Отзывы на книги автора «Максим Гуреев»

"Смерть - белый лист, а помысел - стихи.
И Битов их читает превосходно."
Белла Ахмадуллина

Позавчера был день рождения Андрея Битова, ему исполнилось бы 87, но дожил до 81, тоже немало. Примерно тридцать из которых, с опубликованного в "Юности" в конце восьмидесятых "Вида неба Трои", он был одной из моих звезд. На самом деле, тот отрывок из "Преподавателя симметрии" долго оставался единственным любимым у Битова, "Улетающего Монахова", позже совсем не приняла и надолго отошла от его прозы. Но когда он умер, в декабре 88-го мы с одной хорошей женщиной решили почтить память писателя чтением "Пушкинского дома", о котором все (кто есть кто-то) говорили как о его magnum opus и там было все. Как вся русская литература вышла из гоголевской «Шинели», так вся она, сто лет спустя, вошла в «Пушкинский дом». Грустно, что вернула себе восхищенное любование автором после его смерти, но у литераторов есть перед прочими бесценное преимущество "так весь я не умру". Они продолжаются в своих произведениях и, если повезет, в написанном о них.

Андрею Георгиевичу повезло, его ученик, Максим Гуреев написал о своем наставнике биографический роман "Мираж сюжета", с которым номинирован на Большую книгу, я читаю все произведения длинного списка, это 40/50 рецензий. Книга выстроена не вполне по канону биографической прозы: предки, детство, учеба, карьера, семья - но, включая все перечисленное, делает попытку уловить эфемерную субстанцию битовского гения. По Шекспиру: "мы созданы из вещества того же, что наши сны", и глав с названием "Сон Битова" в книге даже две. Удалось? Скорее нет, и новаторский подход не пошел на пользу биографии как таковой.

Все же от книги о писателе ждешь внимания к его произведениям, подробного разбора с аналитикой основных вех творческого пути - поклонники берут книгу, в том числе затем, чтобы сравнить собственные впечатления со взглядом профессионала; не читавшие составляют по ней представление, чтобы продолжить знакомство и в этом случае задача биографа близка к действию "продающего" рецензента - заинтересуй меня, заставь бежать за книгой, о которой ты рассказываешь!. Гуреев же, словно предполагая в каждом собственный уровень вовлеченности, говорит о содержании буквально двумя словами, но заваливает читателя громоздкими, на страницу-две цитатами, часто даже не битовскими. Вызывает недоумение навязчивый повтор истории, с Пушкиным, спешившим на Сенатскую площадь и перебежавшим ему дорогу зайцем - она появляется не то в трех, не то в четырех местах книги. Для чего?

"Мираж сюжета" являет собой результат добросовестной работы биографа, использующей приемы мастера, но напрочь лишенной волшебства его прозы и удручающе скучной. Даже гротескный эпизод с "невозвращенцем" братом Олегом, феерический у коллеги по номинации Льва Наумова в книге о Тарковском, здесь превращается в унылое нечто.

Что ж. Проделана большая работа.

Попытка гуманитария написать биографию великого физика не удалась. Физике в жизни Эйнштейна уделено страниц 20, всё остальное пространство книги - это взаимоотношения с родителями, с жёнами и подругами, с детьми, с религиозными идеями, с политиками и агентами КГБ. Это всё равно что написать евангелие, где 80% места занимало бы описание плотницких талантов Иешуа, его отношений с клиентами, а также рецептов приготовления рыбы и хлеба для большой компании.
Годы, когда Эйнштейн был на пике своей интеллектуальной деятельности, описаны настолько скомканно и невнятно, что неискушённому читателю становится непонятным, почему Эйнштейна многие считают величайшим физиком в истории. Автор биографии так далёк от физики, что многие страницы просто хочется пролистать с недоумённым взглядом (например, там, где он пишет про Эрнста Маха или Анри Пуанкаре). И стиль повествования какой-то дёрганый - не успеваешь следить за перескоками автора то на 10 лет вперёд, то обратно, то на 4 года назад (и не очень понятна цель таких прыжков туда-сюда). Три четверти книги занимают описания жизни Эйнштейна после Нобелевской премии (после начала 1920-х). И опять - практически никакой физики. Работа над единой теорией поля описывается буквально в нескольких абзацах, разбросанных там и сям. Так, видимо, со стороны филолога и режиссёра и выглядят учёные-естественники - ходят лохматые по комнате, что-то бормочут непонятное, а потом внезапно появляется ядерная бомба.
Нет, не спорю, какие-то факты из обыденной жизни гения интересны и дают некоторое представление о его внутреннем мире, но выкидывать стержень из биографии и живописать мелочи - было, на мой взгляд, ошибкой. Если сначала прочитать 2-3 нормальных книги про Альберта Германыча, а потом эту книгу - возможно, будет даже и неплохо, поэтому я и поставил достаточно высокий балл - 7 из 10. Но если её читать изолированно, то больше 5 баллов из 10 не получается.

