Ну, сколько, сколько вам учиться?

Когда спадет с глаз пелена?

Что за насильем к вам примчится

Насилье-месть. Слепа она…

Мстить будут всем и без разбора,

Забыв, с чего все началось,

Каков был повод для раздора,

А сколько крови пролилось?

Насилье – первая причина.

Кто его начал? Чья вина?

Что в дом пришла к нам боль-кручина

Смертей бессмысленных полна.

И что за эту месть мы снова

Вдвойне, втройне готовы мстить.

Ведь наша психика готова

К тому, что мы должны убить.

Всех тех, кто сеет смерть невинных,

Ведь оправданий для них нет.

Кто ж сделал первый шаг насилья?

Кто начал? Кто нам даст ответ?

А. Зубков

Пролог

– Лицом к стене, – привычно процедил конвоир и, уверенный в полной покорности сопровождаемого, даже не удосужился дождаться выполнения команды, повернулся к двери.

Андрей впрочем, и не думал о возможности хотя бы такого мелкого неподчинения. «Дубаки», так здесь называли прапорщиков ГУИНА, исполнявших в СИЗО роль конвоиров для особо опасных, народ тупой и мстительный, не простят и тени непослушания, а тем более любой попытки подрыва собственного авторитета. Измочалят дубинками в мясо, и никто им не указ, если что, десять человек охотно подтвердят, что ты сам бросился на конвоира, и будут стоять на своем, хоть ты их режь. Круговая порука замкнутой недоступной чужим касты элитных конвойщиков, спаянной общим врагом – арестантами, в нерушимый монолит. Куда там сицилийцам с их омертой.

– Подследственный Снегирев доставлен. Разрешите заводить? – с едва уловимой развязностью, свойственной бывалым ветеранам, распахнув дверь комнаты для допросов, доложил «дубак».

– Да, конечно, пусть зайдет, – приглушенно прозвучал незнакомый голос.

Андрей удивленно поднял привычно опущенную на грудь голову. Голос ведущего его дело следователя, он не спутал бы ни с каким другим при любых обстоятельствах. Наслушался на допросах так, что до конца жизни не забудешь! Выходит в этот раз беседовать с ним будет кто-то другой… К чему бы это? В бедном на события и происшествия зарешеченном мире, любое изменение привычного на много дней вперед расписанного сценария жизни всегда воспринимается с особенной остротой и настороженностью, так как по большей части все перемены здесь бывают к худшему и не несут с собой сидельцу ничего хорошего.

– Заходи! – рявкнул ему прямо в ухо «дубак», сопроводив окрик болезненным тычком в область почек.

Превозмогая внезапно охватившее его чувство робости и боязни ожидающего впереди неизвестного, арестант переступил порог и пристально вгляделся в сидящую за столом облаченную в мятый гражданский пиджак фигуру. Ничего пугающего на первый взгляд в человеке не было. Средних лет, усталое, помятое, будто с перепоя лицо, нервно барабанящие пальцами по столешнице руки. Вот разве что глаза – пустые и равнодушные, какие-то рыбьи, такие же холодные, будто заполненные противной стухшей водой из затянутого зеленой ряской пруда.

– Проходите, Андрей Николаевич, проходите! Что же Вы на пороге стали? Проходите, присаживайтесь. Я старший следователь окружной военной прокуратуры Шинников Валерий Николаевич. Теперь буду вести Ваше дело.

В тюремной системе ни один хозяин кабинета никогда не предложит вам садиться, а только присаживаться. Профессиональная привычка, глупая, пустая, но на уровне подкорки въевшаяся в плоть и кровь.

– Конвоир, Вы свободны. Я вызову, когда закончу.

– Может того…, – неуверенно замялся прапорщик. – Может мне здесь побыть на всякий случай? Он у нас в особо опасных числится. Десантник бывший…

– Свободны, я сказал, прапорщик! – в голосе следователя отчетливо звякнули резкие металлические нотки, и чутко уловивший их прапор поспешил захлопнуть дверь.

