«Ранее разработанный нами план по захвату аэродрома сработал? Сработал. Значит, планировать и исполнять задуманное мы вполне себе можем. Мы остались одни? Ну и ладно. Ведь мы живы, следовательно, у нас вновь есть шанс на спасение. Мы и не из таких передряг выбирались. Главное, наши люди спасены. Клубничка спасена. Раненые выживут и, встав на ноги, сумеют отомстить за нашу гибель. Впрочем, зачем себя заранее хоронить? Раз мы живы, то можем сражаться! А стало быть, будем бить врага и дальше!» – глядя на серое небо, обещал я не то мирозданию, не то самому себе.

Из размышлений меня вывел голос Воронцова.

– Забабашка, ты чего там сидишь? Слезть, что ль, не можешь? Давай скорее! Пора отсюда уходить!

Я посмотрел вниз.

Два красноармейца и красный командир усталыми глазами смотрели на меня.

– Слезаю, – произнёс я и на прощание глянул на колонну.

Бронетехника противника к этому времени приблизилась к строениям и остановилась. Из следовавшего в колонне вторым бронетранспортёра выбежали несколько автоматчиков и забежали в двухэтажное здание.

– Ах ты, гад! – неожиданно для себя прорычал я и нажал на спусковой крючок.

Раздался выстрел.

– Лёшка! Ты что творишь?! – тут же крикнул Воронцов. – Они же нас засекут!

– И так увидят, по машине, – заметил Садовский.

– Не везёт так не везёт, – вздохнул Апраксин, держась за рану на груди.

– Слезай давай! Валим отсюда! – вновь крикнул чекист.

Я кивнул, закинул ружьё за спину и стал спускаться, пытаясь понять, почему выстрелил. Но в голове был сумбур, и навести в мыслях порядок оказалось совсем непросто. Не мог понять, почему именно я произвел, по сути, ненужный, более того – вредный, демаскирующий нас выстрел, поэтому сейчас мне очень хотелось разобраться в себе.

И когда я спрыгнул на траву, ко мне пришло осознание, что, а точнее, кого только что увидел.

– Так почему ты стрелял? – переспросил Воронцов.

– Потому что, товарищи, там, среди машин, в немецкой офицерской форме ходил гад, предатель и сволочь по фамилии Зорькин!

– Неужель взаправду он? – удивился Садовский.

– Да, – подтвердил я.

– Значит, жив курилка?! – расстроенно проскрежетал Апраксин.

– Об этом после поговорим. А сейчас уходим! – скомандовал Воронцов, не дав дискуссии разгореться.

Никто с этим спорить не собирался. Немцы в любой момент могли нас заметить, так что мы быстрым шагом направились вглубь леса.

Действительно, сейчас был не самый подходящий момент, чтобы обсуждать все перипетии, связанные с тем предателем и шпионом. У нас имелась более важная и сложная задача. Нам вчетвером предстояло выжить, без еды и без медикаментов. А если ко всему прочему добавить тот факт, что вооружены были только трое из нас, ибо ко мне на выручку тяжело раненный Апраксин ринулся, даже не взяв с собой оружия, то ситуация совсем аховая.

– Садовский, ты идёшь первым. За тобой Апраксин, потом Забабашкин и последним иду я, – определил наш походный порядок чекист.

– Может быть, я всё же пойду последним? Прикрывать вас буду, – предложил Апраксин.

Его предложение было не совсем адекватным. Особенно учитывая то, что у него даже оружия не имелось. Поэтому даже рассматривать его заявление не стали. Приказ получен, вот и пошли.

Идти оказалось тяжело. Люди в группе находились уставшие, вымотанные и почти все имели множественные ранения. Апраксин – так тот вообще был еле-еле живой, поэтому ничего удивительно в том, что он первым начал просить устроить небольшой привал. К тому же он очень переживал, что у него в руках кроме палки нет ничего, и всякий раз напоминал об этом.

– Мужики, ну дайте вы мне кто-нибудь оружие. Я старый красноармеец, как мне без оружия быть?

Однако никто менять свой арсенал на палку не спешил. Тем более что Апраксин был тяжелораненый и в случае опасности вряд ли мог полноценно, на все сто процентов, участвовать в бою.

Мы шли на север, стараясь как можно дальше уйти от аэродрома, но сделать это оказалось совсем нелегко. Апраксин серьёзно замедлял группу, и в какой-то момент у нас даже возникла мысль сделать носилки и нести его. Но старый боец отмёл эту идею, сказав, что пока может идти сам – будет идти.

