– Да-да! Истину говоришь. Будем надеяться на счастливый исход. Спасутся мои родные! Конечно, спасутся, не случится иначе. Есть кому озаботиться о них в Бактрии. Не тебя, верного служаку, надлежит мне распекать злыми упрёками. Вовсе не ты заслужил моего порицания. Не прибудь ты по собственному почину на Инд, не узнал бы я важных новостей. Судьба коварная смеётся надо мной. Какова же её неудержимая сила! Слишком много славы для смертного? Ужели боги ревнуют ко мне? Я одержал столько славных побед. Я победил могучих врагов. Никто не смог оспорить моих притязаний на владения Маурьев. Ты застал меня у самых стен вражеской столицы. А в это самое время… время великого триумфа нашего оружия, – Деметрий горько усмехается, – в моей любимой Бактрии творится невиданное доселе бесчинство. Эх, Евтидем, брат мой своевольный! Что ты наделал, несчастный! Почему не следовал воле моей? Я же отставил тебе подробное наставление! Столько смертельных ошибок совершил Евтидем за краткое время правления! Нет, не предатель Евкратид, зачинщик бесчинств, а Евтидем Второй, мой брат, бражник недалёкий. Это по его вине смута разразилась в державе. Горе мне! Прекрасная Бактрия оказалась в руках разбойников. – Деметрий разглядывает искусный ритон, водит задумчиво ладонью по рельефным бокам. Тихо сам себе проговаривает: – Вот он, немой свидетель деяний безумца. Всё, к чему прикоснулся неудачник, поражено заразным недугом. Не желаю предаваться скорби о юном глупце. Забыт Евтидем! Сгинул во тьму, и нет его более. – Внезапно изменившись в лице, базилевс вручает драгоценный сосуд церемониймейстеру. – Прими награду за верную службу. Благодарю тебя, преданный друг, за столь важные известия.

Чиновник возносит властителя. Со словами «щедрость твоя бесконечна» золотой ритон из царского дворца Бактр вновь оказывается там же, где он и пребывал до того, в просторной чёрной дорожной суме, перемотанный белой материей.

– Голос его тоже учтите. – Базилевс кивает в сторону церемониймейстера.

Глава комиссии произносит результат подсчёта голосов.

– С его очень ценным голосом, – главный казначей презрительно оглядывает расстроенного босоного странника, – триста восемьдесят голосов за раздел армии на две части и сто двадцать голосов за сохранение армии единой. Проголосовали все.

Деметрий поднимается с кресла. Нет более мрачного уныния на царственном лице, перед сановниками прежний властитель, властный и решительный.

– Будет так, как разрешил мудрый синедрион Бактрии. Разделим армию на две равные части. Слонов не возьму. Оставлю их в Индии, здесь они нужнее, да и замедлят слоны передвижение. За соправителя оставляю брата своего. Он будет охранять индийские приобретения до моего возвращения. Новой столицей державы временно станет Таксила. Тем, кто уходит со мной восстанавливать порядок, – мужи, отбываем на родину завтра на восходе. – Деметрий поднимает голову к небу, ему иронично и горько отправляет: – Шунга, враг мой, возрадуйся, я отступаю! Отступаю не от страха пред оружием твоим, отступаю лишь по одному только подлому предательству подданных моих. В этой военной кампании, Шунга, тебе несказанно повезло. Возблагодари за спасение своё вероломного Евкратида. Не печалься, враг мой, я обязательно вернусь. Вот только усмирю Бактрию и сразу вернусь. Твоя восхитительная Паталипутра ведь немного подождёт до моего скорого возвращения?

С теми словами властитель уходит со стратегом правого фланга, главным казначеем и церемониймейстером в свою палатку. Их четверых сопровождают соматофилаки. Оставшийся синедрион оформляет необходимые приказы для армии.

Тремя месяцами ранее. 174 год до нашей эры,

конец зимы, Бактрия

– Скажи, почему именно меня ты выбрала из всех претендентов? – Высокий муж крепкого сложения, лет двадцати пяти, по виду из эллинизированных бактрийцев, ломает сухие ветви, подкидывает их в разгорающийся костёр.

