– Сейчас посмотрим, – привстал из-за стола Рустам.

Вдруг пологи палатки раздвинулись и внутрь пахнуло сначала ночной влажной прохладой, а следом за ней в палатку ввалились сначала двое, а затем ещё один, – по-видимому, разгорячённые молодые люди. Глаза их были возбуждены, казалось, они что-то перепутали. Или перепутали палатки, или территорию фестивального лагеря, или вообще лес и деревню – весь вид их говорил о том, что это явно не артисты фестиваля. У третьего ночного гостя в руках была двухлитровая пластиковая бутылка, по-видимому, с недопитым мутным пивом.

– Ну чо, мужики, – сквозь зубы процедил первый.

– Водка есть? – также сквозь зубы промычал второй вошедший.

– Если есть, наливай, бить тогда не будем, – сплевывая семечки, отрезал первый.

Зрачки у третьего вращались по какой-то неведомой орбите.

– Водки нет, – сухо ответил Рустам. – Чай, пожалуйста, салям алейкум.

– Чо, татарин что ли? – по-прежнему, сплевывая семечки на пол палатки, продолжал первый ночной гость.

– Татарин. А что?

– Ничего. Так спросил. И чо, вы тут на чае одном сидите? Ведь фестиваль… как говорится, в самом разгаре? – своим торсом он выполнил некоторое круговое танцевальное движение.

– А у нас чай… и вот ещё, – Рустам показал на коробки, – конфеты есть, халва.

– Глянь, Михась, у них халва есть, – злобно рассмеялся второй.

Первый вошедший, это и был, видимо, Михась, – коренастый, невысокого роста, больше смахивал на тракториста, – руки у него были мощные, загорелые и пальцы всё время сжимались в огромные кулачищи. Было похоже, что он «сходил» у остальных за «старшего» этой компании. Михась распрямился, мотнул головой, обвёл глазами палатку, затем стол и сидящих за ним.

– Говорил, я вам, уроды, – оглянувшись на своих друзей, сказал он. – Эти фестивальщики все тронутые. Водки не пьют, девок нет. – Он обернулся к друзьям. – Ё-мое, да это не фестиваль, а гадюшник какой-то. И чего, вам за чаем… самим-то не скучно? – говорил он, обращаясь к сидящим за столом.

– Не скучно, – спокойно ответил Николай. – Когда хорошая компания соберётся, никогда не скучно. И без водки можно посидеть.

– А чо без водки-то сидеть? О чём базарить-то?

– Можно говорить о рыбалке, кто поймал самая большой рыба, – вставил свой голос Атыр. – Можно об охоте…

– О жизни можно поговорить. Об истории. О Боге, – пытался ввести беседу в культурное русло Николай.

– О, слышь, Михась! Они ночью в темной палатке при свечке о Боге говорят! – потирая руки, тонким голосом взвизгнул второй ночной гость, больше похожий на баскетболиста. Он был высокого роста, на полголовы выше Михася, щуплое, чуть хилое тело, тонкие руки и кучерявые волосы. – Пионерский лагерь какой-то!

– Погодь, Серый. Погодь. Интересно, а чего вы о Боге знаете, чтобы сидеть тут, «перетирать»?

– Мы тут не «перетираем», а… разговариваем. Можем с вами поговорить, – жестом пригласил за стол непрошенных гостей Николай.

– А чего говорить-то? Чего нового вы мне о Боге расскажете? О заповедях что ли? Я их знаю. Не убий, не воруй, это.. не… это – он щелкнул пальцами, – ну, я помню. А ещё что? Что Бог есть, мне ещё бабка говорила, когда я под стол ходил. Только моя бабка по-настоящему верующая была, посты соблюдала, молитвы знала, заповеди. А вы? Вы просто языками почесать хотите? О Боге они говорят… Развелось в последнее время… Все верующими стали… Вы сами-то верующие?

– Верующие, – спокойно отозвался Николай.

– И ты что ли? – Михась кивком головы показал на Рустама.

– Ты мне тут не тыкай, – Рустам привстал из-за стола.

– Ты чо, тоже… этот…, православный что ли?

– Нет, я мусульманин. Могу и в морду дать, не глядя что вас тут трое.

– Михась, я не ослышался, он нас «мордами» назвал? Придётся драться… – тонким голосом «запел» за спиной у Михася второй гость, которого тот называл «Серый».

