По утрам, разглядывая в зеркале свое лицо, угрюмое, перетянутое морщинами сна, Никита не получал удовольствия. Что за рожа, каждый раз удивлялся он, ведь совсем еще не старый мужик! Никита принужденно улыбался себе и, насвистывая, начинал бриться.
Станки и все прочее для бритья здесь выдавали без ограничений вместе с солидной стопкой больших и малых полотенец, салфеток и постельного белья.
Лицо в зеркале постепенно преображалось, морщины разглаживались, в глазах появлялась жизнь, и Никита Фомин приходил к выводу, что вынужденный отдых даже пошел ему на пользу. Попозже надо будет в солярий сходить, подзагореть немного, лениво размышлял он. Девять часов утра, скоро принесут завтрак…
Господин судья небесный, присяжные заседатели! Перед вами раб Божий, Никита Фомин. Смилуйтесь, господа, ведь он ни в чем не виноват, да вы и сами все знаете… За что же ему, родимому, гнить в голландской тюрьме?
Впрочем, гнить – это, конечно, не слабо сказано. Многие соотечественники с великой радостью так бы гнили.
У каждого в камере электрическая кофеварка. Кофе дают много. “Президент”. Хороший кофе, но Никита много не пьет – неполезно. В каждой камере телевизор, 42 программы. Щелкаешь себе, значит, пультиком, попиваешь кофе “Президент”. Или сок, соков тоже дают – хоть залейся! Лежишь, смотришь ТВ. Правда, великий и могучий здесь как-то не в ходу, а на популярном в странах НАТО английском, увы, не все понятно. Но кое-что Никита уже смекает. Он время зря не теряет – учит английский.
На несколько часов в день камеру запирают снаружи, наверно, чтобы обитатели не начали думать, будто они в санатории. Но Никита за эти несколько часов не успевает соскучиться. Во-первых, углубленное изучение английского. Во-вторых, зарядка. Полтора часа ежедневных интенсивных упражнений по специальной программе. После – контрастный душ. Как раз к окончанию зарядки камеру открывают, и пожалуйте. Душ здесь в коридоре; в камере есть умывальник, унитаз, естественно, холодильник, а вот душ – в коридоре.
Вообще удивительно, как это приходит на ум назвать свое индивидуальное убежище камерой, как язык поворачивается?! Скорее – гостиничный номер. Ну, запирают иногда снаружи на тихий час, так это мелочи жизни. Сколько в тюрьме узников – и у каждого своя отдельная комната. Не сильно просторная, на роликовых коньках не разгонишься, но жить можно, многие из здешних арестантов никогда в таком комфорте и не жили, а что уж говорить о российских маргиналах…
Корпуса этой удивительной тюряги расположены в экологически чистом районе. Через окно можно полюбоваться аккуратным лесом. Ясное дело, выпускают и на воздух, выгуливают, и кроме обычной прогулки бывает еще и футбол.
Вот, стало быть, господа присяжные, как приходится мучиться Никите Фомину в голландском застенке! Шутка сказать, новые книги привозят всего раз в неделю, на русском, на родном его языке, только классика, тургеневы всякие. А кормят как! Меню с вечера выбираешь – чуть не плачешь, шесть вариантов меню – каково, а?
В свободное время, когда двери камер открыты, заключенные бродят по корпусу, ходят друг к другу в гости, посещают спортзал. В спортзале стоят нехилые такие тренажеры фирмы “Кетлер”, последние модели, все новье, муха не садилась.
Никита лениво наблюдает, как чернокожий паренек с литым торсом, наверное, в десятый раз отрывает блок с максимальным на этом снаряде весом.
– Никита, а ты так не сможешь, – говорит Исмет.
Исмет Тара, косовский албанец, хорошо говорит по-русски. Только отдельные слова он произносит с небольшим акцентом, например, “Никита” он выговаривает жестко, получается у него “Ныкита”.
Никита Фомин ничего не отвечает.
– Правильно, Никита, лучше не пытайся, не срами белую расу.
– На что спорим?
– На десять гульденов! – с готовностью откликается Исмет.
