Глава 5. Марк Лициний Красс

Песок был везде.

Проклятый песок.

Проклятый и прóклятый.

На губах, на щетине, под шейным платком и пластинами панциря.

Скрипел в ножнах, шлифуя зазубренную кромку меча.

Шуршал под ногами, вился в воздухе, вздымаемый ветром.

Песок…

Небо снова потемнело…

Он нырнул под край щита, инстинктивно зажмурил глаза.

Глубокий вдох тысяч ртов, и тишина.

Абсолютная, ни звука, словно вечность обняла всех в этой проклятой пустыне, обволокла, закрыла от всего мира.

Удар.

Тяжелый удар, слившийся в одно целое дробот тысяч стрел.

Хрип.

Квинту пробило горло, воет, оскалив зубы, Тит, ломая пришившую к щиту руку стрелу.

Стрелы.

Тысячи тысяч стрел.

Они везде, торчат из щитов иглами гигантских ежей, усеяли все под ногами, вонзились, вырвали из строя легионеров и бросили их на землю мертвыми куклами.

В песок.

Они уже давно перестали считать залпы.

Нет смысла, парфяне давно должны были опустошить колчаны по многу раз.

Темнеет небо.

Залп.

Хрип.

Красс смотрит перед собой пустыми глазами.

Лязг.

Когорта за спиной сомкнула ряды.

Они умирают вторые сутки подряд.

Залп.

Лязг.

Сомкнуть ряды.

Десять шагов назад.

Залп.

Лязг.

Сомкнуть.

Прижаться плечом, держать щиты, скалиться в бессильной злобе.

Вчера погиб сын.

Публий Красс, мальчишка, мужчина.

Парфяне хлынули волной, и Публий рванул.

Две тысячи галльских конников, подарок Цезаря.

Удар, удар, клин разрывает парфянскую цепь, враг бежит, и когорты за спиной ревут, шагая вперед и стуча мечами по щитам.

Марево, хлещет в глаза песок, конница уносится прочь за горизонт, своя, чужая.

Марево, пустота.

Когорты стоят, ветер сечет загоревшие лица и щурятся, всматриваясь, глаза.

Показались!!

Один, два, цепочка выныривает из-за холмов, медленным шагом движется навстречу.

Не разглядеть!!

Парфяне!!!!

Стук поднимаемых щитов, топот упершихся в песок ног.

Вперед выезжает один, в руке пика.

Покачивается, гнется копье под тяжестью головы.

Конница Публия не вернется на фланг.

И сам Публий не вернется.

С сухой дробью кровь бьет в песок из отрубленной головы, и в никуда смотрят мертвые глаза.

Красс кричит.

Легионы вздрагивают, страшно кричит Марк Красс.

Темнеет небо.

Залп.

Проходят часы.

Он идет мимо шеренг, хлопает по плечам, бьет кулаком в грудь.

Будьте прокляты эти Карры, но он с ними, Публий мертв, но они все ему как дети, он выведет их отсюда!

Вторые сутки.

Гонец парфян машет платком.

«В седло!» – бросает резко, красный от гнева и безнадежного позора.

Не смотрит на своих.

Это он привел их сюда, он, проконсул Сирии Марк Лициний Красс, привел их сюда под Карры.

Он не послушал, он гнался за сокровищами храмов и парфянских городов.

Он выбрал короткий путь, легкий путь, как ему казалось.

Центурионы подводят коня – едем!

Весь позор его!

Он не вернется, бросится на меч, но выведет их отсюда.

В Риме поймут, поймут, что должен был вывести.

Красс протягивает руку к парфянскому принцу.

Сурена улыбается, скалится железная маска на лице.

Сзади крик.

Петроний падает с коня, из груди торчит копье.

Красс закрывает глаза.

Они бегут.

Он, совсем мальчишка еще, отец, брат.

Говорят, он ненавидел Спартака?

Смешно.

За всю свою жизнь он ненавидел всего двух людей.

Гая Мария, убившего отца и брата.

И Гнея Помпея Великого.

За то и ненавидел, что другие любили.

Испанская пещера.

Ловят, как зверя, травят.

Рыбаки несут еду и хворост, Испания всегда была добра к их семье, и они были добры к Испании.

Надо ждать.

Марий мертв!

Пять когорт!

Красс ведет к Сулле пять когорт, и ненависть гонит его вперед!

Он пойдет до конца, они все умрут, за отца, за брата, за голодные дни и холодны ночи.

Сулла разбит у ворот Рима, Коллинских ворот, фланг Красса давит, и враг бежит.

Пощады не давать, пленных не брать!!

Тех, что возьмут, перебьют завтра вечером на Марсовом поле, им не нужны пленные.

Проскрипции.

Закон для тех, кого нет в списках, которое рвет ветер на колоннах Форума.

Есть в списках – забудь про закон, прячься, беги, бросайся на меч.

Бойся своих же рабов и своих же друзей, бойся родных.

Бойся Катилины и бойся Красса!

Марк Красс, богат, богат сказочно.

Его жадность взбесила Суллу, отойти в тень, переждать…

Годы.

Враг у ворот.

Восставшие рабы, Спартак.

Они разбили преторов, разбили консулов, Италия наводнена шайками беглых рабов, спешащих к их армии.