Мне кажется, я прочитала уже столько книг о Бродском, что могу восстановить его биографию буквально по минутам. Преувеличиваю, конечно, но это тот автор, в изучении которого не хочется ограничиваться только творчеством, его хочется изучать полностью, искать в биографии моменты, повлиявшие на то или иное стихотворение.
Лучшей такой книгой для меня пока остается «Язык есть Бог» Бенгта Янгфельда, но и книга Максима Гуреева стала интересным опытом.
Сразу оговорюсь, что это не биография, это опыт прочтения биографии. Многое здесь — как художественный роман, попытка автора представить жизнь Бродского, его действия, поступки, мысли. Своеобразная реконструкция тех дней с погружением в эпоху, в окружавших Бродского личностей. Правда, рассматривается преимущественно период жизни Бродского в России.
Понравились вставки в виде цитат современников, друзей и знакомых Бродского. Не понравилось то, что автор повторяется. Одни и те же эпизоды встречались в разных местах книги, причем это было абсолютно немотивированно.
Оформлена книга очень интересно, так что займет достойное место на моей полке рядом с другими книгами о Бродском.

Книга оставила двойственное впечатление. С одной стороны, было очень интересно читать про технические аспекты: о велосипедах и их производстве, о типах  первых самолётов и их доводку авиаторами, как организовывались соревнования - будь то автогонки или перелеты и многое другое. Ещё очень понравились замечательные отрывки из воспоминаний Олеши, Куприна, Королёва и других. Но вот описание жизни Сергея Уточкина меня слегка огорчило. Собственно биография получилась несколько рваной. Вот речь идёт о Серёже Уточкине, а читая следующее предложение понимаешь, что теперь излагаются события жизни за несколько лет до смерти. Причем скачок во времени без указания даты. Если бы это был роман - нормально, но документальной книге это не на пользу. Казалось, что автор никак не определится: в каком жанре ему писать.  И что: роман или документалистику. Кроме того, о некоторых особенностях личности авиатора вдруг узнаешь на самых последних страницах книги,  хотя событие, случившееся с Уточкиным именно из-за них, описано в середине. А ещё автор довольно часто упоминал братьев Уточкина, в частности Леонида, много помогавшего Сергею, особенно в последние годы жизни. Но самой кратенькой справочки о них не дал. Однако, я все равно довольна, что мне попала в руки эта книга.