– Погоди, говорю, Серый. Этот идейный. Мусульман трогать нельзя, потом деревню спалят ещё. Я только одного не понял, а как вы тут все такие разные о Боге собрались говорить? Этот мусульманин, этот православный, а этот, – он показал на Атыра, – вообще чукча какой-то.

– Я не чучка, я якут! – громко взвизгнул Атыр.

– Слышь, Серый, он якут! Из тайги вышел, – гости прыснули от смеха.

Михась подошел ближе к столу и заглянул в стакан.

– Я не понял… и вправду чай. Та-а-ак. Ну и чего вы тут о своем Боге говорили, интересно послушать? – он ладонью показал, что готов сам присесть за стол, чтобы продолжить разговор.

– Михась, чего ты? Пойдем. Может в другой палатке водка есть, пойдём, – заскулил Серый.

– Сказал, подожди. И водка твоя подождёт. – Михась присел за свободный раскладной стул. – Ну, и чего о Боге-то говорили?

– Каждый говорил о своем понимании веры, каждый рассказывал о том, как пришел к Богу, чем занимается… – Николай пытался вести себя спокойно, но руки выдавали некоторую взволнованность.

– Что делает…. – протянул Михась. Он задумался о чем-то. – Я вам одно скажу, сколько вы тут воду не лейте. Мне мать однажды говорит, Мишенька, пойдёшь купаться, надень крестик. А я… – нижняя губа его выпятилась, он весь напрягся, – я говорю, мать… потом… потом. И иду купаться. И так каждый день. Она говорит, надень, а я… потом. И вдруг однажды… – он сглотнул и нервно откинулся на стуле. – Однажды прыгали с мостков, высоких таких, метров десять. Я с них сто раз прыгал, сто раз выныривал. А тут, что с ними стало, не знаю. Залезли с пацаном одним, он жил в соседнем доме… Залезли, чтобы прыгнуть, а мостки под нами и рухнули. Я в воду, парень – насмерть об камни. Кто меня, дурака, именно в этот день дернул этот… этот крестик надеть. А? – он привстал, переводя взгляд на глаза собеседников, сидящих за столом. – Что это, а? Вера? Какой я верующий? Он помолчал. – Я в церкви ни разу не был за двадцать лет. Ну там, крестился, понятно, бабка меня еще малым крестила. Он помолчал. – Так кто меня спас? А?

– Ну ты правильно ставишь вопрос, – начал Николай, – ты видишь в этом не случайность, а Божий промысел. – Поэтому ты и спасся тогда, – добавил Рустам.

– Промысел… – протянул Михась. Я после этого крест не снимаю никогда, – он полез в распахнутый ворот рубахи и продемонстрировал свой нательный серебряный крестик. Ходил на разные дела, везде фартило, везде выкручивался. А кто я есть? Скотина… семьи нет, работы нет… вот водка одна только!

– Михалыч, хорош тут… Пошли. – Серый пытался вытащить Михася из-за стола, дергая его за рукав. – Ты не скотина.

– Нет, я скотина! – не унимался тот. – И ты скотина! Ходишь за мной тут, куда я, туда и ты.

– Куда-а-а-а? Кто за тобой ходит? Сам позвал, пойдём, говорит, фестивальных на водку разведём. Говорил, небось после концерта сидят, квасят – оправдывался Серый. – А я дурак, пошёл с тобой, хотя вон в Орловку… девки звали… вечером. А ты… – Он вопросительно посмотрел на третьего персонажа, но тот только качал головой, и как будто бы в такт голове качались в его глазах тёмные зрачки.

– А ты чего молчишь, Толик? – толкнул Серый третьего друга, затем вновь повернулся к Михасю. – Развёл сам тут разговоры. А я теперь виноват. Тебе только дай повод поговорить… Чего о Боге-то говорить, у нас вон церковь в деревне третий год без попа, служить некому. А знаете почему? – Он обвёл глазами палатку. – Потому что поп сбежал в город, где денег больше платят! Вот так! А вы нам тут о заповедях будете говорить. – Не унимался он. – Пойдем, Михайсь. Ну их!

– Ну вы так упрекаете священников… может вы сами ведёте чистую христианскую жизнь? – обратился к «Серому» Николай.

– Какую… жизнь? Это… – он показал рукой куда-то в сторону. – Это разве жизнь? Тут в деревне жить нельзя, можно только существовать. Все кругом разворовали, работы нет, жилья нет, один огород и пьянка, какая это жизнь? – угрюмо протянул Серый.

