Такой антигерманский союз наметился между жаждавшими после поражения во Франко-прусской войне 1870 – 1871 годов реванша французами и опасавшимися усиления Германии (как экономического, так и чисто военного) русскими. История тесного сближения Российской империи с Французской республикой берет свое начало в годы правления императора Александра III, вынужденного отказаться от принципа монархической солидарности, так как теперь России противостояла коалиция Германии и Австро-Венгрии, оформленная с участием Италии в 1882 году, – Тройственный союз. Действительно, в австро-германском договоре о союзе, заключенном в 1879 году, 1 я же статья отчетливо указывала будущего противника: «В случае, если бы одна из обеих империй, вопреки ожиданию и искреннему желанию обеих высоких договаривающихся сторон, подверглась нападению со стороны России, то обе высокие договаривающиеся стороны обязаны выступить на помощь друг другу со всею совокупностью военных сил своих империй и соответственно с этим не заключать мира иначе, как только сообща и по обоюдному согласию». Здесь говорится о «нападении со стороны России», однако в 1870 году О. фон Бисмарк превосходно преподал урок, как агрессивная держава может выставить себя в роли «невинной овечки», – провокация есть превосходная вещь для морального обоснования агрессии.

Отставание России на пути капиталистического развития ослабляло страну как в экономическом, так и в военном отношении. Если раньше Российская империя могла с успехом противостоять коалиции ряда стран Центральной Европы, одновременно являясь несомненным гегемоном в Восточной Европе, то теперь чаша весов качнулась на сторону Германии и ее сателлитов. Вдобавок традиционно недружественной оставалась и позиция Великобритании – неуязвимой для внешнего вторжения с суши и способной изолировать любого вероятного неприятеля на всех морях.

Исходя из собственных опасений и стремясь к реализации давнего принципа «баланса сил» в Европе, в 1875 году русские не позволили немцам окончательно добить французов, и теперь в Германии справедливо стали рассматривать Россию как одно из главных препятствий на пути установления европейской гегемонии. Отечественный исследователь полагает, что «наиболее точной датой» начала подготовки Российской империи к Большой Европейской войне «следует считать 1880 год, когда русское правительство утвердило разработанные генерал-адъютантом Н.Н. Обручевым так называемые соображения о планах войны с Германией и Австро-Венгрией. Враждебная позиция этих стран по отношению к России, обозначившаяся еще во время русско-турецкой войны 1877 – 1878 г. и на Берлинском конгрессе 1878 г., стала совершенно явной после заключения австро-германского союза в 1879 году»^[10].

Так или иначе, но в любом случае именно Россия всегда вставала последним препятствием на пути любого европейского гегемона, а потому какое-то ухудшение отношений с Германией было объективно неизбежным. Другой вопрос: стоило ли доводить противоборство до мировой бойни? Пока еще немецкая экономика только-только набирала обороты, и Великобритания оставалась в стороне. Однако не за горами было то время, когда англичане станут главным противником немецкого империализма.

Русские дипломаты довольно долгое время пытались сохранять дружественные отношения со всеми странами, и русско-германские договоры «о перестраховке» – тому наглядное подтверждение. Но в конечном счете лавирование между различными группировками все же не имело успеха, так как угроза со стороны усилившейся и вступившей в антирусский союз с Австрией Германии становилась все явственней и отчетливее. А выдержать необходимую паузу русская дипломатия не смогла, да, наверное, и не имела к тому объективной возможности.

Оставалось искать союзников, и, разумеется, среди великих держав, также недовольных мощью германского империализма. Если учесть, что англичане держались наособицу, то особенного выбора и не было – только Франция, сама искавшая союзников против Германии. Причем франко-германский конфликт мог идти только на уничтожение. Швейцарский исследователь С. Ферстер верно заметил, что «в период Первой мировой войны цели немцев и французов подразумевали ликвидацию статуса противника как великой державы, и даже раздробление государства-противника, так как каждая сторона определяла другую как основополагающую опасность для собственного существования»^[11].

