Подол испачкался и намок с краю, еще и палец занозила, теперь покраснеет. Надо было вставать и снова мешать болтушку, поросячий визг был слышен даже через закрытую дверь. Корова просилась тоже. Но снова идти наружу, пусть только во двор, было страшно.
– Иди воды натаскай, пока я намешаю.
– Ну, Лорка…
– Отцу скажу…
Брат почесал недавние приключения, осевшие розгой на то место, что под портками прячут, вздохнул и поплелся в сенцы, где долго громыхал пустым ведром. Лязгнула клямка, дверь хлопнула, вынося шум наружу.
– Виииии! – ввинтилось в уши со двора.
Лорка вытащила из печи чугун с вареной водой, быстро намешала в ведре отрубей, покрутившись, плюхнула туда же остатки недоеденного позавчерашнего супа, прихватила другой рукой подойник и вышла. Наружная дверь была открыта, и в нее уже с интересом заглядывали две усатые кошачьи морды и одна петушиная.
– Вот же, – девушка потеснила нахлебников, петух успел склюнуть с краю ведра серый комок болтушки, коты заметались в ногах, добавляя в визг и мычание пронзительный двухголосый мяв. Путаясь в котах и поминая Единого, Лорка добралась до хлева.
Подойник оттягивал руку. Коты орали дурниной, пока девушка не плеснула молока в старую щербатую миску. Ведро с водой стояло на приступке у колодца, а Томаша и след простыл. И гадать не надо, уже на торжок сбег. Напоив корову, процедив молоко и разлив его по крынкам, Лорка снесла пузатые глазурованые посудины на ледник. Брата не было. Она выбралась из погреба, покосилась на хлев. Корову надо было уже давно гнать в стадо, но сегодня никто еще не гнал. Пойти за братом? Лорка сходила за зерном для кур. Птичья клетушка была у самого лаза, и как-то так случилось, что, когда девушка опрокинула принесенное в корытце и открыла дверцу, чтоб куры вышли, ее ноги сами собой оказались по ту сторону плетня.
На дорогу она больше не смотрела. И так знала – эльфий страж на месте и с этого места не двинется. Пригнувшись, юркнула по тропке и не разгибала спины, пока почти носом не уперлась в свальник. Расхлябанная калитка в огороже торжка была приоткрыта. Из щели торчали знакомые портки. Иногда показывалась рука, тянулась и почесывала зудящую кожу под заплаткой.
– Томаш, – зашептала Лорка, – а ну домой!
– Тихо ты, не слышно! – зашипел брат.
Звука отломанной со старой рябины ветки оказалось достаточно. Пострел подскочил и, прикрывая дорогое, вприпрыжку помчался к дому. А Лорка осталась, потому что услышала голос-песню.
– А́э тен а́таеʹти ка́ан лленае́ тарм хаелле́ да́эро’ин12.
– По одному от каждого дома возраста лета до конца срока его жизни в наказание, – перевел Лексен.
Редкие его, седеющие на висках волосы, топорщились над ушами, подбородок пробило щетиной, он отчаянно моргал – поднимающееся над ельником солнце слепило глаза – и одергивал криво сидящий кафтан, надетый на исподнюю рубаху, наспех заправленную в штаны. Стоящий в двух пядях от него Среброликий на Лексена даже не смотрел, но Лорка точно знала, что отвратителен ему и заискивающий Лексенов голос и вид его, да и все прочие люди тоже. А еще, что выдыхает страж медленно не от того, что так ему природой положено, а потому, что воняет. По правде сказать, несло от свальника знатно, Лорка сама морщилась, что уж говорить про пришлого.
Гринька, часто бывающий в городе с отцом по торговым делам, всякий раз, подсаживаясь к Лорке на сиделках, часто рассказывал, про елфие. Мол, бывают они там часто. Ей нравилось слушать, и парень разливался соловьем.
