Глава 1
Рынок: теория и практика его становления в России

Сам термин «цивилизация» ввел в научный оборот французский просветитель О. Г. Р. Мирабо в 1756 году. Под этим термином он подразумевал общество, основанное на принципах разума и справедливости, прав и свобод гражданина, обеспечиваемых государством. Вполне четко прослеживалась мысль о том, что цивилизация – это некая стадия в развитии человеческого общества и именно в цивилизационный период общество выступает как такая форма общественного и индивидуального бытия людей, которая проявляется в функционировании и развитии институтов, организаций, социальных групп и этнических образований. Именно на этом основывался Ф. Энгельс, отмечая в работе «Происхождение семьи, частной собственности и государства», что цивилизация является той ступенью общественного развития, на которой разделение труда, вытекающий из него обмен между отдельными лицами и объединяющее оба эти процесса товарное производство достигают полного расцвета и производят переворот во всем прежнем обществе. Вместе с тем Ф. Энгельс, основываясь на новых данных американского этнографа Л.Г. Моргана, обосновавшего существование таких стадий развития, как дикость и варварство, которые предшествуют возникновению цивилизации, несколько отошел от идиллии Мирабо. Именно Ф. Энгельс в указанной работе, которая, по его свидетельству, была написана с помощью К. Маркса, утверждает, что основанием цивилизации как особой ступени в развитии общества выступает товарное производство. Сам же К. Маркс впоследствии объяснил это более подробно.

В своем «Капитале» К. Маркс подробно проанализировал товарное производство, показав, что для рабовладельческого и феодального общества было характерно простое товарное производство, от которого существенно отличается капиталистическое товарное производство, характеризующееся особым товаром: рабочей силой человека. Именно используя человека как товар, эксплуатируя купленную рабочую силу этого человека, капиталист получает возможность извлечения прибавочной стоимости (прибыли).

Таким образом, цивилизация – это та последующая история человечества, связанная с частной собственностью на средства производства, которая сменила доцивилизационный (дикость и варварство) этап развития человечества. А регулятором общения на этапе цивилизации, как обосновали К. Маркс и Ф. Энгельс в своей первой совместной работе «Немецкой идеологии», становится в первую очередь товарное производство и государство.

Цивилизация – это не только особое состояние человеческого общества; она означала также появление нового системного мира, развиваемого государством. Это также и особый способ освоения ценностей культуры, особый способ жизни человека, семьи, этноса, социальных групп, государства и общества, связанный с общественными институтами и регулируемый прежде всего правом и юридическими законами; и др. Далеко не случайно, что всё это многообразие цивилизации и «вдохновило» некоторых обществоведов к поиску доказательств естественного конца жизни этого определенного типа общества.

Речь в первую очередь идет о выходе книги О. Шпенглера «Закат Европы», в которой автор изложил концепцию естественного конца жизни культурно-исторического типа общества как организма.

В принципе О. Шпенглер прав в том, что «у жизни имеется политический и экономический способы пребывания в «форме» для истории». Личностное для него «оказывается малозначительной частной судьбой»^[14]. Задолго до Шпенглера саму теорию «культурно-исторических типов» человечества развил россиянин Н. Я. Данилевский в своей работе «Россия и Европа» (1869 г.), интерес к которой вновь «проснулся» среди россиян только в начале 90-х годов ХХ века ^[15]. И это вполне естественно, поскольку те вопросы, которые Н. Я. Данилевский ставил полтора века назад, стали актуальными для россиян именно сегодня. Среди них следующие:

• Почему Европа враждебна России?

• Возможна ли новая теория общества?

• Существуют ли различия в «психическом строе» народов?

• Можно ли счесть «европейничание» болезнью русской жизни?

• Каков славянский культурно-исторический тип?

А положение Даниловского о том, что господство одного культурно-исторического типа, его стремление распространиться во всем мире, оттеснить, поглотить другие культурно-исторические типы означают его деградацию, нашло отражение и у О. Шпенглера в его «Закате Европы», и в утверждении А. Тойнби о том, что «цивилизации принимают смерть не от внешних неконтролируемых сил, а от собственных рук»^[16].

Последнее в определенной степени свойственно и для России. В ее истории были случаи и «захвата» власти, и решения противоречий на путях буржуазно-демократических преобразований (Учредительное собрание), закончившихся, как известно, захватом власти большевиками – практикой для России совсем не новой. Только на сей раз это была не смена отдельных людей из царских династий, а практическая реализация некоей теории (марксизма).

Вообще, говорить об истории России, опираясь на методологию философии и истории О. Шпенглера, как собственно и других методологов, задача довольно сложная. «Перестройка» тормозящих развитие общественных отношений, начатая Александром II, если бы не отдельные исторические события (убийство П.А. Столыпина, Первая мировая война и др.), вполне вероятно могла бы способствовать утверждению капитализма, уже вполне утвердившегося во многих развитых странах, пусть и с какой-то своей «спецификой».

Конечно, все эти рассуждения опираются на какую-то основу общественного развития или, наконец, на какую-то общественную теорию, на базе которой осуществлялась вся история российского общества после революции. Вряд ли оптимистично и весьма любопытное суждение Г.И. Иконниковой и Н.И. Иконниковой о том, что «российское общество вернулось в лоно капитализма, не “родив” здорового социалистического общества»^[17]. А «здоровый социализм», по их мнению, в России не появился потому, что теория материалистического понимания истории К. Маркса оказалась «неверной, ненаучной», что само российское общество «не успело» «созреть» до социалистической революции. Однако наши отечественные революционеры во главе с В.И. Лениным решили «творчески пересмотреть» теорию социалистической революции К. Маркса.