Старые распри были отставлены в сторону. Дабы обеспечить безопасность от вероятной агрессии держав Тройственного союза на Восток, к которому в любой момент могли присоединиться Румыния и Турция, русское правительство пошло на соглашение с Францией, также тщательно подбиравшей союзников в Европе, так как французы не могли воевать с немцами даже один на один. Решающим актом стало подписание военной конвенции 1892 года, которая положила начало антигерманскому блоку, пока еще только в составе России и Франции.

Отметим, что инициаторами заключения франко-русского союза были все-таки французы. Именно Франция не могла допустить нового погрома после 1871 года, и, так как русские также опасались возрастающей мощи Германии, усилившей себя союзом с Австро-Венгрией и Италией, то такой союз не мог не быть заключен. Логика блокового противостояния в Европе с неумолимой поспешностью заменяла старую «систему равновесия». Ю.М. Коробов выделяет причины, по которым руководство Французской республики пошло на союз с самодержавной Российской империей. «Во-первых, можно было рассчитывать на военно-политический союз, основанный не только на временной политической конъюнктуре, но и на более глубинных взаимосвязях, на устойчивых военно-экономических интересах. Во-вторых, всевозрастающее воздействие на эти взаимосвязи оказывало географическое и стратегическое положение России и Франции. Возможность распылить силы Германии на два фронта подкреплялась громадными стратегическими ресурсами России и набиравшей силу военной промышленностью Франции. В-третьих, появлялась возможность не только обеспечения собственных военных потребностей, но и взаимного распределения тягот подготовки к войне между союзниками»^[12].

Конвенция 1892 года была подписана полномочными представителями Генеральных штабов двух держав – генералами Обручевым (начальник русского Главного Штаба) и Бойденффре (помощник начальника французского Генерального штаба). Документ был окончательно ратифицирован на высшем уровне в 1893 году. Конвенция определяла русские армии, выставляемые против Германии, в 700 – 800 тысяч чел., французские – в 1 300 000 чел., однако о сроках выступления пока еще не было и речи. Главным оставалось обязательство совместной войны против Германии, буде та пожелает решить свое стремление к гегемонии оружием: Австро-Венгрия и так следовала в фарватере германской политики, Италия была откровенно слаба, Великобритания оставалась недосягаемой за Ла-Маншем; так что противниками Германии являлись как раз Франция и Россия.

Оба государства обязывались выступить против любого противника из стана Центральных держав в случае нападения того на одну из договаривающихся держав: «Если Франция подвергнется нападению со стороны Германии или Италии, поддержанной Германией, Россия употребит все войска, какими она может располагать, для нападения на Германию. Если Россия подвергнется нападению Германии или Австрии, поддержанной Германией, Франция употребит все войска, какими может располагать, для нападения на Германию». Конвенция по своему характеру была оборонительной, находясь в зависимости от жизнедеятельности неприятельского блока («Настоящая конвенция будет иметь силу в течение того же срока, что и Тройственный союз»), и пока еще не имела взаимозависимости в смысле стратегического планирования каждой из договаривающихся сторон.

Более того, в своей «Записке», представленной императору Александру III, ген. Н.Н. Обручев указывал, что в случае войны с Германией и ее союзниками «мы должны обеспечить полную свободу действий». По смыслу это означало самостоятельное оперативно-стратегическое планирование русской стороны, вне зависимости от желаний французов, сообразно лишь со своими собственными военно-политическими потребностями. Отсутствие координации военных усилий с союзниками против общего противника несколько ослабляло франко-русскую коалицию, но зато сохраняло свободу дипломатического маневра в случае настоятельной нужды.