Обложка у книги очень даже привлекательная. К сожалению, то, что под ней, меня не порадовало. Большая часть рассказов прошла мимо меня либо откровенно не понравилась. Может это потому, что Восток есть Восток, а мужчины есть мужчины и мне, женщине, их не понять? Неужели мы настолько по разному воспринимаем окружающий мир? А может просто издатели выбрали не самые интересные рассказы? В любом случае процент того, что я оценила положительно, очень невысок. Да и то максимальная оценка это "хорошо". Так что рекомендовать книгу не буду. Ну разве что мужчинам, которые, может быть, действительно так сильно от нас, женщин, отличаются.)
Максим Курочкин. Хомячок на переподготовке - Что это было? Этот рассказ способен вынудить закрыть книгу совсем.
Роман Сенчин. Покушение на побег - Неплохо. И запах грибов прямо чувствуется. Но все же очень однообразно. Вот подсократить бы... И финал хорош.
Евгений Новиков. Поговорить с норвежским королём - Понравилось. Лучший рассказ в книге.
Фарид Нагим. Скотч - Как-то мне не очень. Больше и сказать нечего.
Евгений Попов. Са-на-то-рия - У меня остался какой-то неприятный осадок. Есть интересные моменты, фразы. Но есть и те, после которых хочется перелистнуть сразу на финальную точку.
Эдуард Веркин. Прыжок - В этом что-то есть. Вот только понять, что именно, достаточно непросто. И все же это "да".
Максим Гуреев. Саша - И что? Вот совсем никак. Я не готова это оценить.
Дмитрий Емец. Влюблённая мясорубка - Не понравилось. Вот совсем-совсем. Даже, лично по моим ощущениям, после проведения очень явных аналогий и параллелей становится как-то гаденько.
Максим Лаврентьев. Будапешт как повод - Мне было интересно. Рассказ мне нравился, пока я не зависла над последней фразой.
Ильдар Абузяров. Манекен Адама - После прочтения у меня появилось три вопроса - зачем я это читала, для чего это было написано, зачем это издали.
Вадим Селин. Большая Медведица - Рассказ о ценностях, об искусственных и настоящих. После аварии герой начинает переосмысливать свою жизнь и приходит к пониманию, что занимался не тем, любил не тех, мечтал не о том. И написано хорошо. И да, все правильно. Но как-то слишком уж правильно. Да и совсем не ново. А потому не оставляет меня ощущение... надуманности и искусственности повествования.
Александр Снегирёв. Разделение и чистота - Что же мне так не везет?
Родион Белецкий. Путешествие в Иваново автора, Коврова и Баранова - Рассказ о поездке трех друзей в затрапезный дом отдыха, что вижу, то пою, с периодическими отступлениями "помню, однажды..." Есть что-то общее с "О чем говорят мужчины", только здесь все мысли вертятся у главного героя в голове. Отдельные отступления интересны. Правда,их таких не сказать,что много.

"И Ковров, и Баранов относятся к женщинам как к людям. Я – нет. Не то чтобы я не признавал, что в них есть что-то человеческое. Вовсе нет. Просто для меня женщины – не люди, они что-то вроде инопланетян. Чужие мне существа, которых я абсолютно не понимаю. Они ведь и внешне совсем не похожи на мужчин, если вы заметили. Почему же вы уверены, что в головах у них то же, что и у мужиков?"

И как же хочется выкинуть из этой песни хотя бы часть слов!

"…Я, Ковров и Баранов подходили к нашему дому. Путешествие не удалось. Но мы развеялись – этого не отнять."

Владимир Сотников. Дождь прошёл - Вроде и неплохо, но очень сумбурно.
Андрей Геласимов. Семейный случай - Вот же, блин... Прямо святочный ужастик. Поставила плюсик.
Олег Рой. Ветер перемен - Еще один герой, к сорока годам понявший, что кроме карьеры и бизнеса у него ничего, ну еще одиночество. Написано хорошо, легко читается. Но получилась, на мой взгляд, очень девочковая история. Или, быть может, на самом деле мужчины и женщины не очень сильно друг от друга отличаются?
Андрей Филимонов. Перезагрузка ума - Индия, пути к просветлению, сансара... Не моё.
Вот такое странное счастье и не менее странный сборник.
А каким долгим был мой поход за этим вот счастьем! Утомилась.

