«Луну найти на небе просто…»

 
Луну найти на небе просто,
Она одна.
А задавался кто вопросом:
К чему она?
Чтоб наблюдать, как кофе глушит
Больной поэт?
Или ведёт себя по лужам
Живой скелет?
Луна давно необитаема,
С тех пор как ты
Сказала мне, что наша тайна
Для темноты,
Что ты при свете сможешь лучше
Найти свой дом.
Я Зевс, я собираю тучи
И сею гром.
Когда гроза, луна рыдает
Как психбольной.
И от Алтая до Валдая
Гуляет вой.
Его с трудом выносят люди,
Свой слух губя.
А я учусь играть на лютне,
Так, для себя.
Я скоро дам лютнистам фору
Из многих фор.
Как же пользителен для формы
В конце повтор.
Луну найти на небе просто,
Не спишь ещё?
Но сколько мне хрипеть вопросом:
А я прощён?
 

«Хочется в Италию. Почему?…»

 
Хочется в Италию. Почему?
Потому что русские любят петь,
Мне в Пьемонте нравится, а ему
Лучше на Сицилии жить и млеть.
 
 
Уплыву по Тибру я в Древний Рим,
Ты меня попробуй-ка отлови.
А когда окажется, что горим, –
Спрячусь в виноградниках от любви.
 
 
Хочется в Италию, в тот Милан,
Где в кафе кричала ты: «Кофе мне!»
Несмотря на санкции и обман,
Если есть где истина, то в вине.
 
 
Блок любил Италию, я люблю,
Бродский хочет праздновать что-нибудь.
Пусть большое плаванье кораблю,
У гондолы маленькой – узкий путь.
 
 
Пусть кричат, что выскочка я и хлюст,
Только в этих окриках слышу фальшь.
Зимы там бесснежные – это плюс.
Кто-то бросил яблоко на асфальт.
 

«Мы все когда-нибудь умрём…»

 
Мы все когда-нибудь умрём,
И даже я.
Личину нужную сопрём
У бытия.
Уткнётся мордой в чёрный пух
Созвездье Пса.
Мне будет жаль бессмертный дух,
Эх, смерть-коса…
Зачем же косишь всех подряд
Ты от и до?
Тебя ведь нет, ты звукоряд
Без ноты «до».
Ты сон пустой, металлолом,
Ты ерунда.
Мы все когда-нибудь умрём
Не навсегда.
С утра кричит «ку-ка-ре-ку»
Чудак-петух.
И мелят мельницы муку,
И дышит дух,
Где хочет дышит – не указ
Ему молва.
Все будут живы – это раз,
Здоровы – два…
 

«Я разделился на несколько жизней…»

 
Я разделился на несколько жизней,
Но ни одну не прожил до конца.
Ты становилась взрослей и капризней,
Я становился похож на отца.
Ты становилась взрослее и старше,
Я исступлённо вгрызался в слова.
Скрипка любимая, та же ты, та же…
Анненский умер, а скрипка жива…
Только смычок с ней уж больно курносый,
Он задавака и, верно, злодей.
Жизнь разделилась на пару вопросов:
Стоит ли дальше морочить людей?
Стоит ли дальше словечки, как поезд,
В даль уводить с небывалым трудом?
Жизнь превращается в кожаный пояс,
Что раскромсали столовым ножом.
Жизнь превращается в узкие тропки,
Как бы мне выбрать одну дотемна?
Мебель и книги годятся для топки,
Только любовь никому не нужна.
 

«Ты в Дрездене выходишь из трамвая…»

 
Ты в Дрездене выходишь из трамвая,
А я смотрю. И «Егермейстер» крут.
И осень, в каждом вздохе созревая,
Диктует мне смиренье и уют.
 
 
В кафе с утра угрюмые германцы
Торчат, и вместе с ними я торчу.
Куда спешишь ты? Где протуберанцы?
Где молодость? Где резкое «хочу»?
 
 
Сейчас уйдёшь ты, видимо, навечно.
Тебя прокисший воздух городской
От глаз моих укроет. Осень лечит,
Прописывая трезвость и покой.
 