Речь, понятно, идет о телефонной карточке. Телефонные карты играют роль денег, настоящие же деньги иметь в тюрьме не положено. Телефонными картами расплачиваются, обмениваются, на них, в частности, покупают наркотики. Никите карточки нужны, чтобы звонить в Москву. Были бы деньги на счету – заказать карточку не проблема, но на счету у Никиты пусто, и Исмет это знает.
– На пятьдесят! – предлагает Никита.
– Ха-ха! – смеется Исмет. – А чем отдашь, если будет пшик? – он произносит “псик”.
– Отыграю, – беспечно говорит Никита. – Времени у нас с тобой много.
Никита ни на секунду не сомневается, что выиграет пари. Впрочем, и Исмет в этом не сомневается, просто он так развлекается. Для Исмета 50 гульденов – не деньги, и даже 50 000 гульденов – тоже не деньги.
– Ладно, спорим. На 25.
– 50!
– Две карты: 25 и 10. Вместе 35 гульденов. Давай!
– Давай!
Никита играючи поднимает вес двенадцать раз подряд, потом немного делает вид и, словно из последних сил, еще пять раз, потом, выпучив для публики глаза, еще пять раз, чтобы чернокожему сопернику уже ничего не казалось, а то еще надумает соревноваться.
Тридцать пять гульденов у него в кармане. Неплохо! Сегодня вечером он опять позвонит в Москву Замараеву.
Эх, до чего же хорошо все складывалось! Тогда, в конце 98-го Никите Фомину начало казаться, что он схватил птицу удачи за хвост. Давно уже эта наглючая птица махала перед носом Никиты своими павлиньими перьями. И вот, наконец, он ее припутал. Счастье было так близко, так возможно… просто – было. Но недолго.
Конкретно. В конце 98-го у Никиты Фомина имелось четыре миллиона долларов США. Вдумайтесь, четыре миллиона! Разумеется, была опасность, что его, Никиту, будут искать очень серьезные люди. Кто лучше, чем сам Никита, понимал, насколько это опасно? Но – вот он, волшебный миг удачи! Сначала нелепо, случайно погибает всесильный и безжалостный Чудовский, а вскоре разбивается на вертолете и сам В.П. – великий и ужасный Тузков, интриган, претендент на российский престол и хозяин огромной наркоимперии. Понятно было, что под обломками рухнувшей империи его, маленького Никиту Фомина, никому искать не приспичит. Стоило призадуматься, как теперь жить дальше?
И надо же – черт попутал его обратиться к Замараеву! Собственно, с Александром Вазгеновичем Замараевым они были знакомы давно, еще с советских времен. Никита в те самые времена оказал однажды Александру Вазгеновичу важную услугу, из разряда таких, которые не забывают. Сделай Никита по-другому, и светил бы Замараеву нехилый срок. Хотя нашлось бы у него немало заступников, скорее всего, не дали бы упечь, однако с удобной должностью по линии СЭВ наверняка пришлось бы распрощаться. Впоследствие Замараев, мир-то тесен, выполнял какие-то отдельные поручения Тузкова, крутился в периферийных фирмах его огромной империи, и Никита изредка встречал Александра Вазгеновича то в Москве, то в Сибири, то в ближнем зарубежье. И всякий раз Замараев был искренне рад встрече, вел себя как щедрый барин, деньжата-то у него водились, и всегда сам, никто за язык его не тянул, вспоминал о той услуге и приговаривал, мол, если что, сразу ко мне, я, мол, всегда…
Не представляя толком, что делать с завоеванным им достоянием, в октябре 1998-го Никита явился к Замараеву и бесхитростно предложил себя в качестве спонсора, а, может, мецената, а, может, партнера. Последовавшее за этим застолье и стало для Никиты Фомина началом конца.
Что же случилось, почему он, совсем не дурак, вдруг потек как дешевый фраер, и, расхваставшись, выложил, что именно он, Никита, обладает чемоданом с деньгами, и сумму всю назвал – 4 миллиона баксов. Начал он, правда, с того, что как бы представляет интересы некоторых серьезных людей, которые не желали бы светиться, да и сумму обозначил втрое меньшую. Мол, присоветуйте, дяденька, куда пристроить. Но потом вдруг его понесло, как если бы ему вкололи “сыворотку правды”. Снова и снова пережевывая все случившееся тогда, Никита отдавал должное Александру Вазгеновичу – тот не сразу предложил свою ерунду. Понятно, в нем шла внутренняя борьба, остатки совести, видно, еще булькали на дне его поганой, обросшей жиром души. А к слову, весил в то время Замараев никак не меньше ста сорока кило, видный мужчина, хотя росту весьма среднего. Вес распределялся по телу его неравномерно, концентрируясь в области живота. Замараев любил свое брюхо парадоксальной любовью, называл его мамоном и с гордостью рассказывал, как, будучи помоложе, на спор съел целого поросенка.