До вечера углубились в лес километров на десять, зайдя в болотистую местность. Вероятно, из-за дождей вся территория была подтоплена, и нам приходилось искать путь и пробираться по возвышающимся над водой холмикам и полоскам суши.

В лесу всегда темнеет очень быстро, и вскоре стали спускаться сумерки. После небольшого совещания решили сделать привал. Конечно, благодаря мне, а точнее, моему необычному умению видеть в темноте как днём, мы могли бы продолжать идти и вечером, и ночью. Но тут дело было в том, что группе идти по болоту в тёмное время суток гораздо опаснее, чем в светлое. Мои товарищи такого зрения, как я, не имели и запросто могли оступиться, споткнуться и при падении повредить ногу и ещё что-нибудь. К тому же за столь долгий и тяжёлый день все мы неимоверно устали, и нам действительно требовался отдых.

Нашли более-менее удобный клочок земли, на котором лежало поваленное дерево и валялась пара пней, и расположились на ночлег.

По той же причине – умению видеть ночью как днём – первым дежурить вызвался я.

– Всё одно сейчас не засну.

– Хорошо. Тогда через два часа буди меня. Потом Садовский будет караулить, а потом уже видно будет. Если успеем отдохнуть, то под утро пойдём дальше, а если нет, вновь по два часа подежурим.

– А я? – закашлялся Апраксин. – Вы что меня-то со счетов сбрасываете? Думаете, я не смогу?

– Верю, сможешь, Роман Петрович, но тебе лучше отдохнуть и набраться сил, – как можно более деликатно объяснил чекист.

– Есть у меня силы, товарищ лейтенант госбезопасности. Есть. И совесть есть! А потому говорю: давайте я первый подежурю. Хотя бы час. Поверьте – не подведу! А уж потом меня Лёшка сменит, – предложил он. Чекист хотел было что-то возразить, но тот его прервал: – Товарищ Воронцов, да не позорь ты меня ещё больше. А то мне от стыда, что оружие забыл, не перед вами даже стыдно, а перед собой. Ведь я бывалый боец и много что повидал. А вон оно как вышло, вон как с оружием-то я опростоволосился. Так что дайте мне совесть свою унять! Видите же – могу подежурить. Могу! А вы отдыхайте.

Командир поморщился, а затем, устало махнув рукой, сказал:

– А-а, дежурь. Садовский, дай винтовку красноармейцу Апраксину. Пусть нас охраняет, коль хочет. Я подстрахую. И раз так вышло, то поменяем очерёдность. После него дежурю я, потом ты, Алексей, а потом уже Садовский.

Получив приказ, все выбрали себе удобные места вдоль лежащего на земле ствола дерева и стали устраиваться на ночлег.

Апраксин взял винтовку и уселся на пень.

Перед тем как приступить к отдыху, я сфокусировал зрение и огляделся на триста шестьдесят градусов вокруг себя и на сто восемьдесят вверх. Вокруг не наблюдалось ни одной живой души. Вечерний лес был тих и спокоен. Единственными окружающими нас звуками оказались шорох листьев, поскрипывание деревьев и «чавканье» на болоте.

Хотел сразу заснуть, но меня отвлёк от этого дела голос Садовского.

– Так что же мы теперича будем делать? Как линию фронта будем переходить, если, конечно, до неё дойдём? – негромко произнёс боец, вероятно, обращая свои вопросы к командиру.

– Пока не знаю, – вздохнул Воронцов и тут же пригрозил: – Но если кто-то, – он покосился на меня и потряс кулаком, – предложит мне штурмовать Новск, то я могу очень рассердиться!

Его слова всех ввели в ступор, но потом, буквально через секунду, когда до людей дошло, что именно он сказал, заставили прослезиться.

Все мы понимали, что находимся в тылу врага. Все знали о нависшей над нами опасности. Все мы находились в трудном положении: раненые, холодные и голодные. И всем нам было очень, очень тяжело сдержать смех, который на всех нас напал.

Мы не могли, не имели права смеяться во всё горло. Смеяться от души. Смеяться так, чтобы потом заболели челюсть, живот и даже голова.

И из-за этого нам приходилось ещё тяжелее.

Хрюканье и постанывания, вытирание слёз с лица и гримасы боли от отзывающихся в теле ран, катание по сырой и грязной земле с одновременным зажиманием себе рта – вот удел того неудержимого веселья, которое сейчас на нас напало.

Это был воистину смех сквозь слезы. И даже тяжелораненый Апраксин, что-то копающийся с затвором винтовки, чуть не выронил её из рук, еле-еле сумев удержать в последний момент.