В любом случае, этот документ не позволял немцам добить Францию, так как в таком случае на Востоке против Германии немедленно вставала бы Российская империя. Таким образом, данная конвенция, в силу расстановки фигур на мировой доске, страховала более Францию, нежели Россию, которой пока особенно-то и нечего было делить с Германией. Лишь в первом десятилетии XX столетия, когда военное и политическое могущество Российской империи ослабело, французам удалось навязать русским сроки наступления (на пятнадцатый день с начала мобилизации) и направление удара на Германию^[13].

Договор 1892 года подчеркивал самостоятельную роль Российской империи, просто-напросто подстраховавшейся против набиравшей силу Германии, еще ранее образовавшей свой заведомо агрессивный блок. Теперь русские могли играть на франко-германских противоречиях, чтобы иметь независимость и от британского, и от немецкого внешнеполитического курса. Но после Русско-японской войны 1904 – 1905 годов, в которой, кстати говоря, не желавшие ссориться с англичанами ради России французы не оказали русским ни малейшей реальной помощи, положение вещей резко изменилось. Именно тогда стало ясно, что при выборе более принципиального союзника для Франции более дороги будут не русские, а англичане. Впрочем, в России этого, очевидно, в высших эшелонах власти до конца так и не поняли.

Ведущий отечественный исследователь международных отношений А.И. Уткин так оценивает русские дипломатические усилия в эпоху образования блоков и союзов в Европе: «Складывается впечатление, что начало эры несчастий России лежит в неверном дипломатическом выборе, предполагавшем союз с Францией и противостояние Германии. Порочными были изначальные посылки. Ныне, в конце века, напрашивается вывод, что России нужен был союз с обеими странами: с Францией (который гарантировал от германской экспансии в Европе), но и с Германией, лидером европейского экономического развития. Россия нуждалась в германской технологии, в германских капиталах и в германских специалистах, в инженерах и организаторах, которых сегодня мы назвали бы менеджерами. Дипломатическое замыкание России на Запад в пику Германии делало ее заложницей неконтролируемых ею политических процессов. Россия, по существу, отдала свою судьбу в чужие руки»^[14].

Действительно, так или иначе, но военно-стратегическое положение государства в системе «европейского концерта великих держав» напрямую зависело от экономики. Экономическое развитие Российской империи в начале XX века приступило к своему настоящему разбегу только с началом осуществления столыпинской аграрной реформы. Львиная доля населения – крестьянство (85 %), – стало активно втягиваться в капиталистические отношения. И, что еще главнее, тот источник, что давал половину национального дохода, – сельское хозяйство – получил право частной собственности на землю.

Закладывание промышленного потенциала при императоре Александре III во многом блокировалось недостатком рабочих рук и искусственной привязкой крестьянства к земле. С конца 1906 года, когда в ход пошли реформы П.А. Столыпина, деревня стала поставлять городу рабочие руки в значительном количестве, а расширение торговых связей между городом и деревней только укрепляло оборонный потенциал страны. «Мягкая» индустриализация (в отличие от «жесткой» сталинской) с каждым годом набирала обороты, одновременно выводя Россию в разряд первоклассных промышленных держав и сохраняя крестьянское традиционное общество как необходимую составляющую категорию монархического принципа правления.

Тем не менее для того, чтобы получить в руки существенные результаты реформирования и суметь ими воспользоваться, требовалось время. И время немалое: как известно, сам П.А. Столыпин требовал не менее двадцати лет мира. Это – минимум. Поэтому «рассчитанные на десятилетия столыпинские реформы не давали мгновенного, непосредственного эффекта в плане сиюминутного улучшения жизни большей части населения. Оставаясь государственно мыслящим и ответственным политиком, Столыпин, в отличие от лидеров леворадикальных партий, не был демагогом, сознавая эфемерность, а главное – аморальность беспочвенных, объективно не обеспеченных обещаний»^[15]. В распоряжении России оказалось всего-навсего семь с половиной предвоенных лет, часть из которых ушла на восстановление того положения вещей, что существовало до Русско-японской войны 1904 – 1905 годов и Первой Русской революции 1905 – 1907 годов. Следовательно, в любом союзе с тем или иным европейским блоком (Антанта или Тройственный союз) Российская империя оказывалась в подчиненном положении. Причина тому – отсталость экономического развития нашей державы на данный момент времени.

