что!…

– Я тебе говорю. Помнишь, того бандюка с месяц назад завалили? Так вот, пуля та же. В гитару рикошетом попала, прямо в ней и нашли. Баллистики сказали – свинец—то знакомый! Ствол один. А шмаляют из окон, где—то во дворе… Ищем.

– А девушка?

– Что – девушка? Девушка цела. Перепуганная насмерть, дома сидит. А у нас дел до черта. Труп нераскрытый, убийца на свободе… В общем, сам понимаешь – весь отдел на ушах. Ладно, пошел я. Увидимся… Будь осторожней, этот придурок ночной явно не в себе, даже в собак лупит, и в окна палит. Так что вечером во двор не выходи, занавески задергивай… И соседям, кстати, скажи.

– Скажу.

– Слушай, а ведь у тебя, кажется, ружье было…

– И сейчас есть, – Щукин напрягся, резко покрывшись потом. – Я уже давно с охотой завязал. В ящике лежит…

– А что за ружье?

– Двустволка старая… Показать?

– Да не, на надо. Я ж тебя, поди, лет пятнадцать знаю, а то и больше! И вот что… Ты это… квасить кончай. Железка, какая бы ни была – здоровья не стоит. А у нас с тобой годы уже не те, чтоб так над собой изгаляться. Когда Маша—то приезжает?

– Так не на чем везти, Степаныч. У нее там добра целый воз, а такси брать дорого.

– Если чем смогу помочь – позвоню.

– Вот спасибо…

– Колян, я вот что скажу. Ты на дачу свою поезжай. Кислородом подыши, в баньке попарься, в себя приди. А то как жене, на глаза—то? Вон, морда расквашена – дрался, что ль? Ты смотри… Я тебя в пятницу отвезу, так и быть.

– Ох, классный ты мужик, хоть и мент! Не злись – пошутил. С меня причитается!

– Бывай.

Неожиданно участковый остановился в дверях, словно вспомнил что—то важное:

– Постой—ка, Щукин! А почему ты про девушку спросил? Я ж вроде и не говорил, что там девушка была…

Подполковник замялся ровно на секунду, и сам удивился своей выдержке; видно, так опух, что мимика уже незаметна…

– Так… Это… Понятно, что девушка! Парни ведь с гитарой сидели, не сами же себе песни травили… И потом, я вроде крик женский слышал.

– Ты ж говорил – не слышал ничего?

– А теперь припоминаю, что вроде слышал что—то… Баба вроде орала, что насилуют. А потом смеялась.

– Ясно. Как думаешь, этот псих… то есть снайпер – наблюдал за ними?

– Наверное… Только не псих он. Иначе бы не в сторону, а в человека стрелял! Может, пугал просто, чтобы не слишком орали? Или вправду решил, что женщину… того. Осадил, стало быть. Ты подумай сам – может ли снайпер так промахнуться?

– Тоже верно… Значит, Робин Гуд у нас тут завелся на мою голову, б… дь!!!

– Серый Ангел… – неожиданно для себя брякнул подполковник.

– Чего?…

– Это… книжку одну сейчас читаю… про ангелов.

– Смотри, до чертей не дочитайся. Ладно, пошел я… Ангел, б… дь… Ишь ты…

Участковый долго еще ругался, стоя в ожидании лифта – Щукин следил за ним в глазок, руки его тряслись – дал им волю. Потом пошел, насыпал рыбам корма, понаблюдал за их плавной жизнью и вроде как успокоился…

По району поползли жуткие слухи о ночном снайпере. К вечеру двор фактически вымирал, музыка смолкала, окна гасли. Еженощно между домов курсировала патрульная машина. На каждом подъезде повесили объявления, где призывали быть бдительными, докладывать обо всех подозрительных личностях, зашторивать вечером окна и не выходить во двор. Зато по ночам теперь было тихо и спокойно, ничем не тревожимые жильцы ложились рано и спали сладко. Район, фактически, стал образцовым.

Днем по домам ходил взмыленный следователь. Но из опрошенных никто ничего толком сказать не мог – не слышали выстрелов, не видели вспышек. Сыщики упорно обтрясали подвалы, чердаки и квартиры подозрительных элементов – бывших уголовников, учетных шизиков, охранников, лиц без определенных занятий… Всех прошерстить сил не хватало, конечно; ходили по чужим наводкам, да своим раскладкам; но обыски ничего не дали.

Два дня Щукин не заступал на вахту, раздумывал, отходил потихоньку. Да и водка закончилась.

Все, пора в завязку!