 
А Дрезден по воде плывёт уныло,
В ней длинно отражаясь и скуля.
Ты вышла из трамвая. Всё постыло.
И камертон чуть ниже ноты «ля».
 
 
Прости-прощай, пылинок миллионы
Теперь берут меня на абордаж.
А зелень всё спускается по склонам
Горы, где дом никто не строит наш.
 

«Я в ярости, я в старости…»

 
Я в ярости, я в старости
Стою одной ногой.
И нет конца той ярости,
Мой каждый день – изгой.
Тверская, прежде Горького,
И мексиканский бар.
Я пью текилу горькую,
Я стар, я стар, я стар.
В виски стучится прошлое,
А там и ты мелькнёшь,
Красивая и рослая,
Не верящая в ложь.
Меня сменяв на призраки,
Ты растворилась в них.
Берлинами, парижами
Запнулся русский стих.
А дальше стал я гением
И вынянчил успех.
И даже индульгенцию
Я получил за всех.
Грызутся мысли ярые,
От них лишь пар извне.
Долги тревожат старые
И тени на стене.
Жаль, рюмки стали плаксами,
Дожить бы до хулы…
А в баре шум и клацанье
Тарелок о столы.
 

«Тихая музыка ночи могла бы меня…»

 
Тихая музыка ночи могла бы меня
За руку взять, довести до волшебного леса.
Я не могу больше слушать, как злая грызня
Бешеных псов разрушает ночную завесу.
Я не могу больше ждать, что забрезжит рассвет,
Я не надеюсь, что будет тебе интересно,
Где я нашёл эту музыку. Да или нет?
Нет или да? В уравнении всё неизвестно.
Мысль пробирается вверх по стволу. В небесах
Нет ни ответов, ни звёзд, лишь засохшие взгляды.
Тихая музыка ночи сильнее, чем страх.
Противоядье бывает опаснее яда.
Сбросить бессилье и солнечный луч проглотить,
Словно факир бутафорскую старую шпагу.
Тихая музыка ночи… Придётся платить
За музыкантов, которым не хватит отваги.
Тихая музыка ночи, зачем я тебе?
Как мне укрыться от чёрных твоих незабудок?
Я не могу больше ждать. Я не верю судьбе.
Я не хочу умереть, если утра не будет.
 

«Из окон поезда в метро…»

 
Из окон поезда в метро
Прощальных слов не прочитаешь,
А ты спешишь в бутик «Этро»,
Ты этот бренд предпочитаешь.
А я катаюсь по «кольцу»,
Меня пинают, проклинают,
Не увидать лицом к лицу
Лица, и ты об этом знаешь.
Рифмуй, глагол, меня с другим,
Тебя ни с чем уж не срифмую.
Я завязал себя тугим
Узлом – и так перезимую.
Зачем цветок искать в пыльце?
Достаточно переиначить.
Конечных станций на «кольце»
Не догадались обозначить.
Я вижу в этом тайный смысл.
Вдохни прозрачность узнаваний,
Пока подлунный мир не смыл
Поток моих воспоминаний.
 

«Так много писали о Крыме…»

 
Так много писали о Крыме,
Что, если бы строчки гуляли,
Они бы заполнили всё – от Джанкоя до Ялты.
Почтовая стонет открытка,
Влюблённая в маленький ялик,
Пора уж исполнить последнее долгое сальто…
Ведь цирк навсегда уезжает,
И море глотает верёвки,
Которыми что-то к чему-то крепилось недавно.
Трепещет вечерняя жалость,
А сердцу не хватит сноровки
Смириться с глухими ударами Божьего дара.
Так много ходили по Крыму
Серьёзные люди, что ночью
Их тени ползут через тернии к звёздам холодным,
И падают утром на крышу
Одежды бесцветные клочья.
А ялик столкнулся с огромной подводною лодкой.
И стал вместе с нею одной засекреченной сводкой…
 

«Максимум, что меня ждёт…»

 
Максимум, что меня ждёт, –
Встреча случайная.
Войско уходит в поход,
Жизнь не кончается.
Плещется море у стен
Города ложного.
Жизнь не кончается тем,
Чем ей положено.
Можно и эдак и так, –
Имя плюс отчество.
Жизнь не кончается так,
Как нам захочется.
Прошлого виден оскал
У настоящего.
Максимум, что я желал, –
Хвост, как у ящера.
Бритоголовые пни
Выглядят жалобно.
Тянутся скудные дни,
Жизнь продолжается.
 

