4

От «буржуйки» из-за жара угля в темноте барака расходилось тусклое темно-красное сияние. Железная печка тихо гудела, чем навевала на узников сон. Дремал староста барака – лысоватый мужчина с густыми усами и бровями – Пантелей Пудовкин. Он недавно подложил новую порцию топлива и, хорошенько согревшись, посапывал. Со всех концов барака доносился храп. Вокруг «буржуйки» висели вещи военнопленных – шинели, рубахи, штаны, носки, разнообразная обувь стояла возле раскаленных камней, разложенных вокруг печки. Все эти вещи испускали несравнимый ни с чем запах – дух закрытого помещения, в котором постоянно находится большое количество мужчин. Раз в две недели по десять человек военнопленных выводили в баню, которую устраивали в тюрьме, расположенной в пристройке старинного замка, поэтому личную гигиену обитателей лагеря едва ли можно было считать хотя бы сносной.

Стояла глубокая январская ночь. За стенами барака завывал северный ветер, пришедший с моря. Людской храп, песни горящего угля, стон «буржуйки» и шум ветра заглушали от любопытного уха перешептывания нескольких человек, которым в это время совершенно не спалось.

– Охранники в такую погоду носа не высовывают из будки. Даже выстрелить поленятся – холод собачий, – говорил Бронислав. – Я по ночам не раз подходил к щели (так он называл узкое окно) и следил. Несут вахту безобразно. Я бы их под расстрел за такую службу…

– Тихо, – сморщился Кривошапкин. – Ты что, комиссар? Словами бросаешься, не думая…

– Я не комиссар, но в партию собирался вступать…

– Вы бы про коммунизм здесь не сильно распространялись, – посоветовал Альберт Валерьянович, – а то в одиночку запрут, как Стайнкукера.

– Эта сволочь вчера написала в своей стенгазете об окружении нашей дивизии, – пробурчал Капитонов и по памяти процитировал: «Майор Матти Аарнио взял в котел восемнадцатую стрелковую дивизию в Южном и Северном Леметти».

– Какой-то майор – целую дивизию! Брехня, – заявил Данила.

– Может, и брехня. Но всякое может быть, – задумался Капитонов.

– Заткнитесь, прошу по-хорошему, – грозно прошептал Бронислав, – уйдем, тогда и будем рассуждать…

– Я думаю, что охранники здесь такие беспечные, потому что чувствуют, что бежать-то нам некуда. Остров маленький. Наутро всегда можно организовать облаву. И местные с радостью помогут, – Шпильковский вернул разговор к предыдущей теме.

– Правильно мыслишь, Альберт Валерьянович, – проговорил краснофлотец, – поэтому нам, главное, незаметно добраться до причала. Там стоят рыбацкие мотоботы. Нам надо угнать один и уйти в море.

– Ну, ты умный, – сказал Кривошапкин, – море зимой замерзает.

– Ты, сухопутная крыса, если не знаешь, не встревай. В бухту регулярно приходит почтовое судно с земли, для него и для рыбаков, чтобы лов и снабжение рыбой войск не прекращались, лед специально колют. Курсирует ледокол, я это от местных узнал.

– И как ты это узнал? На каком языке? – язвительно поинтересовался Данила.

– На морском. Ты его все равно не знаешь.

– Нам бы продуктов побольше, – проговорил Капитонов, – из хлеба, что вы, Валерьяныч, получили за удаленный аппендикс, я сделал сухари, сало закопал в снегу, возле стены барака, подальше от сетки, за которой водят собак. В бараке держать не хотел. Еще есть мороженое мясо, мороженая картошка, молотая перловка. Я прикинул, нам хватит дня на четыре, а если экономить, то больше недели протянем.

– А я настрелял папирос – уже тридцать пять штук, – похвалился Кривошапкин.

– Ты это, Данила, не сильно показывай, что собираешь курево, ведь сразу же понятно, если не выкуриваешь сразу, то для чего-то припасаешь.