В этой книге древность переплетается с послевоенным Ленинградом, Советским Союзом, с какой-то особой поэтической средой, создаваемой Бродским. Может, это хронос, топос или то загадочное пространство между водой и ладонями над ней лежащими.
Это совсем непохоже на сухую биографию с фактами, выражениями современников, ссылками на историю. Здесь есть что-то свое, авторское (о чем говорит заголовок на обложке - опыт прочтения). В этом есть свои плюсы и минусы.
Во-первых, такой подход к пониманию Бродского через чужое восприятие, проходит через чужой опыт, жизнь, мысли. Следишь не только за главным, тем, зачем здесь мы собрались - поэтом, но и за автором, "анализирующем" жизнь в контексте поэзии, истории...
Во-вторых, ты читаешь приведенные автором места из различных источников: других биографий, интервью, эссе и после, не думаешь головой, сразу же хочешь прочитать "разжеванное" автором. Можно, конечно, отложить книгу, но тогда забудешь о ней и не вернешься из своего мирка мыслей.

Здесь над всем главенствует сакральный смысл, он заключен в языке, в речи, словах. "Со временем сдержанность становится единственной возможностью защититься от языка, который всеяден. Ведь он заполняет все пустоты сознания и создает прямую угрозу быть погребенным в его мгновенной толще, как на дне Финского залива".

Все описано довольно-таки подробно, без скуки, но чего-то не хватает... Недосказанно что-то. Хочется еще искать в этом направлении.

Ключевые истории из жизни Бродского, так затронувшие Гуреева, упоминаются им по несколько раз, никак не меняясь. Как будто автор не мог определиться с расположением отрывка, попробовал здесь, там... И, в конце концов, так не определился. Странно было читать в конце эпизод, описанный где-то в начале, никак не измененный и не дополненный. Но, с точки зрения композиции он был уместен. Пересечение реки Шексны-Стикса, занимающее не более десяти минут. Мать несет Иосифа на руках и перед нею все расступаются как перед Божией Матерью, несущей в мир Творца.

Гуреев, как мне удалось заметить, в своем тексте играет метафорами и многими другими художественностями, помогающими проникнуться настроением. Его текст тоже несет в себе мысль. Некоторые отсылки непрозрачны, заставляют задуматься.

На последних эписодиях текст начал плыть перед глазами - стало очень больно читать про болезнь, про смерть. Однако, сейчас, оглядываясь назад, понимаю, что в этом нет ничего страшного: «Ничего, Мария Ивановна, еще обо мне вспомнят».

На мой взгляд, очень неудачно собраны рассказы. Большинство - просто "наполнители", о которых забываешь сразу же. Но есть и несколько стоящих: Р. Сенчина "Покушение на побег", (ах, как замечательно написан и как неожиданно закончен!) Ф. Нагима "Скотч" (кстати, понравился больше всех остальных), А. Филиимонова "Перезагрузка" (экзотический сюжет, замечательные цитаты). Неплохи В. Селина "Большая медведица" - но слишком "правильный" и предсказуемый, А. Геласимова "Семейный случай" и Р. Белецкого "Путешествие в Иваново автора, Коврова и Баранова".

Максим Гуреев написал феноменальную книгу об Иосифе Бродском, «застрявшем между двумя островами». Этот томик – в высшей степени поэзия и одновременно готовый сценарий для полнометражного фильма на стыке документалистики и авторского кино. Такое мог бы снять сам Гуреев. Или Роман Либеров.

(И в магазинах цена у этой биографии в несколько раз ниже, чем у книг серии «ЖЗЛ».)

Гуреев уходит от прямого жизнеописания. Он не спешит доказывать какую-то необыкновенную гипотезу. У него вообще нет каких-либо высоких целей. Он просто сказывает и показывает.

Книга разделена на эписодии. Перед каждым эписодием, открывающим новую главу в жизни Бродского, идёт интродукция. Есть эпод, эксод и два коммоса. Тем самым строение книги напоминает античную трагедию.

В каждой главке возникает хор – из моряков, из обычных граждан, из тех, кто находится в непосредственной близости от главного героя книги, – и исполняет античные стихи в переводах Бродского.

Более смелой, оригинальной и ладно скроенной задумки не было давно.

Бродский у Гуреева живёт своей жизнью – отстранённо и остранённо. Ему не навязывается воля биографа. Удивительное дело, но по нынешний временам – это уже залог успеха.