«Ты в метро спускаешься…»

 
Ты в метро спускаешься,
А на этой станции
Авели и каины
Раздают квитанции.
 
 
В них одни отметины
На века поставлены.
Только не заметишь ты
Каинов и авелей.
 
 
В темноте с прорехами
Поезд тонет с грохотом.
Ты уже уехала,
Мир остался крохотным.
 
 
Авели и каины
Молча руки спрятали.
Едут на окраины,
Злые, неопрятные.
 
 
Ведь работы много им
Ангелы доверили.
Вот и кормят ноги их,
Жаль, часы не сверили.
 
 
Я стою на станции,
Словно обесточенный.
А моя квитанция
Вечность как просрочена.
 

«Лучшие дни начинались с разлуки…»

 
Лучшие дни начинались с разлуки,
С простыни грязной, с ужасной попойки,
Лучшие дни начинались от скуки,
С этой скрипучей продавленной койки.
Горн пионерский звучит одиноко,
Как же ему надоела побудка!
Смерть за предательство, око за око,
Лучшие дни начинались так жутко.
К новой зиме подготовлены лыжи,
Где-то намечено снежное действо,
Я о тебе и не думал, ты слышишь?
Я о тебе не мечтал, не надейся.
Я загляделся в шампанские брызги,
Вместе с нулём утащил единицу,
Я погружался в опасные риски,
Ты захотела со мной погрузиться.
Дайвинг – занятье не для слабонервных,
Лучшие дни начинались для сильных.
Был для тебя я первейшим из первых,
Был для тебя самым стильным из стильных!
Только забыли мы выплыть, подруга,
Вроде замешкались самую малость.
Так безнадёжно любили друг друга…
Даже кругов на воде не осталось…
 

«Музыка во мне сжалась…»

 
Музыка во мне сжалась,
Что ни говори – жалко,
Музыка во мне стонет,
Что ни говори – тонет.
Школьники идут в школу,
Судьбы их идут рядом,
Очи опустив долу,
Мы весне почти рады.
Правильность твоих линий
Растревожит снов лаву.
Где мне взять час лишний,
Что способен стать главным?
Почему земли мало
На чужой уже карте?
Оттого что жизнь стала
Временной, как снег в марте.
 

«Кончилась ярмарка, кончилась…»

 
Кончилась ярмарка, кончилась.
И не понять, отчего
Вымерзли пальчики тонкие…
Скоро уже Рождество.
Руку ловлю, но согреть её
Не достаёт мне тепла.
Дня не отпущено третьего
Нам – только жизнь, что прошла.
Пост. Пахнет снегом и пряником,
Ржавым молчанием крыш.
Ярмарка кончилась раненько,
Тётки считают барыш.
Небо привычно, безжалостно,
Не замечает огня.
Не обижайся, пожалуйста,
Встреча длиною в два дня,
Это подарок, и помниться
Будет, пока голова
В крике последнем не дёрнется,
Не пережив Рождества.
 

«Бессонница. Гомер. И ничего не надо…»

 
Бессонница. Гомер. И ничего не надо.
Но снится Мандельштам у жизни на краю.
Как хочется его мне вытащить из ада.
Но невозможно… Он и так уже в раю.
А где тогда Гомер? Вопрос, конечно, спорный,
Ведь рай тогда ещё не выполз из легенд.
Ну так и что с того? Долой характер вздорный!
Бессонница. Гомер. И скорый хеппи-енд.
Листва грозит упасть. В окне застыло что-то,
Похожее на ночь, лишившуюся сил.
Что корабли считать, когда им нету счёта?
Как нету счёта тем, кого недолюбил.
Проси портного сшить такой пиджак, что роста
Хватило для всего. И даже для луны.
Бессонница. Гомер. О как же это просто!
Есть золото строки, которой нет цены.