Андрей, еще раз недоверчиво глянув исподлобья на следака, прошел к столу и, отодвинув чуть в сторону стоящий рядом простой деревянный стул, осторожно присел на самый его краешек. Шинников в свою очередь внимательно рассматривал подследственного, умело маскируя пристальный интерес псевдорадушной суетой, демонстрацией образа добрейшей души человека, эдакого рубахи-парня. Конечно, он уже тщательно изучил все материалы дела, не раз видел лицо сидящего перед ним человека на приложенных к материалам фотографиях, прочитал немало справок и характеристик, описывающих его характер. Но все это было ничто. Сухие бумажки ни в коей мере не могли заменить той всеобъемлющей информации, которую опытный оперативник может получить при личном контакте. Малейшие нюансы поведения, манера держаться, реакция на вроде бы невзначай подброшенные зондирующие вопросы, много скажут тренированному уму дознавателя, позволят выстроить верную стратегию и тактику того незримого, но ожесточенного поединка, который он поведет с подследственным, припирая того к стенке, заставляя под грузом улик признать поражение, признать вину. В данном конкретном случае особых сложностей не предвиделось. Затравленный взгляд арестанта, покорно опущенные, нарочито сутулые плечи, робкие осторожные движения – все говорило за то, что этот человек уже сломлен и раздавлен безжалостной машиной ГУИНа и не может ей противостоять. Осталось лишь чуть-чуть дожать его всего на один эпизод. Маленький незначительный эпизодик, короткие в одну строчку показания, которые ничуть не повлияют на участь самого Снегирева, но тяжелой гирей лягут на весы правосудия при определении меры вины другого человека, того самого, указания по которому получены с самого верха и должны быть исполнены любой ценой. Именно для получения нужных признательных показаний Снегирева, и прибыл в СИЗО старший следователь Шинников. Именно для этого под надуманным предлогом был отстранен от ведения дела прежний, слишком принципиальный и не желающий понимать даже самых прозрачных намеков, работник военной прокуратуры.

– Присаживайтесь, Андрей Николаевич, присаживайтесь… Курите? Хотите сигарету? Берите, не стесняйтесь… – изо всех сил старался продемонстрировать арестанту дружеское расположение следователь, почти насильно втискивая ему в вялые потные пальцы мятую примину и предупредительно щелкая зажигалкой.

«И это элита нашей армии! – презрительно думал меж тем, глядя на испуганно вздрагивающего арестанта. – Разведчик! Спецназовец! Неудивительно, что нам в Чечне накладывают и в хвост и в гриву. Если у нас такие служат в элитных частях, так кто же тогда попадает в обычные?»

– В первую очередь хочу сразу сказать Вам, Андрей Николаевич, что в Вашу виновность я не верю! – твердо хлопнул рукой по столешнице Шинников, дождавшись, когда подследственный жадно втянув сигаретный дым, выпустит первое вонючее облако. И смолк, до конца выдержав испытующий, недоверчивый взгляд арестанта и предоставляя ему инициативу дальнейшего разговора, так опытный фехтовальщик, поразив противника молниеносно-быстрым уколом, занимает выжидательную позицию в обороне, чтобы вдумчиво оценить произведенный эффект, определить, можно ли без помех развивать успех, или стоит повременить, изматывая врага хитрым кружевом ложных выпадов. Так и Шинников, огорошив арестанта прямым и жестким заявлением, напряженно ждал, какова же будет реакция последнего? Тот долго молчал, и следователь уже решил, что привычно примененный, позволяющий сразу оглушить и запутать противника прием, в этот раз не подействовал. Однако нет, прорвало все же.

– Как не верите? – угрюмо спросил Снегирев. – Там же в деле мои показания, есть и чистосердечное…

– Читал, читал, как же, – охотно подхватил следователь. – Действительно Вы очень полно, ничего не утаивая, описали эти печальные события. Но, повторюсь, вины Вашей я в происшедшем не усмотрел! Вам что инкриминировали?

– Умышленное убийство, конечно, – отводя взгляд, глухо выговорил подследственный. – Что же еще?