– Одежу носят цветную, яркую в несколько слоев, как девки, и пахнет от них так же, цветами да травой. Косы плетут рядами и каменьями всякими и цветными шнурами украшают, а когда и так ходят, тогда со спины точно от плечистой крали не отличишь. Только наши-то с собой мечи не таскают, а у этих завсегда либо меч, либо кинжал. И ходят, как трава речная на дне стелется, вот, как ты, – и Гринька смотрел масляными глазами и лез обниматься. Дурак.
С возрастом сын лавочника растерял что юношеский жирок, что робость, прибавил в росте и сделался завидным женихом. Еще бы, единственный сын. Вон стоит с отцом, брови хмурит. Красивый. Глаза карие с золотой крапинкой, волосы темные волной.
– Илле́н каалн та́йем13, – меж тем продолжил тин элле. – А́таэ те леттʹэнра́еʹти та́эм ка́дате тэссе́н14.
– Стражи обыщут жилища. За каждого сбежавшего его дом ответит вдвое, – тут же перевел Лексен.
Собравшиеся загудели. Лорка углядела в толпе отца, пригнулась и поспешила обратно. Надо вернуться раньше и сделать вид, будто и не ходила никуда. Только бы Томаш опять не сбег.
Братец обнаружился в траве у лаза, наблюдал за неподвижным Среброликим. Лорка, уже не таясь, подошла и цапнула увлекшегося мальчишку за тонкое розоватое чуть оттопыренное ухо.
– Вот точно отцу скажу.
– А не скажешь! – возразил братец, вырываясь и ныряя в лаз.
– С чего бы? – девушка пробралась за ним.
– Будто не понятно! Меня прогнала, а сама ухи клеила, – прищурился Томаш. – А я вот знаю, что Стражей приехало две дюжины и два, полторы дюжины вокруг стоят, шесть у старостиного дома отираются, один на торжке. А еще где? А? А? Так скажешь, что было?
– В хату давай, – приказала Лорка, холодея спиной. Это пока она там слушала, брат успел всю веску обежать и посчитать прибывших?
– Скажи, скажи, скажи, – не унимался Томаш, скакал вокруг, дергая то за косу, то за рукав.
– Сказочницу нашел. Вот отец придет, будут тебе сказки, короб, лукошко и еще немножко.
– Ну, Лорка, – снова заканючил он, повис на резном перильце крыльца, болтая в воздухе грязными ногами, рубашка задралась, открывая загорелый с длинной царапиной живот. – А я волшебное слово знаю! Ка́йлиенʹти Лло́риен, аст лите́15.
Лорка зашикала на брата, в который раз ругая себя за то, что стала учить его грамоте на элфиенʹрие. Свои литеры Томаш не очень-то любил, а эти на ходу схватил. И говорил чисто, как мама, когда пела. И голос его был похож на мамин, особенно, если Томаш говорил на языке элфие.
Когда отец услышал, впервые выдрал ее хворостиной и в погребе запер. Томашу тогда четыре было. Братик испугался, цуцыком сидел под дверью в погреб и в щелку сопел, глотая частые слезы. Наревелся тогда и за нее, и за себя. Лорка перестала петь брату мамину песню, а когда тот подрос, показала литеры. Тайком. За что снова была посажена в погреб. Так и жили. Лорка с братом тайком учили буквы и слова, какие Лорка помнила, а отец делал вид, что не знает. А может, смирился. Томашу почти семь, осенью он станет ходить в школу учить Уложения Хранителей, литеры и счет, и постаревший Лексен станет удивляться, откуда он знает слова. А может и не будет, он же сам ее учил.
– Кайлиенʹти Ллориен, аст лите, – нараспев повторял Томаш, прыгая на одной ноге через порожек в сенцы и дальше в хату. – Сестра моя Лориен, прошу тебя.
Лориен, ллоэ́й риэлле́н16, Предназначенная судьбой.
Если хотите вы избегнуть вечной муки, верните неправедно нажитое ограбленным. Уложения Хранителей.