Ничего в тот раз не заподозрил Никита, да и колебался Замараев никак не дольше двух минут. По истечении же этих минут Александр Вазгенович, отечески похлопывая Никиту по плечу, убедил его, что вкладывать деньги в отечественный бизнес – дело пустое, мол, кризис 17 августа – это цветочки, и до конца года жахнет еще покруче. Здесь, к слову, он оказался фиговым пророком. В масштабах России ничего такого страшного не случилось. А вот личный кризис Никиты Фомина, действительно, поимел место.
– Ты не думал, Никита, чтобы просто вывезти свои деньги за границу? – спросил Замараев.
– Думал, конечно. Но я от этой мысли отказался.
– Это разумно, – Замараев откинулся на спинку кресла, сложив руки на своем гигантском животе. – Я рад, что не придется тебя отговаривать. Проблема не только в том, чтобы переправить туда чемодан с долларами, но и в том, чтобы там, за рубежом эти деньги легализовать.
Они сидели вдвоем за щедро накрытым столом, но ели оба мало. Никита не был голоден, он только попробовал жареных перепелов, просто чтобы знать, на что это похоже. Замараев наложил себе по привычке полную тарелку всего, но к еде почти не притронулся. Сегодня у него уже было несколько встреч, а все свои вопросы он обычно решал за обеденным столом.
– Значит, к чему мы приходим? Первое. Тебе, Никита, надо здесь, в России, а еще лучше, в Москве, приобрести некоторый компактный, удобный для скрытного пересечения границы товар. Второе, на Западе этот товар должен гарантированно и безболезненно превращаться в легальные доллары.
Александр Вазгенович замолчал, разглядывая Никиту Фомина с дружелюбной улыбкой.
– И что, это возможно? – поинтересовался Никита, наливая апельсиновый сок в высокий граненый стакан.
– В настоящее время товар, отвечающий этим двум условиям, как раз имеется в наличии. Так что наша встреча, можно сказать, весьма кстати. Ты получишь все, что требуется, и я при этом заработаю приличные комиссионные, если ты не против.
– Что же это? – недоверчиво спросил Фомин. – Подводная лодка?
– Я скажу тебе, что это, – пообещал Замараев. – Но вначале поклянись, что если ты почему-либо откажешься играть в эту игру, все сказанное мной ты начисто забудешь.
– Зачем бы я стал отказываться, если все так, как ты нарисовал? – усмехнулся Никита. – Однако, торжественно клянусь! Последний раз я был так взволнован, когда меня принимали в пионеры.
Замараев придвинулся к Никите, навалившись локтями и своим огромным брюхом на стол.
– Речь идет о живописи. А именно: три старых холста, писанные маслом, небольшого размера. Это все, что я имею право сказать на сегодняшней стадии.
– Думаешь, они стоят таких денег?
– Клянусь своим мамоном!
– Я тебе верю, но…
– Нет-нет, – поспешно возразил Замараев. – Никому не надо верить! Ты должен во всем убедиться сам, это реально. Процедуру мы обсудим.
Для начала Замараев познакомил Никиту с Вадимом Павликовым; картины хранились у него на даче в поселке Николина Гора. В Павликове, бывшем офицере ГРУ, Никита Фомин сразу же узрел родственную душу. Выяснилось, что Вадим Петрович долгое время работал в Камбодже, где безжалостно проливал азиатскую кровь. Было это давно, но Павликов сохранил и силу, и военную выправку, а главное, в светло-голубых глазах его сохранилось холодное, недоброе выражение, с очевидностью говорящее тому, кто понимает, о готовности легко пойти на убийство. И дача, и сам Павликов Никите очень понравились, о картинах же при всем желании он не мог бы сказать ничего, кроме того, что это пейзажи.
О проекте
О подписке
Другие проекты