– Боже ж, мой! – с искренним негодованием воскликнул Шинников. – Да где они только это увидели! Да в суде такое обвинение лопнет, как мыльный пузырь, уж поверьте моему опыту! Причинение тяжких телесных повреждений! Вот мое слово! Причем по неосторожности! И никак иначе!

– Как? Старик ведь умер? – с робкой надеждой глядя на следователя произнес Андрей, ему очень хотелось верить этому человеку, до того хотелось, что все поучения бывалых сидельцев, услышанные в камере, мгновенно вылетели из головы. «Не верь ментам, не ведись на их уловки, думай только своей головой. Верь только себе! Стелят-то они мягко, вот только спать жестковато выходит! Не верь!» Но как же не верить, если вот, вдруг, как по мановению волшебной палочки замаячил выход из того тупика в который нежданно негаданно загнала его жизнь?!

– Умер? – презрительно скривился следователь. – Конечно, умер! После того, как его добил Моргенштейн! Еще бы! Только ты-то здесь причем, дурья твоя башка? Ты ведь этого чеченца только ранил, и то случайно! Убил его не ты, а Моргенштейн!

– Не Моргенштейн, Погодин… – автоматически поправил следователя Андрей. – Моргенштейн вообще не стрелял. Погодин и Балаганов их убивали. Балаганов тогда погнался за тем, который убежал, а Погодин как раз выстрелил старику в голову. Но он и так бы наверно умер, я ведь ему легкое прострелил… Он уже весь синий лежал, задыхался…

– Да плевать! Ты что, пророк? Что ты заладил: «Умер бы! Умер!» Как ты можешь это знать наверняка? Может, выжил бы! Да и в любом случае, закон есть, а он четко определяет: в данной ситуации ты причинил потерпевшему Асалханову тяжкие телесные повреждения. Даже не повлекшие в последствии смерть. Убил то его Погодин. Пока он не выстрелил ему в голову, Асалханов был жив, так?

– Выходит, что так… – задумчиво произнес Андрей.

– Значит, только тяжкие телесные, а это уже совсем другая статья и совсем другие сроки. Здесь все ясно, поехали дальше. Ты же стрелял не конкретно в Асалханова, так? Ты даже не знал в тот момент, что он вообще существует на свете. Значит деяние не умышленное, правильно? Ты стрелял по не выполнившему требования об остановке для проверки транспортному средству, с целью его задержать. По транспортному средству, понял? По колесам, по мотору! Не по находящимся внутри людям. Так?

– Я испугался тогда, – смущенно потупился Андрей. – Мы ведь арабов-наемников ждали. А они, те еще вояки… Душа не на месте была. Когда командир «огонь!» крикнул, я ближе всех к машине был. Ну, думаю, все, звиздец! Сам не помню, как стрелять начал, а уж чтобы целиться куда-то конкретно, такого вообще не было…

– Вот я и говорю, – гнул свое следователь. – Типичное ранение по неосторожности. Целился в машину, а попал в человека… Самый обычный несчастный случай! Умышленным убийством даже не пахнет! А учитывая положительные характеристики, активное участие в контртеррористической операции и прочую лабуду, я думаю, можно твердо рассчитывать на условный срок.

– Не может быть! – в волнении подскочил со стула Андрей, искательно заглядывая в водянистые ничего не выражающие глаза следака. – Вы, правда, так думаете?! Так действительно можно сделать?! Да я Вам по гроб жизни благодарен буду! Все что угодно для Вас сделаю! Мама каждый день за Вас Бога молить будет! Только помогите! Нельзя мне в тюрьму! Мама старенькая уже, больная, ей работать нельзя, а у меня сестренка меньшая растет, невеста уже. Как они без меня? Помогите, прошу, век благодарить Вас буду!

– Тихо, тихо, – замахал на него руками Шинников. – Ты еще на колени тут бухнись! Это же просто моя работа, следить, чтобы в тюрьму садились те, кто это заслужил, а невиновные, соответственно, были оправданы. А ты, Бога молить! Дурачок ты еще, молодой… А благодарить тогда станешь, когда на суде по меньшему пределу получишь и к мамаше своей вернешься, понял?