Всё, что остаётся читателю, – наблюдать.

Автор уходит от синхронии и диахронии. И погружает своего героя в пространство мифа – в античное пространство, где не было подобных заморочек. Всё происходит здесь и сейчас.

Как следствие Бродского в этой книге окружают соответствующие персонажи. Вот, например, описание архангельской экспедиции: «Но как только затихали двигатели тракторов и тягачей, лесовозов и трелевочных машин, Иосиф, конечно же, слышал над этим уходящим за горизонт пространством истошные вопли Пана, сопровождаемые хоровым пением всех этих Аргосов, Ксанфов, Питид, Фавнов, Филамнов, Фобосов и Эгокоров».

Когда в Череповце Бродский переплавляется с матерью на лодке, ему кажется, что за вёслами сам Харон. Что есть само пространство Ада и Рая. Что между ними Хронос.

Отношениям поэта со временем Гуреев уделяет особое внимание – и связывает время и «водичку» (как любил выражаться нобелиат). «Всё течет, всё меняется» – в этом общеупотребительном изречении как раз и сокрыта общая сущность воды и времени. Собственно и концепция книги «Жить между двумя островами» – это атмосфера, если так можно выразиться, в которой пребывает Бродский – атмосфера вневременная.

Об этом, кстати, писали и многие мемуаристы. Ярко, но жёстко об этом говорил Эдуард Лимонов («Книга мёртвых», 2001):

«Бродский был стариком уже в шестидесятые. Уже тогда был лыс, уклончив, мудр и умел себя поставить <…> Отечественные – что битник Аллен Гинзберг, что какой-нибудь авангардный Джон Ашбери – они все были модернисты, свободно-стилевые шпагоглотатели, в то время как Бродский, даже в переводах, пахнет библиотекой, фолиантами, Вечностью».

О существовании Бродского в Вечности и написана книга Максима Гуреева.

Есть здесь и особенно удачные моменты.

Один из таких – оживление контекста. Помимо работы с античными антрепризами биограф расписывает белый шум. Если у того же Бондаренко Бродский действует в пространстве русского космоса, где практически не встречается живых людей, то у Гуреева в каждой главе появляются новые яркие персонажи.

Но больше всего удивляет ракурс, построенный на литературном процессе 1950-1960-х годов, где активно участвуют и поэты «филологической школы» (Красильников, Уфлянд, С. Кулле, Ерёмин, Виноградов, Кондратов, Лосев и т.д.), и «горняки» (Семёнов, Городницкий, Битов, Горбовский, Кушнер, Бриташинский и т.д.).

Любопытно наблюдать молодого поэта между двух огней.

Другой момент – Гуреев ставит безупречно трезвые вопросы. Например, был ли «самаркандский эпизод»? Если пристально взглянуть на показания Шатова, соотнести их с мемуарными зарисовками поэта и немножко унять собственную фантазию, становится понятно, что скорей всего Бродский во многом романтизировал небольшой эпизод – а именно свою поездку на юг или вовсе обыкновенные дружеские отношения с Шатовым и Уманским.

Такие вопросы Гуреев ставит на протяжении всей книги и тем самым пытается разобраться с палимпсестом по имени Иосиф Бродский. Слишком мифологизировалась фигура поэта за последнее время. Поэтому любой трезвый взгляд сегодня на вес золота.

Напоследок лучше снова дать слово нашему герою:

Когда ты вспомнишь обо мне
в краю чужом – хоть эта фраза
всего лишь вымысел, а не
пророчество, о чём для глаза,

вооруженного слезой,
не может быть и речи: даты
из омута такой лесой
не вытащишь – итак, когда ты

за тридевять земель и за
морями, в форме эпилога
(хоть повторяю, что слеза,
за исключением былого,

все уменьшает) обо мне
вспомянешь все-таки в то Лето
Господне и вздохнешь – о не
вздыхай! – обозревая это…

В 2021 году весь литературный мир будет отмечать 80-летие Сергея Довлатова. Поэтому уже в конце 2020-го начали выходить книги, подготовленные к юбилею. Среди них особое место занимает работа Максима Гуреева.