Сто тысяч гладиаторов, убийц, под командованием убийцы.

Богат тот, кто может содержать легион за свой счет.

Марк Красс презрительно усмехается – и сенаторы опускают глаза.

Он не заставит их унижаться, умоляя себя.

Они просят, и он поведет легионы на Спартака.

Легионы бегут.

Бегут, бросая оружие, ревут центурионы и визжат, обезумевшие от страха солдаты.

Децимация.

Сотни лет не звучало это слово.

Красс стоит, заложив руки за спину и расставив широко крепкие ноги.

Хлопает на ветру плащ, кровавый цвет, кровавые потеки на доспехах.

Когорты стоят, стоят, потупив взгляд.

Тянется жребий – и каждый десятый умрет, даже если стойко стоял в бою.

Дрогнули войска, легионы боятся Красса больше, чем любого Спартака, всех спартаков в мире с их гладиаторами и рабами.

Спартак мертв.

Крикс мертв, Эномай мертв, мертв Граник, вся их сволочь мертва.

Но Триумфа не будет.

Это ведь жалкие рабы, сенаторы опомнились, и Красс рычит в бессильном бешенстве.

Помпей, спешно вернувшийся Помпей добивает остатки, и уставлена Аппиева дорога тысячами крестов.

Умирают рабы, воет в бессильной злобе Красс, сияет улыбкой Помпей.

Доволен Сенат, разделяй и властвуй, это не только для чужих, это и для своих.

Годы.

Горящие здания Рима, пожарные команды, покупки за бесценок.

Его вызвали в суд, обвинив в связи в весталкой.

Наказание – смерть.

«Я хотел купить у нее участок, потому и обхаживал», – разводит ручищами Красс.

Хохочет Рим, не сомневается никто.

«Так что насчет участка?» – бормочет Красс в спину уходящей весталке…

Консульство.

Цезарь, глаза, лед и пламя.

Консульство с Помпеем.

Триумвират.

Они привыкли ненавидеть друг друга, даже шутят об этом, смешно.

У Помпея есть Триумф, не один.

Над каждой частью Известного Мира.

Азия, Африка, Европа.

У Красса нет.

Он берет себе провинцию, Сирию.

Парфия ждет, ждет Триумф.

Когда войска выходили из Города, Народный Трибун его проклял.

Остановить было нельзя, он шел к своей судьбе.

Красс запахнулся в плащ и тронул коня, проезжая мимо Трибуна.

Песок.

Проклятый песок.

Красс распахнул плащ и тронул коня, навстречу Сурене.

Сверкнул меч.

Красс улыбается…

Глава 6. Марк Антоний

Что делает человека счастливым?

Деньги, почести, власть?

Нет.

Радовать могут.

Давать возможности могут.

А счастливым не делают.

Счастливым делает возможность быть собой.

Он всегда хотел быть собой.

И очень любил жизнь.

Нет, не так.

Он Очень любил жизнь.

Жалел ли он о чем-то тогда, 1 августа 30 года до н. э.?

Вряд ли.

Ведь он был собой.

Просто дальше нельзя было быть.

Клочок пергамента, короткая строчка букв, скомканный и скрутившийся краями, будто от обиды.

Чадящее масло в лампаде.

Чуть сладкое, он иногда выныривал из этого марева и замечал, что запах слишком сладкий.

Раздраженно хмурился и через секунду забывал напрочь.

Он все забывал напрочь через секунду, в этом беда и в этом его счастье.

Ладонь гладит рукоять меча.

Так интересно, царства, миры, города.

Сотни тысяч солдат, бьющих дороги подошвами в маршевом шаге.

Значки когорт, легионные Орлы.

Дворцы, колесницы, толпа!!!

Лепестки роз под ногами и в воздухе.

Сладкий запах роз.

А потом будто мираж развеялся.

Ничего.

Вообще ничего.

Скукожившийся клочок пергамента, лампада.

И холодное полированное железо рукояти.

«Почему мечи всегда холодные?» – проносится мысль.

Криво усмехается сам себе.

Вот уж точно не время для философии.

«А когда было время?» – мелькает мысль.

И снова кривая усмешка.

Он очень любил жизнь.

Вы знаете, что такое жизнь римской улицы?

Грязной, кривой, где на голову выплеснут помои, если зазеваешься.

Отшатнешься от них, провалишься плечом в пустоту дверного проема, ввалишься в полутемный зал таверны.

Грубые лавки и столы, выщербленные глиняные кружки.

Плебс, самый гнусный и самый прекрасный в мире.

Ты пьешь с ними, поишь всех и знать не знает никто, день или ночь, стоит ли еще Рим на своих холмах или боги испепелили его молниями.

Вываливаешься на улицу в обнимку с толпой, рука на чьем-то плече, тога залита вином.

В другой руке кувшин, и ты поднимаешь его над головой, и жадно ловишь рубиновые капли губами.

Вино течет по шее, красное, словно кровь, ты хохочешь, и хохочет толпа вокруг.

Чьи-то руки надевают на голову венок из придорожных цветов, ты пьян и счастлив.

Ты не знаешь никого из них, но любишь их всех.

Конец ознакомительного фрагмента.