– Я не про деревню вашу спрашиваю, а про вас лично. Вы же упрекаете всех и вся, что плохо верят, плохо служат, что всё разворовали. Сами то вы чего хорошего сделали?

– Чего ты меня тыкаешь? Хорошего сделали… – он задумался и опустил голову. Через несколько секунд он уже поднял голову и как будто и не было никакой паузы.

– Церковь-то… не работает! – быстро и громко выпалил он, прихлопнув ладонями, словно найдя весомый аргумент.

Все улыбнулись. Серый присел рядом с Михасем, и потянулся за кружкой, стоящей на столе.

– Работать никто не хочет, в деревне одни алкаши остались, – попивая чай, продолжал он оправдываться. – А тут вы со своими фестивалями. Видел я, на каких машинах вы тут разъезжали, все из Москвы сюда тянутся. Наворовали в своей Москве, теперь тусуются. У всех планшеты, ноутбуки, твиттеры-шмиттеры. А мы тут… Вы знаете, как мы тут живём?

– Ты давай тут языком не мели, нечего осуждать, коль за руку не ловил. Хочешь с нами сидеть, сиди нормально, хочешь вот чаю налью, – Рустам подвинул к нему кружку с чаем. – Не мы к тебе в палатку завалились, а ты к нам пришёл.

Михась сделал Серому некий знак рукой, как бы остановив его и без того нелепую аргументацию и продолжил разговор.

– Вот ты скажи, – обратился Михась к Рустаму, – ты вот мусульманин, отца своего уважать надо? А, скажи?

– Надо. Мы к отцу относимся всегда с уважением. И к деду.

– Заповедь такая даже есть «Чти отца своего…» – продолжил его мысль Николай.

– Да знаю я! Знаю! А как его уважать… если он пьёт уже двадцать лет? – взорвался Михась. – Как его уважать, за что? Что мать бьёт? Что пенсию бабкину пропивает?

– Ну, алкоголизм, это грех, конечно… – Николай попытался снизить напряженность разговора более тихим голосом. – Всё равно мы же отца любим своего, больной он этим алгоколизмом или здоровый. Это же все-таки отец…

– Отец… Капец это, а не отец! Уехать бы куда, да некуда. – Михась взял кружку и залпом выпил чай.

Поставил кружку на стол, вытер рукавом рот. Все молчали и смотрели на него. Ещё минуту назад этот Михась казался более наглым и жёстким, чем сейчас. Сейчас перед ними сидел другой человек. Человек, который за что-то в своей жизни переживал. И даже его голос зазвучал по-другому: в нём появилась переживание и жалость к своему отцу и боль за собственную судьбу.

Это уже был не тот Михась…

– Почему некуда ехать? – негромко послышалось из угла. Андрей сидел около входа в палатку и его не было видно за вошедшими. Все посмотрели в ту сторону, откуда послышался голос и куда не доставал еле видимый свет старой керосинки.

– У нас в Ивановской области приглашают рабочих на стройку, жильё дают, – продолжал Андрей. Михась привстал, чтобы увидеть четвертого собеседника в палатке. До этого момента он считал, что в палатке было трое «фестивальных».

– А хочешь, приезжай к нам в Якутию? У нас вообще на одного жителя приходится три квадратных километра тайги – чего хошь делай, охота, рыбалка, леса полно, дом можно строить…. – Атыр не успел договорить, как все трое ночных гостей засмеялись.

– Куда? В Якутию? В тайгу? Ты чего, Якутия?

– Ты зря смеешься, у нас всем, кто приезжает работать, действительно жильё дают в течение года, – еще серьезнее продолжал Андрей.

– Да… дадут, – Михась взял кусок халвы из железной миски. – Догонят, и ещё дадут. Знаю, я… наобещают.

– Почему наобещают? Я сам переехал с Севера в Иваново, жильё получил, жену встретил. Вот, с ней же каждый год сюда и мотаемся…

– И ты тоже… этот, верующий? – Привстал Михась, чтобы разглядеть Андрея получше.

– Да, нет, обычный я. – Андрей пожал плечами.

– А… а я думал, баптист какой. Они тоже часто зазывают к себе. Не знаю… мать бросить… как её тут оставишь одну. Да и бабка пенсию получает, хоть как-то жить можно. Хотя всем в одном доме… не уживаемся мы. Бабка ворчит, мать орёт, отец пьёт… Жуть одна.

– Да, на бабкину пенсию особо не проживёшь, – добавил Серый.