Когда все разошлись, Дамьян подкараулил старосту Гавра у общинного амбара и молча дал в рыло. Не со зла – Дамьян злым никогда не был, даром что силой Единый не обделил – от обиды. Не крепко, но так, чтоб понял. Староста отлепился от высохшей щепастой стенки, на которой было вдоволь что пыли, что тонкой летней паутины с травяной трухой, отряхнул крепкую крашеную синим рубаху и оттер расквашенный нос рукой.
– Ты, это… За что?
– А то не знаешь?
– Так сам же решил, никто в спину не пихал.
– Не пихал, – подтвердил Дамьян и руки за опояску сунул, чтоб искуса еще раз стукнуть не было, хотя кулак чесался, – да только я просил надзорщика елфского связать и так оставить, а вы, навьи дети, прирезали. За своих земельных они бы ничего не сделали, чай ро́бы18 у них, что мухи, помрут – не заметят, а за своего душу вынут.
– Так не возьмут ничего, людей только. Один из рода, не старый.
– Из рода один, говоришь? – опояска затрещала, и староста опасливо отодвинулся. – У тебя в роду сколько? Три семьи кровных и прижилых еще, а в моем? Дочка да сын голопятый? Самому идти? А, Гавр? Что молчишь? Как «за зерном» ехать, так соловьем пел.
– Не возьмут тебя, старый ты им, сказано же, возраста лета и до конца срока его, а ты, того, не летний, в самую осень уже. Вон, дочку пошли, она у тебя смазливая, пристроится. Все одно не возьмет ее тут никто.
– Это почему?
– Так мамка порченой крови была, с елфями мешаной. И дите такое же. Или, думал, не знал никто?
Опояска треснула, хрустнул старостин уже однажды ломаный и оттого кривой нос.
* * *
Корову Лорка сама повела, а Томаша посадила лучину щепить, и чтоб пока плетенку не наполнит, с места не вставал. А на обратном пути на Гриньку наткнулась. По щегольскому виду и накрученной на палец измочаленной травине поняла, что нарочно поджидал и давно. До дома оставалось всего ничего, можно было через неогороженный общинный сад прошмыгнуть, но купцов сынок ее уже заметил. От яблони отлепился и навстречу пошел. Улыбается. Рубаха нарядная желтая с красной вышивкой… Сердце екнуло.
Лорка всегда мамину руку в шитье узнавала, хотя та вышивала редко, больше кружево плела. А кружевницей она была знатной. Заказы брала из города, для барышень. Одна такая даже сама приезжала. С двумя охоронцами. Да не в повозке, а верхом, в платье эльфийском, и волосы так же плела – в косы, с цветами и каменьями. Денег сулила много, чтоб мама к ней в работницы шла, и ей одной только плела и жила там же, в городе. Так вот семьей и взяла бы. Лорке тогда сразу замечталось про библиотеку, про которую Лексен говорил, что книжек там тьма всяких, целый дом с храм размером, а то и больше. Отец отказал. Ему, охотнику, что в городе делать? А книжки Лорка любила. У нее была одна на элфиенʹриа.
После маминой смерти тяжко стало, отец книжку и продал. И то кружево, что мама для нее, для Лорки, на свадебный покров плела. Мамины кружева дорого стоили.
Отец после тризны едва не запил. Из дома в лес уходил на весь день, возвращался ополночь, под навьи песни, без добычи совсем, а Лорка все одна и одна, Томаш только в люльке. Сначала вдовая тетка Юна приходила, как раньше, когда мама была. Мама по дому мало что делала, ей руки портить нельзя было. Отец Юне платил. Тетка приходила с двойняшками и все-все делала и Лорку поучала. А как платить нечем стало, так больше и не ходила. Иногда только, когда Лорка еще совсем ничего про детей не знала. Теперь знает. Книжку все равно было жальче, чем кружево.
На то девятидневье, в четверик, отец поехал в город за зерном. Вернулся странный, без зерна, и книжку привез, такую же, как была, только новую совсем, она еще красками пахла. Лорка ее только два раза всего доставала.
О проекте
О подписке