Почему особое? Ежегодно переиздается проза Довлатова как отдельными изданиями, так и собраниями сочинений. Выходили тома избранной переписки (Жизнь и мнения. Избранная переписка. СПб., 2011), до этого не публиковавшихся рассказов в сопровождении мемуаров и критических статей (Последняя книга. Рассказы, статьи. СПб., 2011), филологические штудии Игоря Сухих (Сергей Довлатов: время, место, судьба. СПб., 2010). Была первая биография Довлатова — работы Валерия Попова (Довлатов. М., 2010), книга — при всех ее минусах — объективно нужная и долгожданная. Вышли, наконец, мемуары Андрея Арьева, Елены Скульской и Александра Гениса (Три города Сергея Довлатова. М., 2021) о жизни писателя в Ленинграде, Таллине и Нью-Йорке. То есть все, что можно было напечатать, напечатали.

Перед Гуреевым стояла непростая задача: на фоне всего вышеперечисленного сделать интересную и качественную книгу. Автор обозначает свой труд как «опыт концептуальной биографии». Что это такое?

Читатель вместе с автором складывает пазл: один кусочек — отрывок из «Заповедника», второй — воспоминания фотографа Валерия Маркова, третий — воспоминания Андрея Арьева, четвертый — вновь отрывок из «Заповедника», пятый — стихи Довлатова. В результате получается история о работе экскурсоводом в Пушкинских Горах. И таким образом выстраивается вся книга. Чтобы пазл не рассыпался и чтобы его можно было повесить на стену, используется специальный «клей» — в виде документальной прозы самого Гуреева.

В итоге перетекание умело подобранных отрывков из довлатовской прозы в мемуары, из мемуаров в документальную прозу автора дает очень волнообразный и волнующий текст, чтение которого вызывает море эмоций: от «Как прекрасно сделано!» до «А ведь этот чисто художественный ход мог быть и в реальной жизни!».

Единственный вопрос, который возникает, сводится к герою довлатовской прозы: насколько релевантно сопоставлять его с самим писателем? Если бы мы имели дело с научной работой, тогда бы можно было ответить просто: нет, не релевантно. Но перед нами удивительный сплав non-fiction и fiction, поэтому вопрос подвисает в воздухе — и каждый читатель отвечает на него сам, в меру своих представлений о мире и об искусстве.

Удается ли сказать что-то новое? Скорее нет. Но, кажется, такую задачу Гуреев себе и не ставил. Он не исследователь жизни и творчества и не пишет филологических фолиантов, ибо такое занятие само по себе довольно скучное. Его интересует жизнь во всех проявлениях — как казус и как анекдот.

И это правильно: если писать о Довлатове с помощью линейки, транспортира и калькулятора, получится натуральная мертвечина. Если заниматься литературоведческим камланием или озорной компаративистикой, случится перебор.

А в виде «опыта концептуальной биографии» — лучший вариант.

«Остановка на местности» далеко не первая биографическая книга Гуреева. Можно еще отметить работы по Бродскому и Пригову. У каждой из них — какое-то свое звучание. В Бродском — античное, с налетом джаза; в Пригове — шум столярных мастерских, сквозь который доносится чирканье-чириканье карандаша; а в Довлатове — звон стаканов и самолетный гул, обещающий преображение (и земное и небесное). Это очень важно — чтобы у каждой книги было не только свое прочтение, но и свое звучание.

Именно на это делает ставку Гуреев. Когда практически невозможно сказать что-то новое, остается делать книгу — насколько возможно, — конгениальную Довлатову. И думается, у него это получилось.