Только третий ночной гость, который так до сих пор и не смог вымолвить ни одного членораздельного слова, продолжал стоять у входа в палатку, размахивая полупустой пластиковой бутылкой.

– Да… – Михась опустил голову. Все переглянулись. Серый уже допил чай и кивал за столом, засыпая. Третий ночной гость нетерпеливо топтался в углу, своими вращающимися глазами показывая товарищам, что, мол, уже пора…

Михась помолчал, потом еще раз протянул:

– Д-а-а-а….

– Ну, у каждого есть выбор. – продолжил Николай. – Бог каждому даёт выбор. Просто мы видим этот выбор, как разные дорожки по земле, а Бог ставит вопрос выбора по-другому: мы должны сделать выбор между Ним и грехом. Вот как стоит вопрос! И поэтому мы думаем, что выбираем что-то более полезное нам, приятное, вкусное, удобное, комфортное, а на самом деле только отдаляемся от Бога. – Он помолчал. – И что поразительно, этот выбор мы делаем каждый день, каждую минуту. Ну вот что сегодня толкнуло вас ворваться в палатку, требовать водку у незнакомых людей, да еще грозить дракой, хамить тут?

– Да мы и не хамили! – вскипел Михась. – Просто зашли…

– Вот видишь, легче оправдать себя, чем признаться, – продолжал Николай. – В этом-то и состоит наше отношение к Богу: или мы всё время оправдываемся, или честно признаёмся. Если оправдываемся – то отдаляемся от Бога, если честно признаёмся в своих истинных мотивах поступка – приближаемся к Богу. Да, обвинять кого-то всегда легче, так снимается ответственность за собственное бессилие и лень. Жалеть или обвинять своих родных в грехах всегда проще, чем найти эти же грехи в самом себе. Если отец пьёт, например, – он уже обращался к Михасю, который глазами ещё пытался что-то уловить в словах Николая, – можно своим примером как-то воздействовать на него.

– Как? – не понял Михась.

– Просто не пить! Стать нормальным человеком, получить специальность, работу, построить дом, создать семью, – Николай стал загибать пальцы на руке, – жить, как человек! Самому стать настоящим отцом для своих детей! Иначе ты сам продолжишь этот замкнутый круг!

Михась махнул рукой, но промолчал в ответ. Видимо, где-то в глубине души он понимал сказанное. Но именно там, в глубине души, это понимание было легче приглушить, легче было отделаться от него. Но слова были услышаны и теперь отвертеться от них было уже нельзя.

– Мы все в своей жизни встречаемся с Богом. Кто-то как ты, – Николай посмотрел опять на Михася. – Эта встреча произвела на тебя сильное впечатление, но вместо того, чтобы это ощущение превратить в служение Богу и ближнему, ты просто постоянно вспоминаешь и радуешься тому, что Бог тебя любит. Да он всех любит! И последнего разбойника и грешника любит! Но вопрос в том, что мы сделали для Него. Что? – Николай опять вопросительно посмотрел на Михася. – Вот какой вопрос вы должны задать себе. И не тухнуть тут, в своей деревне, если тут нет ни работы, ни перспективы. Значит надо ехать куда-то, искать, пробовать себя на новом месте. Не сидеть, не посыпать свою голову пеплом. А искать, искать… И мало того, что нужно устроить свою жизнь, жизнь своей семьи, нужно сделать что-то в своей жизни для Бога, для людей. Просто так. Не ожидая никакой оплаты, никакой выгоды. Вот о чём нужно думать… А у вас пока, извините, все мысли… – Николай помолчал. – Где достать водку. Вот и всё.

Михась опустил голову.

Прошла ещё минута тишины.

Только за стенками палатки еле слышно трещали ночные цикады.

– Чего ты мне тут шнуруешь? Чего ты меня тоже записал в свою церковь, такой правильный? – Серый вдруг поднял голову и пытался защитить «сдавшегося» друга. – Я никуда не собирался, у меня родители тут работают, бабка старая, пенсию получает. Я ей помогаю… И никуда я не поеду! А насчет этого, – он щелкнул себя по шее, – ну выпиваем иногда, бывает круто. Но утром, всё-ё-ё! Без запоев стараемся, без особых последствий. Так что, философы, вы нас тут не учите, как жить. Мы и сами. Да? – Серый обратился к Михасю. – Мы тут сами сообразим, да, Михалыч?