– Мидас, я оценила твою преданность. За время, что тебя знаю, ты никогда не возражал против моей воли. – Юная красивая дева усаживается у костра, манерно поправляет серую накидку.

– Алкеста, ты… ты… ты и вправду моя невеста? – Мидас не в силах поверить своему счастью.

– Конечно, Мидас, я твоя невеста, – утвердительно отвечает прекрасная дева.

Мидас тянется поцеловать Алкесту, но та ловко уворачивается от губ.

– Вот так всегда. Только по-твоему и исполняется, – недовольно вздыхает Мидас.

– Меж нами уговор. Его тебе напомнить? – Алкеста отодвигается подальше от настойчивого ухажёра.

– Нет, не стоит. Я помню: прибудем в долину храмов, принесём жертвы богам, у храма Артемиды призовём богиню в свидетели, принесём клятвы, справим скромную свадьбу в присутствии жриц, даруем храму серебро.

– После свадьбы я стану твоей женой, Мидас. Ты прекрасно запомнил наше брачное соглашение. Всё ж не зря ты трижды клялся мне у алтаря всемогущего Зевса.

Мидас огорчён отказом девы, но смиренно подчиняется её воле. В костре громко трещат дрова. Дева вздрагивает от резкого звука, оглядывается по сторонам. Запряжённые лошади недовольно фыркают, мотают головами, стоя повязанными у ствола молодого ясеня. Вечерние сумерки уступают место ночи. Туман стелется по земле, делая костёр незаметным.

– Скажи, Алкеста, тебя не мучают сомнения? – Мидас не предпринимает более попыток к сближению, и дева пододвигается ближе к пламени.

– Какие сомнения? – Алкеста вытягивает руки к костру, нежится от тепла. – О чём ты говоришь?

– Столько смертей произошло на наших глазах. Столько известных семей пострадали. Были ли мы всегда правы в конфликте? Зачем мы сражались? А может быть, ошибались мы, принимая жестокие поспешные решения? Нельзя ли было нам поступать по-иному…

– …Как по-иному? – зло прерывает Мидаса Алкеста.

– По-иному, ну, скажем, миром, без кровопролития, в судах улаживая споры. – Новая партия веток пополняет костёр.

– Никогда не слышала от тебя речи слабака. Про суды заговорил! Мирными спорами смертельную борьбу назвал. – Дева недовольно встаёт, выставляет руки в бока. – Что случилось, Мидас?

– Боюсь засыпать. – Мидас быстро поднимает глаза на Алкесту, встречается с девой взглядом и отводит глаза.

– Снятся мертвецы? – надменно с насмешкой вопрошает Алкеста.

– Снятся товарищи, те, что погибли в первые дни противостояния. Во снах они живые, не мертвецы, – продолжает откровения Мидас. – Э-эх! Всех до единого из гетерии я потерял.

Алкеста резко уходит к лошадям, возвращается же с занятыми руками. Дева держит за волосы две человеческие головы и конопляную верёвку.

– Ты меня обвиняешь в горестных несчастиях или их? Не ты ли ещё недавно назывался моим женихом, Мидас?

Перед Мидасом выставляются отрубленные головы. Юноша брезгливо морщится.

– Алкеста, зачем ты их увезла с собой? Лучше бы взяла что-нибудь полезное, съестное. Сейчас бы поели. Головы эти похорони, прошу. Пусть обретут покой убиенные. Не желаешь руки пачкать, так я вырою могилу.

– Головы эти, да будет тебе известно, дороже любой еды. Зачем храню их? И это ты спрашиваешь меня? Чтобы останки врагов всегда напоминали мне о горе пережитом. Да что с тобой, Мидас? – Алкеста разматывает верёвку. Злится уже всерьёз. – Их, мёртвых, допроси, не меня, почему враги желали лютой смерти нам.

– Что ты собираешься делать? – Мидас заполучает в руки один конец конопляной верёвки. – О нет! Только не это!