Вероятно, такие секунды радости человеку нужны даже в самые сложные и тяжёлые времена. И он, человек, даже попав в, казалось бы, безнадёжную, безвыходную ситуацию, находясь в бездне отчаяния, всё же сумеет найти в себе силы и обнаружить хоть капельку позитива. Вот и мы, через эту не очень-то и смешную, но сейчас крайне уместную шутку получили мощный заряд энергии и тем самым в одно мгновение на порядок улучшили своё моральное состояние. Мы поняли, что положение наше серьёзное, но не такое уж и безнадёжное. Раньше у нас тоже были сложности – и ничего, мы выжили. Выживем и сейчас.

Всеобщее настроение озвучил качающий головой и морщившийся то ли от боли, то ли от смеха Апраксин.

– Эх, Григорий Афанасьевич, умеешь ты словцом ударить. Молодец! – похвалил он чекиста. А потом неожиданно обратился к Садовскому: – Мишка, у тебя патронов в винтовке нету.

– Да ну?! – удивился тот.

– Вот тебе и ну, – сказал наш часовой и пощёлкал затвором.

– У меня вещмешок с патронами остался в самолёте, – расстроился Садовский.

– Не в самолёте, а у меня под деревом. Ты ж мне его оставил, когда на зачистку шёл, – напомнил я.

– И вы его в спешке забыли взять, – констатировал Воронцов. – Разгильдяи!

Он был прав целиком и полностью. Мы действительно про патроны забыли, и в первую очередь вина лежала на мне, ведь этот вещмешок оставляли для моих нужд.

Но за меня заступился Апраксин.

– Некогда нам было те патроны искать, товарищ лейтенант госбезопасности. Нам отступать надо было. Да и весть о Зорькине нас там выбила из колеи. – Апраксин посмотрел в мою сторону и, проскрежетав зубами, с сожалением в голосе произнёс: – Эх, жалко только, что ты не кончил гада этого ползучего. А ведь как хорошо его вычислили по сапогам.

– Это да! Лёшка молодец, – зевнул Садовский и обратился ко мне: – И как это ты такое придумал? Почему на это обратил внимание?

– Да так, – пожал я плечами, хотя знал, что в полутьме никто этого не заметит. – Просто пришло в голову про гвозди в сапогах.

– А если б не пришло? То что, он бы средь нас сейчас был?

– Может, был бы, а может быть, и нет, – зевнул я. – По-другому бы вычислили.

– Да спите вы! Что же касается патронов, то, Забабашкин, дай свою винтовку Апраксину, и давайте спать, – произнёс командир.

– У меня есть несколько патронов в карманах, – сказал я и, присев, стал доставать остатки.

Подошедший Апраксин присел рядом, но насколько я понял, именно сейчас ему было не до патронов. Он явно «закусил удила» и решил выяснить ещё какой-нибудь хитрый способ по поимке шпионов.

– Лёшка, ну скажи, как ещё можно выяснить: шпиён перед тобой или нет? Вдруг бы Зорькин без сапог был, как бы мы его споймали? – спросил он.

– Не знаю. Подумать надо, – зевнул я и, чтобы закончить допрос, вспомнив из прошлой истории то ли миф, то ли правду, сказал: – Я где-то слышал, что по скрепкам на служебной книжке красноармейца можно.

Воронцов буркнул:

– Я сказал: хватит болтать! Приказал отдыхать!

– Товарищ лейтенант государственной безопасности, мы тихо, – пообещал Апраксин и подался ещё ближе ко мне. – Это как, по скрепкам-то?

– Да очень просто. У нас в СССР скрепки делают из простого железа, поэтому они со временем ржавеют. И бумагу вокруг себя тоже ржавчиной покрывают. А немцы, не зная этого, скрепки из нержавейки делают, аккуратные они, педантичные. Ну и, соответственно, служебная книжка красноармейца в местах скрепления никаких следов ржавчины не имеет, – рассказал я, нашёл пяток патронов и протянул их бойцу. – Возьми.

– Ничего себе… – удивился старый красноармеец. – Неужели и вправду так можно?

Я не ответил. Апраксин хмыкнул, зарядил винтовку и залез к себе в карман гимнастерки. Достал оттуда свою книжку красноармейца и стал её внимательно изучать. Уж не знаю, что он там, в полутьме увидеть смог, но после увиденного он удовлетворённо хмыкнул и убрал ее обратно. Потом тяжело вздохнул, покачав головой, поднялся, подошёл к лежащему Михаилу и, неожиданно наведя на него ствол «мосинки», заскрежетав зубами, проговорил:

– Вот ты и вскрылся, сволочь фашистская! – И выстрелил Садовскому в голову.