Таковы были тонкости моей дипломатической службы. Точнее, лишь малая толика их нюансов. Действительно, дипломатическому искусству сейчас всё реже и реже можно научиться – это особый дар; мастерство в руках талантливого оруженосца, идущего в поход во благо государственных и народных интересов.

Нет, я не возвеличиваю себя – дипломат, как человек, прежде всего, определяется его отношением к себе подобным, к своим «братьям» по призванию. Фон Эрих был талантливым дипломатом современности, которого я никогда не забуду – не без его соучастия был продлён ныне проклинаемый нами Тройственный Союз – в 1902 и совсем недавно, прошлом году. Его речь на встрече глав государств до сих пор слышится отголосками в газетных заголовках солидной прессы. За свою жизнь он успел посодействовать становлению великой Германии – особенно он отличился в запоздалой германской колонизации, всячески оправдывая рост немецкого колониализма, попутно заключая выгодные соглашения с соседними странами. Его усилия в германских Самоа известны и уважаемы всеми нами – столь тонкая дипломатическая игра в ходе восьмилетней гражданской войны на островах позволила Германии урвать стратегически ценный городок Апиа, который мы планировали присоединить к нашей Новой Зеландии. Одним словом – человек, сделавший себе имя честной и грамотной службой на благо Германии.

О моих заслугах он тоже был наслышан. Конечно, мой послужной список был не таким огромным, как его, но фон Эрих всё списывал на мой маленький возраст. «…Вы только начинаете свой жизненный путь, а о Вас уже наслышана добрая часть Европы… Вам ещё предстоит вершить судьбу мира…» – никогда не забуду эти пророческие слова, сказанные им с его характерной почти невыразительной улыбкой, произнесённые им на банкете по случаю нашего отъезда. Судя по донесениям посла, нас заменяют – наверное, есть на то объективные причины. Это была наша последняя встреча с фон Эрихом – последняя, когда мы ещё могли быть друзьями.

Берлин был красив в это осеннее время года – по его чистым улочкам было приятно ходить, а педантичность немцев в планировке зданий поражала своей приятной строгостью; холодный северный ветер приятно обволакивал тело, когда я сидел на скамейке в парке незадолго до отъезда – я любовался этой расчётливой немецкой красотой, прекрасно понимая, что уже больше никогда не вернусь сюда. Кайзер хорошо потрудился над выстраиванием своей Империи – конечно, по просторам и масштабам ей не сравниться с нашей, но, тем не менее, немцы, славившиеся своей точностью и практичностью, умело использовали ограниченную территорию для строительства и проживания – всё было ровненько; без характерных для улиц городов витиеватости и просторности. Немцев – много, а земель – мало… эта мысль никак не могла не подрывать в умах последних веру в вечный мир, лишь «подогревая» воинственные головы радикально настроенной шовинистической части общества. Сейчас, пока ещё царит мир, я не мог упустить случая, чтобы не пройтись по Берлину в последний раз и запомнить его таким навсегда – более, при моей жизни он никогда не будет прежним; война его окончательно изменит.

Отозвали нас, как нельзя, вовремя – немцы предлагали подписать что-то вроде «Декларации о незыблемости мира» – документа, выражающего «добрые намерения суверенных империй жить в мире и процветании». Хоть оно и не имело никакой юридической силы и чётких формулировок, в общественном мнении оно могло бы сбить накал страстей и отсрочить на годик-другой то, что вот-вот должно начаться. На какой-то момент я даже подумал, что информация об этой «декларации» уже успела дойти до наших правительственных источников…

Вернувшись в Лондон, я долго бродил по туманным позднеосенним улочкам – снег ещё не грянул, но было прохладно; с Темзы дул холодный, пробирающий почти до костей ветер, а её буйные и неспокойные тёмные волны были похожи на грядущую бурю, которая станет чем-то подобным для братских народов Европы…

Шумные улицы были неспокойны; каждый куда-то усердно спешил, стараясь уделать как можно больше дел за короткий промежуток времени. Начиная от детворы, юрко перепрыгивающей и разносящей газеты, заканчивая пожилым джентльменом, устремившимся на очередную деловую встречу. Деревья в парке уже успели обнажить свой могучий стройный стан, сбросив золотистое одеяние из хрупких листьев. Было пасмурно, и несколько тоскливо – будто сама природа понимает, что скоро произойдёт. Словно, следующая спокойная осень уже не наступит, и надо уйти на заслуженный покой – затаиться, проникшись тоской

безнадёжного положения. Эта осень… увы, но молодое поколение, которому ещё только предстоит лицезреть всю красу осенней природы, увидит её в последний раз. Кому повезёт, и им удастся пройти сквозь все ужасы предстоящего, начав рано убивать, уже не будут способны понять и постичь столь своеобразной красоты былых времён…

День близился к концу. Темнеть ещё не начало, но погода начала давать первые признаки приближающегося бурного вечера – ветер начал характерно свистеть, периодически завывая, а тёмно-серое тоскливое небо начало покрываться мелкими тучками, со временем, слившимися в единое получёрное целое. По безлюдным уличкам Лондона уже никто не спешил; один я сидел в парке на холодной скамейке неподалёку от берега могучей Темзы. Было как-то несколько грустно, и одновременно печально на душе. Да… тяжёлое, попросту немыслимое испытание нам всем предстоит…

– Что же Вы грустите? – Тактичный и сдержанный знакомый голос прервал мои мысленные переживания. – Негоже бравому дипломату, младшему Уильяму Питту нового, XXI века впадать в уныние!