Реформы 90-х годов ХХ века – начала XXI века по «перестройке» того, что мешало продвижению советской России на пути технологического и экономического прогресса, в принципе мало чем отличаются и от революционного периода 20—30-х годов, и от тех реформ, которые проводило советское правительство в послереволюционные годы. Ни одна реформа того времени, включая нэп, не была реализована вообще. И если нэп в какой-то мере еще просуществовал некоторое время, то другие реформы затухали, даже не начавшись в практическом плане.

Капиталистическая система все эти годы тоже не раз «закатывалась»: и сегодня «Закат Европы» пропагандируется западными публицистами (Тоффлер и др.) всё в той же логике «ощущений», порождающихся в ходе возникновения каких-либо новых трудностей в развитии капитализма на Западе.

Всё это весьма негативно сказывается на процессе развития современной России. К тому же ожидание «рыночного чуда», подготовка к которому, прежде всего от понимания никак не может «дотянуться» до уяснения самой сущности России как абсолютно нового феномена жизнедеятельности нового российского общества, несомненно повлияет на процесс удлинения сроков прихода какого-либо нового качества жизнедеятельности страны. И самое главное – это ожидание «нового» не должно связываться с появлением какой-то специальной программы, новой политической партии, нового истеблишмента. И, наконец, – нового лидера. Вряд ли, конечно стоит «вспоминать» каких-либо «пророков» прошлого…

Очевидно и то, что никакими реформами и указами «сверху» нельзя изменить сложившуюся за годы советской власти систему жизнедеятельности, а главное – нарушить гегемонию взаимоотношений представителей государственной власти с населением. Нельзя изменить само мировоззрение тех людей, жизнь которых прошла в советском обществе. Очевидно и то, что сам процесс перемен связан также с самим фактом ухода из жизни целых поколений россиян. А это, как известно, объективно не «укладывается» в те десятилетия, которые прошли после свершившихся перемен в России, а ведь только практика и формирует «нового человека» будущей России.

О каждом организме, как писал автор «Заката Европы», нам известно, что сами форма и продолжительность жизни его или любого отдельного проявления жизни определены свойствами рода, к которому он принадлежит. Никто не станет предлагать относительно тысячелетнего дуба, что он как раз теперь-то и собирается собственно расти. Никто не ожидает от гусеницы, видя ее ежедневный рост, что она, возможно, будет расти еще несколько лет. Здесь каждый с абсолютной уверенностью чувствует некую границу, и это чувство идентично чувству внутренней формы. «Но по отношению к истории развитого человеческого типа царит необузданный и пренебрегающий всякого рода историческим, а значит, и органическим опытом оптимизм по части хода будущего, так что каждый в случайном настоящем “затеси” на высшей ступени линеарном “дальнейшем развитии”, не потому, что оно научно доказуемо, а потому, что он этого желает. Здесь предвидят неограниченные возможности, но никогда естественный конец – и из обстоятельств каждого мгновения моделируют совершенную наивную конструкцию продолжения»^[18].

Содержание этой довольно объемной цитаты, написанной философом в начале ХХ века, согласимся, весьма конкретно характеризует исходные позиции как наших революционеров 20-х годов, так и реформаторов 90-х годов XX века. Но сродни ли нашему времени (1990–2016 гг.) тот период, который А. Белый характеризовал как единство трех кризисов, охвативших Европу: «кризиса жизни», «кризиса мысли», «кризиса культуры»^[19]? Именно они, по его мнению, и «обеспечивали» символический «закат Европы» Шпенглера.

Что породило поступки наших реформаторов 90-х годов?

В первую очередь «ветхозаветность» лидеров КПС. Неспособность отойти от старых стандартов руководства страной, подавление всех попыток обновления. Могла ли сохраниться эта тенденция в ходе реформирования России? С какими-то модификациями – да, смогла, поскольку реформы не могут заменить революционные преобразования. Они способны осуществить лишь некую «перестройку» старых конструкций, что и произошло в России 90-х годов прошлого века.

Может ли данная «перестройка» стать основанием кардинальных изменений в России? Думается, что нет, не может.

Даже революция 1917 года не смогла создать объективные условия для возникновения новой России. Прежде всего потому, что она не изменила старый способ жизни человека. Не случайно то, что явно провалившуюся политику военного коммунизма В.И. Ленин заменил нэпом. История – это политика, опрокинутая в прошлое, как заметил в свое время академик М.Н. Покровский (1868–1932), за что и поплатился. Но именно этим воспользовался В.И. Ленин, сумев в очень непростой борьбе с партийными ортодоксами отстоять идею нэпа. Лишь немногие из его партийных соратников понимали, что никакая революция не способна разрешить противоречия российского общества в начале ХХ века, даже «убрав с дороги» царя. И нэп задумывался как единственное верное средство разрешения этих противоречий, которые возникли во второй половине XVIII века и продолжались в XIX веке. А разрушение их было возможно только на пути буржуазно-демократических преобразований, а не в результате «победы революционного рабочего класса», которого в России, согласимся, и не было.