– Толик, ты чего всё стоишь, как столб. Сел бы! – Михась обратился к третьему ночному гостю, который всё это время стоял рядом со столом, глядя на присутствующих и теребя полупустую бутылку. – Ты чего скажешь?

– А чо говорить? Мне ваши философии по барабану…

– Во! Вот человек! Закончил институт, знает языки… и работает в колхозе у нас. Муху пальцем не обидит. Вот человек! Толик, ты верующий?

– Чего я дурак, что ли?

– Атеист, значит?

– Не-а.

– Это как?

– А так.

– Ну, ты все-таки крещёный?

– Крещеный, ну и что?

– Ну, как что? Раз ты крещеный, значит верующий!

– Не-а. Я этот… ещё не определившийся! Я в середине!

– Во, Толик, умница. Вот, он в середине! – Серый обвёл глазами всех сидящих за столом. Правильно, Толик. В церковь мы всегда успеем, это… на свои поминки!

Серый громко захохотал и откинулся на стуле.

– Ну насчет поминок, конечно, успеете, – продолжил спокойным голосом Николай, как бы не замечая едких усмешек гостей. – Но вот хорошо бы при жизни успеть найти согласие с Богом. Потому что есть опасение, что можно попасть совсем в другое место. После такой жизни… И потом, вспомните, когда мы крестимся, мы ведь обещаем Богу соблюдать заповеди, отрекаемся от греха…

– А кто меня спрашивал, когда крестил? Я ещё под стол лазил, вот таким, – Толик показал на свои коленки.

– Никто, конечно, тебя не спрашивал, – еще тише сказал Николай. Тебе дали Крещение, как Дар, а ты теперь отворачиваешься от него. Хоть бы не разбрасывался тем, что многие с таким трудом получают… Он медленно поднял глаза на Толика и внимательно посмотрел на него. Глаза Толика вдруг остановились в своем круговом движении и поникли вниз. Он как-то неестественно хмыкнул, перехватил пустую бутылку в другую руку и затих.

– Ладно, разговор затянулся, – устало сказал Николай и начал убирать кружки со стола. – Давайте на этом и закончим. Жизнь всё расставит по местам.

– А ты давай не пугай! – опять взорвался Серый. – Мне бояться нечего. Я никого не убивал, не насиловал. Живу, как нормальный мужик, никого не трогаю. Чего мне бояться?

– Все под Богом ходим, не надо так говорить, – послышался голос Рустама. – Слушайте, мужики, надо расходиться, уже почти три часа ночи, завтра ехать.

Стали вставать из-за стола.

Серый ещё чего-то бурчал негромко себе под нос, Николай взял чашки со стола.

Михась развернулся к Андрею, который сидел за его спиной, около выхода.

– Так это… слушай, оставь телефончик, а? Может, вдруг приеду… Ха! – он улыбнулся во всю ширину своего лица, – может притащусь в ваше Иваново, не в Якутию же… к этим тащиться! Пиши! – и он протянул Андрею какую-то зажеванную бумажку.

Андрей написал и вернул бумажку владельцу.

– Вот! – Михась засунул мятую бумажку в карман рубашки. – Поеду в Иваново, что ли! Пацаны! – он толкнул Серого, который уже спал, подложив под голову руки. – Пошли, Серый. Пошли-и-и-и! – Он подтолкнул его так, что тот стал сползать со стола! – А Ива-но-во го-род невест! – затянул песню Михась, потом резко оборвал и ещё раз толкнул Серого. – За водкой пошли!

3.

В этот момент где-то на улице раздался свист. Это был не тихий, приглушенный, а сильный, мощный свист, как будто опытный охотник звал кого-то. Или шёл по следу.

Затем свист раздался во второй раз. Следом за ним из соседней палатки раздался отчаянный женский визг и крики.

Матерчатые стены вдруг сотряслись от того, что кто-то видимо с разбегу налетел на палатку, в которой сейчас сидели уже довольно испуганные и усталые собеседники. Рустам привстал, но довольно неудачно: стол стал заваливаться вбок, Атыр не удержался на стуле и опрокинулся назад. Было странное ощущение: ещё было непонятно, что происходит снаружи палатки, ещё ничего не предвещало каких-то событий, а внутрь палатки «вошёл» страх.

И непонятно было, почему вдруг стал заваливаться стол, почему Атыр вдруг стал падать назад – ведь еще ничего не произошло? Или произошло? Михась поднял голову, открыв рот, Серый задвигал ушами, пытаясь прислушаться к возне снаружи.