Но удивительно не это. Удивительно, что, оказавшись в подобном цейтноте, русская государственная власть не только рьяно бросилась в один из военно-политических блоков (Антанта), но и проповедовала наступательную войну, также, наряду с прочими странами, подталкивая события к своей развязке – Большой Европейской войне, которая на деле вылилась в мировую войну. Иначе говоря, наиболее разумным поведением российского руководства после 1907 года стал бы отказ от своего жесткого позиционирования в военно-политическом отношении, и тем более отказ от проведения такой активной внешней политики в Европе, что непрестанно сталкивала Россию с другими великими державами.

Однако же на деле, чем более преодолевались последствия Японской войны и революции в политической и экономической сферах, тем более активной и наступательной становилась русская внешняя политика. Чуть накопленный экономический «жирок» уже побуждал российских «ястребов» бряцать оружием, выступая затравщиком войны, но ускользая в кусты при неблагоприятном ее ходе. Такая позиция как нельзя более соответствовала интересам союзников и противников – Франции, Великобритании и Германии, – заинтересованных в участии России в предстоявшей войне. Правда, чем дальше, тем больше зависимость от французских займов подчиняла себе суверенитет русской внешней политики, подламывая его в пользу активности России в Европе – против Германии. Восточный союзник Франции имел, «конечно, право на собственные стратегические интересы», но кредитовался «под обязательство действовать, прежде всего, в поддержку французов»^[16].

Точно так же была спровоцирована немцами активная позиция Австро-Венгрии, где вместо широкомасштабных внутренних реформ, нацеленных на разрешение национальных проблем и трансформации империи в федерацию, власти перенесли центр тяжести на внешнюю политику. И Российская, и Австро-Венгерская монархии в силу своего экономического развития играли неравноправные роли в собственном военном союзе. В то же время позиционирование именно этих стран стало наиболее запрограммированным и оттого в значительной степени подверженным внешнему давлению со стороны более мощного партнера.

Отечественный исследователь правильно считает, что жесткие союзнические отношения с любым из сложившихся военно-политических блоков были неприемлемы для Российской империи в начале XX столетия. «Наилучшим вариантом политики и военной стратегии для России было бы сохранение того положения, в котором она находилась до присоединения к Антанте, т.е. нейтралитета, но при этом нейтралитета, обеспеченного достаточно мощными сухопутными и военно-морскими силами, способными вести, прежде всего, эффективные оборонительные сражения...»^[17] Возможен ли был такой нейтралитет? Вполне вероятно, что да. Но при этом уже далеко не все зависело от самих русских. Ни союзники, ни противники не желали русского оборонительного нейтралитета и потому заняли откровенно грубую позицию в отношении России: французы активно втягивали Российскую империю в свои проблемы с немцами из-за Эльзас-Лотарингии, а немцы желали бескомпромиссно и единолично господствовать в Европе, определив Франции участь второстепенной державы, и намереваясь оттеснить Россию в Азию.

Итак, в свою очередь, немцы после смерти русофильствующего старого императора Вильгельма I, воевавшего вместе с русскими еще против Наполеона, перестали дорожить тесным и верным союзом с Россией. В немалой степени это определялось нежеланием русского вмешательства в германские дела, столь ярко проявившегося в эпоху императора Николая I, считавшего малые германские государства чуть ли не своей «вотчиной». Канцлер единой Германии граф О. фон Бисмарк сделал все возможное, чтобы обеспечить независимость своей родины от любого иностранного вмешательства, в том числе и русского. И с объективной точки зрения это вполне понятно: поодиночке германские государства не могли и думать о каком-либо соперничестве с могущественной Российской империей. Зато единая Германия уже резко превосходила Россию по параметрам своего экономического развития, что становилось залогом и военной мощи, и положения на международной арене.