– Насчет курева – молодец, – похвалил Кривошапкина Бронислав Вернидуб, – главная проблема – это как нам добраться до порта незамеченными. И не забывайте о пресной воде.

– А что, снега и льда мало? – спросил Капитонов.

– Если на мотоботе, который мы стырим, вдруг не окажется запасов воды, то мы «засохнем».

– А лед? – не унимался Данила. – Льдину разобьем и куски на борт затащим.

– Мы же пойдем дальше в открытое море, – объяснял Бронислав.

– Да ладно, наберем снега, – проговорил Никанор.

– А куда? – прищурился красный капитан.

– Ну, закинем за борт лодки, – предположил сапер.

– И будем потом с палубы хлебать? – съязвил Бронислав. – В общем, у меня есть резиновая грелка и резиновое ведро литров на пятнадцать. А чтобы выбраться незамеченными, нам надо добыть финскую форму, желательно теплую. Ну, и еще, конечно, взрывчатку.

– Это для чего? – удивился военфельдшер.

– Потом объясню, – махнул красный капитан.

– Я могу по памяти нарисовать карту Аландских островов, – задумался Шпильковский. – Я видел ее в смотровом кабинете. И по памяти могу нарисовать – у карты мира и анатомической карты человека есть что-то схожее. Я раньше практиковал мнемотехнику.

– Что? – спросил Капитонов.

– Специальные приемы запоминания.

– Это как? – поинтересовался Данила.

– Очень просто. Представляешь, что гуляешь по своему родному городу. Артерия напоминает одну улицу, вена – проспект. Ну и приходишь из пункта «а» в пункт «б» и запоминаешь, что видел по дороге. Причем все происходит без особых усилий.

– Что-то я не пойму, – признался Никанор.

– Ну ладно, каждый человек должен себе придумать свою мнемотехнику. Потом расскажу, если захотите.

– Да, а сейчас нам надо бы пораскинуть мозгами, где найти форму.

– Где, где? В хозблоке, конечно, – сказал Никанор. – В прачечной. Этот хмырь Хомутарь командует такими же хмырями, что за еду и папиросы стирают форму охранникам.

– Вот гад! – прошипел Кривошапкин.

– Гад не гад, но таким гадом будешь и ты! – сказал Бронислав.

– Ты что, Броненосец, совсем спятил? Думаешь, я чухонцам буду форму стирать? Не дождутся!

– Ну, во-первых, это шведы, а не финны, а во-вторых, для скорейшего осуществления нашего плана форма нужна позарез. Я думаю, ты и сам это прекрасно понимаешь.

– Тогда пускай Никанор и стирает форму.

– Ты, салага, будешь старшему по званию указывать! – Капитонов разозлился.

– Здесь нет никаких званий! – еще громче проговорил Данила.

– Перестаньте, – оборвал их спор Шпильковский.

В этот момент с верхнего яруса нар упало тело. Небольшого роста красноармеец тут же сел на полу, широко расставив ноги, и принялся тереть ушибленную спину.

– Фельдшер! – скрипучим голосом начал звать он, – фельдшер! У меня что-то со спиной!

Это был Силантий Хомутарь, бывший командир танка, а теперь, как и все здесь, военнопленный – «заведующий» прачечной, о котором только что говорили «заговорщики».

«Танкист» что было силы начал трясти нары Шпильковского.

– Фельдшер.

Альберт Валерьянович сделал вид, что только что проснулся.

– Что у тебя, Силантий?

– Спина, ааа, – застонал он, – больно.

Чтобы разобраться, военфельдшеру пришлось вставать.

От стонов Хомутаря проснулся староста барака. Разминая затекшие ноги, он подошел к месту падения Силантия.

– Что тут у вас такое?

– Да вот, во сне вертелся и упал, – спокойно объяснил Шпильковский.

– Я спиной грохнулся, ох, – стонал Хомутарь.

Шпильковский внимательно посмотрел на круглую физиономию командира танка, в его маленькие мышиные глазки и подумал: «Подслушивал он нас или нет? На самом деле упал случайно или все-таки пытался голову свесить, чтобы лучше слышно было?»