– Понял, – быстро закивал головой, преданно глядя на следователя, Андрей.

– Ну и хорошо, – посуровел лицом тот. – Давай теперь решать, как лучше нам с тобой поступить, чтобы из этой истории с меньшими потерями выпутаться.

Весь превратившись в слух, Андрей сидел на стуле подавшись вперед, не сводя с Шинникова оживших, заблестевших глаз. Он уже полностью доверял этому человеку, готов был выполнить все, что пожелает вернувший ему надежду следователь. Старый, как мир, но до сих пор сохранивший свою убийственную эффективность прием вхождения в доверие через сплетение интересов, создание у противника ложного ощущения общности целей и задач, как всегда подействовал отменно. Шинников в душе довольно ухмыльнулся, поздравляя себя с верно выбранной тактикой, так быстро давшей нужные результаты, усилием воли удержался от желания довольно потереть руки и перешел в решительную атаку.

– Для того, чтобы мы с тобой смогли справиться со сложившейся ситуацией, необходимо предъявить суду истинных виновников.

– Истинных? – удивился Андрей.

– Ну да! Настоящих! Не ты же, вчерашний студент, практически добровольцем пошедший защищать Родину, устроил эту кровавую бойню! Ее устроили другие люди, которые сейчас всячески изворачиваются и лгут, пытаясь перевалить свою вину на безответных стрелочников вроде тебя! Вот до них-то и надо добраться!

– Да, я помню, – медленно проговорил Андрей. – Прежде чем отдать приказ о расстреле, капитан несколько раз выходил на связь с оперативным. Еще требовал уточнить приказ… Да, точно! Ему же приказали расстрелять чеченцев! Надо выяснить, кто этот приказ отдал, и тогда…

– И тогда ты сядешь до конца жизни, – замороженным голосом прервал его следователь, мысли арестанта неожиданно потекли в совсем ненужном и небезопасном направлении, это надлежало немедленно пресечь, иначе могли разом пойти насмарку все предыдущие старания. – А жизнь эта будет очень короткой, до первой ночи в камере. Утром выяснится, что ты так неудачно свалился с верхних нар, что сломал себе шею, можешь мне поверить.

– Но…

– И никаких «но»! Если хочешь жить, забудь о том, что кто-то сверху отдавал какие-то приказы! Это не твой уровень, не твоего ума дело! К тому же, ты ни в чем не можешь быть уверен. Разве ты слышал, что именно передали из штаба Моргенштейну? Так о чем разговор? Ты просто думаешь, что ему отдали такой приказ, потому что он сам об этом говорил. Вот и все. Но слова и мысли к делу не пришьешь, понял? Выкинь все это из головы! Твой уровень – это Моргенштейн. Он был твоим непосредственным начальником, старшим по званию и должности, значит, несет полную ответственность за происшедшее. Ясно?

– Ясно… – неуверенно протянул арестант.

– Поэтому, нам надо намертво закрепить в деле это положение! За все случившееся несет ответственность капитан Моргенштейн, – тяжело и раздельно, будто вколачивая каждым словом в смерзшуюся неподатливую землю бетонную сваю, пристально глядя в глаза Андрею, произнес Шинников. – А для этого, ты сейчас под протокол сообщишь мне, что приказ о расстреле задержанных чеченцев капитан Моргенштейн отдал до сеанса связи со штабом. Просто приведен в исполнение он был чуть позже, из-за неготовности в тот момент исполнителей. Все! Сообщишь это мне сейчас под протокол, потом подтвердишь в суде и можешь твердо рассчитывать на условный срок.

– Но ведь это неправда… – растерянно произнес Андрей. – Я, конечно, не слышал, что там говорили капитану по рации, но слышал, что он отвечал. Он несколько раз переспрашивал, удивлялся… Мы все удивились, чечены явно боевиками не были… Капитан после сказал, что, наверное, это их связники, или разведка, под мирных маскируются. А расстрелять приказали, чтобы боевики не смогли пленных отбить. Мы потом всю ночь дрожали, думали, вот сейчас нас вахи долбить начнут. И не уйдешь – приказа нет. Лейтеха, ну Балаганов, говорил, что нас как живцов используют… Я ведь рассказывал уже…

– Да плевать, что ты там рассказывал! – брызгая слюной, зло выкрикнул следователь. – Ты условный срок получить хочешь, или нет?! Я тебе говорю, все что нужно, это подтвердить в суде, что расстрелять задержанных приказал именно Моргенштейн. Ну что тебе непонятно? Или ты в тюрьму сесть захотел?! Понравилось парашу нюхать?! Всего несколько слов и свобода, условный срок – херня! Это же на воле, не в клетке!