Структура этой книги необычна: главы о биографии Б.Окуджавы перемежаются отрывками рукописи, найденной во время ремонта одной из писательских дач в Переделкине. Рукопись на историческую тему о войне с французами, похожее произведение написал Б.Окуджава, только о более позднем периоде, о декабристах и Павле Пестеле.
Биография написана подробно интересным языком: о репрессированных родителях, которые были большевиками и строили новое общество, но сами попали в революционную мясорубку ( отец был расстрелян, а матери пришлось испытать все тяготы лагерей и ссылки). Матери повезло больше, она возвратилась, увидела внуков Игоря и Булата, родившихся в 1954 и 1964 годах, и умерла в возрасте 80 лет.
Булат Шалвович закончил филологический университет Тбилисского университета и работал учителем русского языка и литературы в школах Калужской области ( сначала в Шамордино, потом в Высокиничах). А еще у него было увлечение: из корней молодых елочек он делал выразительные скульптуры. "Одна из таких скульптур, "Музыкант" превратилась потом в песню "Чудесный вальс".
В 60-х годах он стал первооткрывателем "квартирников": его стихи стали сливаться с гитарными переборами и стали популярными среди музыкантов и поэтов, путь которым на большую сцену был заказан.
В книге есть отрывки из прозы Булата Окуджавы, где он вспоминает прожитые годы. "Я вообще в чистом виде на фронте очень мало воевал". На фронт пошел добровольцем, когда ему еще не исполнилось 18, был ранен. Участие в войне дало опыт, который отражен в повести "Будь здоров, школяр" ( читала, понравилась).
О войне приводится интересная цитата из романа Виктора Некрасова "В окопах Сталинграда" о людях интеллигентного труда, попавших на фронт. "Одних гнетет и мучает муштра, на них все сидит мешком, гимнастерка пузырится.... Другим же, наоборот, вся эта внешняя сторона военной жизни очень нравится...". "...Окуджава относился к первой категории...".
Наметила себе прочитать этот правдивый роман о войне.
Автор пишет не только биографию, но и дает характеристику личности и творчеству.
Интроверт, тяжело переносящий агрессию и недостаток любви, склонный к уединению, очень ранимый - это все о Б.Ш.Окуджаве.
Повесть "Будь здоров, школяр" была напечатала в сборнике "Тарусские страницы", текст которой был передан К.Паустовскому другом Булата Борисом Балтером. "...и стал первой публичной попыткой разобраться в себе самом, попыткой, которая затянется на долгие годы, вплоть до самой смерти Окуджавы в 1997 году".
В Доме-музее Б.Окуджавы видела этот сборник и обязательно захотелось прочитать. Среди авторов сборника много известных имен, но... издан он был без согласования с Москвой в Калужском книжном издательстве и вызвал грандиозный скандал.
В 1962 году Окуджава вступил в Союз писателей СССР и уволился из "Литературной газеты". С этого момента он всего себя посвятит свободному творчеству. Еще в Калуге он поставил перед собой цель - " не отвлекаться на пустое и никчемное, сосредоточиться на литературе, стать профессиональным писателем". Цель была достигнута.
Что не понравилось в книге: жизненные периоды описываются не по порядку, а вразброс.
В книге не обошлось и без описания семейной жизни Б.Окуджавы, который после женитьбы на Галине Смольяниновой остался без жилья. Мать Ашхен Степановна к выбору сына отнеслась прохладно, а тетка Сильвия, воспитавшая его, уехала в Тбилиси. Семья Смольяниновых приняла Булата как родного.
В книге использованы выдержки из других произведений об Окуджаве, в частности, из книги Бенедикта Сарнова "Красные бокалы" о разности характеров Булата и его жены Галины. "До определенного момента эта любовь окрыляла и вдохновляла, но потом она стала душить" (Максим Гуреев).
Второй женой стала Ольга, отец которой Владимир Лебедев-Шмидтгоф - кинорежиссер ( автор песни "Эх, хорошо в стране советской жить"), а мать актриса Вера Арцимович, у брата которой - академика Арцимовича и познакомились Булат и Ольга.
На последних страницах книги объемом в 317 страниц подробно написана хронология жизни и творчества знаменитого барда и писателя.
Книгу прочитала с интересом, но перечитывать когда-либо вряд ли буду. А вот прозой Окуджавы Б.Ш. заинтересовалась и наметила для чтения ряд книг.