Это был мой непосредственный начальник, недавно отозванный из Германии вместе со мною посол. Приблизительно того же возраста, что и фон Эрих, с твёрдым стоическим выражением лица представитель «старой гвардии». Сильный, талантливейший человек… а ведь я даже и не заметил, как он подкрался сзади и уселся рядом со мною. Он был в своём обычном нерабочем облачении – с его любимым чёрным, как смола котелком и тёмно-серым, словно недавнее безликое небо, пальто, сливающим его с толпой. Последняя часть фразы звучала более… живой и доброжелательной. Но мы обо прекрасно понимали, что это была весьма грубая и неприкрытая лесть; видать, мой столь угрюмый вид, с которым я хожу последнее время, сильно удручает его, что он безосновательно сравнивает меня с величайшим премьер-министром начала XIX века…

Однако подобное не лишено и смысла – в столь сложные для нашей Империи часы, нельзя предаваться унынию и грусти; это может сыграть на руку нашим будущим врагам. Всегда нужно быть на чеку – он уныния до погибели всего один шаг.

– Рад видеть Вас сегодня. – Бодрым тоном с несколько оживлённым выражением лица, ответил я ему. – Какими судьбами?

– Вот, уже получше! – Слегка улыбнувшись, он быстро сделал серьёзное, но доброжелательное лицо – с эмоциями тоже не стоит перебарщивать, скатываясь в другую крайность. – Друг мой, у меня есть для Вас довольно интересная новость… – Выдержал он интригующую паузу, пытаясь этим хоть как-то пробудить меня от сонной задумчивости разума.

– Я слушаю. – С долькой интереса быстро ответил я ему поставленным голосом. И действительно, было интересно, что стряслось на этот раз, и с другой стороны – из уважения всегда надо выказать определённую порцию заинтересованности, дабы не навлечь на себя осудительных мыслей и поспешных, но весьма быстротечных выводов.

– С Вами хотят встретиться… – Всё тем же голосом, продолжил посол свою речь, но в какой-то момент… умолк, что ли.

– В чём проблема? Пусть запишутся у секретарши и…

– Нет, мой друг, Вы меня не поняли… – Слегка огорошенным тоном посол продолжил свою речь. – Это не просто встреча. В общем,… не знаю как Вам и сказать, но… с Вами хочет встретиться человек из королевской семьи.

– Со… мною? – Полностью пробудившись от невнятного состояния и «включив» свой рассудок, я погрузился в осмысление столь неожиданной для меня информации.

– Да… с Вами. – Посол, печально вздохнув, достал из кармана запечатанное письмо с королевской печатью. – Это просили передать Вам лично в руки. Вскрыть дома, наедине с самим собою и своими мыслями. Остальной протокол подобного уровня корреспонденции Вы и без меня прекрасно знаете…

– Друг мой, понял Вас! – С некоторым энтузиазмом и блеском в глазах, ответил я. Мне даже показалось, что мой голос слегка прорезался едва заметными звонкими нотками. – Спасибо за…

– Не стоит благодарностей, – перебив меня, он, посмотрев на меня, слегка улыбнулся, сказав, – это ведь моя работа. Более того – это ведь наша работа. Наша служба Короне Его Величества.

– Да, всё так. – Холодно подтвердил я.

– Что же, прошу меня извинить, но я должен Вас покинуть. – Быстро проронил он. – Честно сказать, у меня сегодня были совсем другие планы, но это срочное письмо, которое попросили передать лично Вам, мягко говоря, выбило меня из такта. – Со спорной и невнятной усмешкой, произнёс он. То ли, чтобы смягчить кажущуюся ему комичность ситуации, то ли от некоторой зависти, что подобный конверт достался мне, а не ему.

– Ничего, я всё прекрасно понимаю. – Обнадёживающим тоном ответил ему я. – Хорошего вечера!

Когда мы распрощались, посол поднялся со скамьи и быстрым шагом устремился в сторону центра. Мой же неподдельный интерес был прикован к этой триединой смеси бумаги, чернил и красного сургуча – действительно, всё как и положено; на моё имя, королевская печать… что-то, видать, серьёзное. Мне ещё не доводилось встречаться ни с кем из королевской семьи, а тут даже целое письмо…

Конверт я спрятал во внутренний карман своего пальто – тот, что ближе всего к сердцу. Внешне может показаться, что я воспринял холодно такое известие, но в душе у меня заиграли приятные и радостные чувства. Не думаю, что это письмо от самого Его Величества, но королевская семья… далеко не каждый знатный член нашего общества удостаивается подобных встреч. Этим, наверное, и объясняется столь хандривая реакция моего начальника, которому я верно служу последние долгие годы. Всё же, его статус в обществе и на государственной службе гораздо выше моего, да и те дела, к которым он причастен… однозначно, у него ранее были подобные встречи. Даже с самим королём – я точно помню; он сам мне рассказывал. А ещё это странное сравнение с достопочтенным господином Питтом…