– Вот значит, как теперь тридцать серебряников выглядят… – тихо произнес Андрей.

Вспыхнувшая было вместе с проснувшейся надеждой в его глазах жизнь стремительно уходила, уступая место прежнему угрюмому безразличию. Следователь видел это, понимал, что допустил серьезную промашку, слишком поторопившись со своим предложением, попытался было уцепиться за уходящего из под его контроля обратно в апатию человека, встряхнуть его, вернуть в реальный мир.

– Да что же ты со своей жизнью делаешь, придурок! – выкрикнул он. – Ради кого ты ее ломаешь?! Ради этих убийц и ублюдков?! Да по ним давно тюрьма плачет! Тебе-то, зачем ради них себя губить?! Сядешь ведь лет на десять! По полной программе тебе вкатают! Одумайся пока не поздно!

– Поздно, наверное, уже, – равнодушно выдохнул Андрей. – Я ведь тоже теперь ублюдок и убийца…

– Ах ты! – уже в настоящей, а не притворной ярости, Шинников замахнулся было на остановившимся взглядом глядящего в стену подследственного, но вовремя опустил руку. Этого побоями не проймешь. Надо как-то по-другому…

– Послушай, – обманчиво мягко начал он. – Давай успокоимся, все тщательно, не горячась и не бросаясь громкими словами, взвесим и обсудим. Хорошо, я готов поверить, что ты такой вот весь из себя несгибаемый герой, готовый ради правды взойти на Голгофу. Убедил! Красавец! Но сам башкой-то своей подумай! Моргенштейн и Балаганов с Погодиным все равно сядут. Причем все трое сядут на длительные сроки. Тут даже без вопросов, ты даже не представляешь, какие силы тут вступили в игру. И ты сядешь вместе с ними. Я тебе предлагаю вариант спасения. Твои показания ни в коем случае никого не утопят. Они просто предадут делу ясность и завершенность. И ты при этом выходишь на свободу. Ну, простая же арифметика: либо вы садитесь все четверо, либо садятся трое, а ты свободен. При этом тем троим, ты ничуть не навредил, просто снял несколько неясных вопросов. Помог следствию…

– И тот, кто отдал этот приказ, с облегчением вздыхает и остается на свободе и в полной безопасности, – мрачно улыбнувшись, продолжил Андрей. – Все я прекрасно понимаю.

– А раз понимаешь, тогда давай с тобой по-взрослому в открытую! – прервал его следователь. – Того, кто руководил операцией все равно к ответственности не привлекут! Это большой человек в Москве, перспективная фигура. Его к делу, ни при каких обстоятельствах не примажут, с твоей ли помощью, или без нее. Понял? Однако, если ты поможешь, то отвести от него подозрения будет немного проще, вот и все… За это тебе предлагают условный срок! Именно за это, а не за то, чтобы ты топил своих уродов-начальников! Ну так как?

– Я и говорю, Иудину долю предлагаете, – кивнул головой Андрей. – Только вот плохо кончил Иуда-то… У нас в группе говорили в таких случаях «не лезь в говно, потом не отмоешься». Так что показания свои я менять не буду…

– Вот как значит, честный и гордый? Хорошо… А как же мать-старушка, о ней ты подумал? О сестренке? Им-то каково будет?

– Они поймут, – без особой уверенности тихо выговорил Андрей, еще ниже опуская голову. – Поймут… Им тоже лучше будет, если стыдиться меня не придется…

– Да нет, дорогой! Стыдиться уж точно не придется. Им вскоре вообще ничего делать не придется…