– Помолчи! – шипит недовольно Алкеста. – А то ненароком разуверюсь в тебе, жених.

Верёвка продевается в пустую глазницу отрубленной головы.

– Хорош был рассол. Нет разложения.

– У-у-у! – тихо стонет Мидас. – Алкеста! Это же ужасное варварство! Как ты можешь так поступать?

Алкеста не слышит стонов Мидаса. Верёвка прочно скрепляет и вторую мёртвую голову.

– Поддержи, крепко держи, не урони! – привычно командует дева и вновь уходит к лошадям.

– У тебя есть ещё голова? – удивлённо восклицает ей вслед Мидас.

– Не одна! – радостно отзывается Алкеста. – Две головы!

– Да неужели?! – Мидас не разделяет радость девы.

Перед женихом выставляются новые трофеи.

– Их я помню. Они с первых стычек. Да? Кажется, этот – стражник цитадели. Младший гегемон. Всё в красном шарфе хаживал чинно. Звали его… напрягу я память… сейчас… вертится на языке… ну же… а и вспомнил – Финей!

– Ну да, конечно же, Финей! Что нравится мне ещё в тебе, Мидас, помимо твоей преданности, так это твоя замечательная цепкая память. Помнишь ты всё. Гордись собой, Мидас!

Алкеста орудует кинжалом, проделывая нужные отверстия в головах. В короткое время все четыре отрубленные головы образуют ужасное украшение на шее одной из трёх лошадей. Но Мидас не гордится собой.

– Память моя – наказание моё, – грустит Мидас. – Говорил же тебе – кошмары меня завсегда навещают. Разговаривать с ушедшими, трапезу разделять, обниматься, а наутро мокрым в поту пробуждаться? Лучше и вовсе быть беспамятным. Одиноко мне без погибших товарищей. Чувствую себя сиротой. Как просыпаюсь, так сразу хочется рыдать от боли. Не думал, что встречу зрелость в мучениях.

– Не говори, как старик, всё одно да и то же! Про утраты, кошмары не тверди. В ночи духи бродят. Увидят костёр. Услышат жалкие речи твои. Не привлекай к нам несчастья. Радостным будь. Улыбайся. – Алкеста откровенно груба, насмешливым тоном трунит над женихом и не пытается разделить чувства Мидаса. – Новых товарищей уже скоро найдёшь. Наберись-ка терпения! Возьмёшься привычно за торговлю. Вступишь в гетерию соседней сатрапии. Оттуда прибудут в копилку новые друзья. Да пусть же друзья твои будут очень влиятельными. С такими быстрее в гору пойдёшь. Всем угождай людям, что при власти, пронырой будь, блюди интерес свой, друзей обирай похитрей – так и станешь богатым. Ты теперь нищий, Мидас, не о кошмарах ночных надобно тебе горевать, подумай о деле торговом, как семью свою содержать.

– Старик? Я? Да, ты права, Алкеста, чувствую себя стариком, – горюет Мидас. – Найду ли хороших товарищей? Это совсем не вопрос – это пытка. Нет мне утешения. Дружбы хорошей, старинной лишился. Тех друзей, что были с малолетства, мне не найти. Таких друзей не купишь в торговой гетерии. Пресмыкаться пред богачами ты мне предлагаешь? Обирать друзей? Жестоко же твоё наущение! Разве я нищий? Серебро в четверть таланта отдал тебе на сохранение. Нет, я не нищий, Алкеста. Буду я спать, дорогая невеста. Забуду на миг про заботы. Кошмар, не приходи, а приди сон чудесный! Разбуди в полночь, сменю тебя. Веток, прошу, не жалей, пусть костёр не потухнет. Туман сырой, липкий. Зря мы в лесу расположились. Место противное, хоть и скрытное. – Мидас мостится у ствола поваленного дерева. Устало закрывает глаза. – Ужасный был день, впрочем, как и прошлые тоже. Очень надеюсь, что злоключения наши закончились.