Но на лице Хомутаря что-либо прочитать было невозможно. Одно из двух – или он умел хорошо прятать свои мысли, или был совсем недалеким.

– Что приснилось, как финнам сообщаешь, куда будет направлен удар танковой бригады? – громко сказал кто-то из военнопленных.

В бараке ходили неприятные разговоры, что Хомутарь в свое время сдал целую танковую колонну.

Его танк шел замыкающим, и на узком участке между двумя озерцами водитель не справился с управлением тяжелой машиной, и танк «ушел» в заболоченную жижу.

Колонна ушла, а Хомутарь и танкисты едва сумели выбраться из машины. И тут им снова не повезло. Их обнаружил разведотряд финнов. Из-под наставленных автоматов деваться танкистам было некуда.

Ну, Силантий Хомутарь и выложил все, что знал… И главное, Хомутарь рассказал, что вроде бы на него никто и не давил. Так, ляпал языком… Теперь же он все это отрицал. С утра бывший танкист бежал в свою прачечную, где с ним работала еще парочка «темных» и неприглядных личностей.

– Ушиб позвоночника и копчика. Неприятно, конечно, но ничего страшного в этом нет. Хорошо еще, что не головой ударился, – сказал после беглого осмотра военфельдшер.

Хомутарь медленно встал. Ростом он оказался ниже среднего, с кривыми ногами. Силантий попытался сначала нагнуться вперед, потом – назад, проверяя, действительно ли все так неплохо, и вдруг снова сильно застонал. Теперь проснулись военнопленные на соседних нарах.

– Хватит мне тут бардак разводить, – грозно сказал Хомутарю староста, – отбой.

Громко стеная, Силантий Хомутарь полез к себе наверх. На самом деле спина у него сильно болела, и взобраться на вторую полку никак не получалось. Тогда Пантелей Пудовкин толкнул его в бок, и Хомутарь перекинулся на свой ярус.

– И вам всем спать! – сказал староста, поправив усы. – Ложитесь, Альберт Валерьянович. До подъема можно еще хорошенько выспаться.

– Да, сейчас лягу. Только водички глотну.

– Может, вам кипяточку?

– Давайте, не откажусь.

Пантелей Пудовкин и Альберт Валерьянович подошли к «буржуйке». Староста налил из помятого чайника в металлическую кружку кипятку.

Шпильковский подул, попил.

– Спасибо, Пантелей, теперь пойду дальше сны досматривать.

– Что, небось Маруся снилась? – одними глазами улыбнулся Пантелей.

– Она… Почему я тогда на ней не женился? – задумался Альберт Валерьянович.

– Ничего. Вернетесь и сделаете предложение.

– Да… А вот вернусь ли? – вздохнул военфельдшер.

– Вернетесь, мы все вернемся. Война долгой не будет. Сами знаете. Спокойной ночи.

Староста подкинул еще немного угля в «буржуйку», и она загудела более высоким тоном.

Когда Шпильковский вернулся к своим нарам, он посмотрел на Хомутаря. Тот, казалось, уже спокойно спал.

Военфельдшер залез под свою теплую шинель – она служила ему вместо одеяла.

Тут же к нему шепотом обратился Бронислав, который лежал на нижнем ярусе соседних нар.

– Хомутарь все слышал. Он выдаст. Его надо убрать.

– Да вы что? – возмутился Альберт Валерьянович.

– Если сделать все чисто, никто и не догадается. Длинную иглу в сердце – и всё! Я уже сделал из стальной проволоки…

– Бронислав, я хочу спать. И настаиваю на совершенно других, как это, способах улаживания конфликтов.

– Но ведь это предатель!

Внезапно окна осветились белым светом – по стенам проползли лучи прожекторов. С моря, заунывно завывая, дул ветер, а в полумраке барака надрывно гудела «буржуйка».

Бронислав накрыл голову соломенной подушкой.