Печальный Мидас, пригревшись у костра, забывается крепким сном. Таким крепким, что не замечает, как Алкеста тайно развязывает лошадей и уводит их в ночь. Со словами «прощай, плаксивый недотёпа» дева вскакивает в седло, погоняет лошадей. Спящий остаётся один у костра. Алкеста же, покинув речную низину, продолжает путь при полной луне. Из колючих зарослей облепихи выбирается на царскую широкую дорогу. Следует по ней до рассвета. На рассвете уставшая дева замечает на дороге скопление всадников. Усталость сменяется волнением. Не менее десятка спешившихся и конных усуней в бронзовых доспехах преграждают дорогу.

– Разведчики? Продромы врага? Здесь? Но ведь город, богатый город остался уже далеко позади. – Алкеста в нерешительности останавливается. Оглядывается назад. Ищет спасительного укрытия. Но поздно. Предрассветная темнота озаряется восходящим светилом. Усуни замечают одинокую наездницу, указывают руками на деву.

– Я пропала! Варвары меня жестоко убьют, – шепчет Алкеста, направляет лошадь прямо на всадников. В руках девы появляется ксифос¹⁹. На ксифосе бранные зарубки и следы давней крови. – Будь что будет! Если судьбой этим утром положена смерть, то приму смерть на дороге. Прощай, любимый Аргей! Теперь уж только в Аиде встретимся, мой милый!

Расстояние до усуней стремительно сокращается. Неожиданный манёвр одинокой наездницы удивил всадников. Всадники и пешие замирают на месте. Когда же Алкеста сравнивается с вооружёнными разведчиками, случается необъяснимое чудо. Усуни рассматривают украшение из четырёх человеческих голов, раскачивающееся на шее лошади девы, и… расступаются перед Алкестой. Алкеста, не веря своим глазам, преодолевает живую преграду легко, словно бы это были не опасные варвары, а ночной туман. Перед девой открывается пустая дорога.

– Я свободна! – шепчет счастливо Алкеста. – Горести мои стались позади. Аргей, ты слышишь меня! Ты помогаешь мне! Ты заботишься обо мне! Благодарю тебя, любимый!

До полудня Алкеста не встречает ничего, достойного внимания. Обычно полная телег, царская дорога необыкновенно пустынна. В полдень дева останавливается. Царская дорога поворачивает на юг, в соседнею сатрапию. Впереди на низком холме, среди высоких стройных серебристых тополей, виднеются черепичные крыши эллинских строений. К холму ведёт проторённая колея.

– У меня есть серебро. У них есть еда и кров.

Алкеста прячет портупею с ксифосом в складках одежды, направляет лошадей прочь с государственной дороги в сторону холма. Её путь лежит среди поля. Чьими-то заботливыми руками тщательно убраны и собраны в кучи камни, в каналах приятно журчит вода.

– Что тут росло? – задаётся вопросом дева. Смотрит на соломинки у поля. – Пшеница. Значит, здесь живут эллины. Что ж, с эллинами я быстро сторгуюсь и на ночлег.

Из-за тополей появляется глинобитная стена в рост всадника. Виднеются верхушки фруктовых деревьев. Но за высокую стену, увы, не заглянуть. Дева объезжает часть стены. Лая сторожевых собак не раздаётся. Поместье удивительно безмолвно.

– Бежали от варваров? – задаётся вопросом дева. – Беда! Еду здесь я не добуду.

Крепкие резные ворота, обращённые на восток, не закрыты. На одной из створок полосы запёкшейся крови. Из глубины двора раздаётся лошадиное ржание. Алкеста въезжает в ворота. Становится понятным молчание псов. Псы убиты. Их тела лежат сразу у ворот. Преданные защитники встретили смерть отважно первыми. За воротами у столба запряжённая парой лошадей повозка, наполовину нагруженная скарбом домашним. Прочие тюки, ковёр свёрнутый и мешки, обсыпанные мукой, старательно выложены у колёс. Вокруг повозки в скорченных позах валяются пять трупов работников или рабов. Их окровавленные неподшитые экзомисы²⁰ щедро утыканы переломанными расписными тростниковыми стрелами.

Никто не встречает гостью. Алкеста спешивается, привязывает лошадей за другой столб, у колодца. Умывается. Наполняет корыто. Даёт лошадям воду. Осматривается по сторонам. Четыре строения поместья, смыкаясь стенами, образуют правильный квадрат. Дальнее от ворот самое высокое строение – хозяйский двухэтажный дом. Его добротную черепичную крышу и видела дева с царской дороги. Нападение врага застало хозяев за приготовлениями к бегству. Хозяин дома, по одеждам эллин, лежит у порога дома в луже крови, с разрубленной надвое головой. Рядом в проходе виднеются два или три женских тела.

– Не пойду туда. Ни к чему мне чужие страдания.

Алкеста намеревается было заняться хозяйской телегой и лошадьми, но слышит слабый женский стон из строения справа, по виду амбара для сена. Достав из портупеи ксифос, гостья тихо перебегает двор, с ксифосом наперевес осторожно заглядывает в амбар. На полу среди связок соломы лежит дева лет четырнадцати-пятнадцати, в сильно изорванных когда-то белых нарядных с вышивкой одеждах. Между ногами девы кровь. Алкеста подходит ближе. Дева делает неуверенную попытку приподняться на руках, но руки подводят, дева рушится на солому.

– Пить! – жалобно просит на койне дева.

– Сейчас принесу. – Алкеста тотчас выбегает из амбара, подбегает к телеге, достаёт из неё нарядную пелику²¹ и возвращается с ней, уже полной воды.

– Кто ты? – Дева тянет руки к пелике.

– Алкеста, дочь Стасиппа, из Александрии. Хотела выменять у вас еду, – представляется гостья, бережно усаживает деву, приставляет сосуд к трясущимся губам.

Дева жадно прикладывается к пелике, долго пьёт, не в силах унять жажду. Хозяйской дочери сильно досталось, её лицо покрыто синяками и затекло, на теле глубокие порезы, грязные ссадины, прочие следы недавних побоев, кровотечение между ног не останавливается. Кровь повсюду на остатках одежд и соломе.

– Не уходи! Побудь со мной, побудь, пока не умру, – просит несчастная. – Я, Псамафа, умоляю тебя. Не оставляй меня. Мне очень страшно.

– Ты не умрёшь, милая Псамафа, – заверяет гостья.

– Умру. Я это твёрдо знаю. – Дева оседает и ложится на солому. Её веки смыкаются. – Сегодня ночью и помру. Кровь покинула меня. Мне жутко холодно.

– Я позабочусь о тебе. – Алкеста встаёт. – У вас остался хлеб?

– Не знаю, – шепчет несчастная. Стучит зубами от озноба. – Алкеста, скажи, у тебя есть монеты?

– Нет у меня монет. Убежала я из родного города. Откуда у меня монеты? – сокрушённо качает головой гостья.

– Там, в доме, на кухне, у очага, под камнем треугольным спрятаны монеты. – Дева открывает глаза, стонет, поднимает руку, указывает ей в сторону хозяйского дома. – Возьми их, как умру, похорони нас по обряду эллинскому. Прошу тебя.

Алкеста оглядывается на телегу, рассматривает пять трупов. На труп садится большой чёрный ворон, постукивает клювом по лицу мертвеца, довольно каркает.

– Вас очень много. У меня на всех не хватит сил.

– Прошу, Алкеста, похорони. Очень хочу встретиться со своей семьёй. Положи мне монету на язык. Харону нужна оплата. Перевозчик не пустит меня на лодку. Что тебе стоит, Алкеста! Монетку на язык. Только-то и всего.

– Хорошо. Я обязательно выполню твою просьбу.

– Поклянись, – требует шёпотом несчастная.

– Именем розовощёкой девы²² клянусь похоронить тебя по обряду отеческому. Харон получит оплату. Ты встретишься со своей семьёй на Стиксе.

К словам клятвы Алкеста поднимает правую руку.

– Благодарю тебя. – Силы покидают несчастную, она смолкает, забывшись без сознания.

Алкеста выходит из амбара.